Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 121

121

   — Откуда же, — спрашиваю ее, — ты это знаешь? Ведь ты говоришь, что тебя туда не пускают.

   Она ответила мне: «А я духом чувствовала, когда ты стояла около моей могилки».

   Тогда я показал ей образок Тихвинской Божией Матери и говорю: «Маруся, вот этот образок я нашла около твоей могилки». — «Я, — говорит, — и об этом знаю, что ты его нашла». — «Скажи, — спрашиваю ее, — Маруся, откуда же он взялся?» — «Этого тебе я не могу сказать, ведь я не все могу говорить».

   «Но тогда скажи, почему я его нашла, а не те, которые каждый день бывают на твоей могилке. Ведь он, наверное, все шесть недель там лежал и наступали они на него, но почему же не видали его?»

   «Да, — говорит, — Тоня, он все шесть недель там лежал, и наступали они на него и не видали его, потому что он предназначен для тебя».

   Она делает вид, что хочет уходить, я беру ее за руку и спрашиваю: «Маруся, куда же ты так спешишь? Мне так хочется с тобой о многом поговорить».

   Я говорю ей: «Маруся, ты приди и скажи мне, когда увидишь Господа, о чем ты с Ним поговоришь».

   «Нет, Тоня, не обещаю. Ведь мне это очень трудно делать». — «Ведь ты же говоришь, что тебя легко ко мне отпускают». — «Ну что же, что меня легко к тебе отпускают, да мне–то это очень трудно делать».

   Вот мы с ней вышли уже на улицу. Она быстро–быстро пошла, машет мне рукой, а я вслед ей кричу: «Я хочу, хочу, чтобы ты пришла». — «Не обещаю, — отвечает она, — пойми же ты, Тоня, как мне это трудно делать».

   Тут я проснулась, сердце сильно билось, волосы перебирались на голове, и такое было ощущение, что она была здесь. И я больше не могла заснуть.

Сон шестой

   Иду я по проселочной дороге. Вдруг вижу — догоняет меня Маруся. Она такая радостная и говорит: «Послушай, Тоня, я узнала, что у тебя очень большой запас круп. Ты дай мне хотя бы немного из твоего запаса. Я уж много–то не прошу, а то мне еще один месяц осталось там жить, и мне очень нужно, а то я сейчас везде ходила, ходила и ничего не могла нигде для себя достать». (У меня в это время было в запасе килограмм пять гречневых круп, и я подумала, что она говорит мне об этом запасе).

   Я смотрю на нее и говорю: «Ишь ты какая, Машенька, мало ли у меня что есть, да не про твою, Машенька, честь. А потом, скажи, пожалуйста, что это ты повадилась к одной ко мне попрошайничать–то ходить. Как в нужде, так ко мне, а когда была в довольстве, тогда и Тошенька не нужна была, и всячески ругала меня — и такая, и сякая, и видеть не хотела?»

   Она вдруг остановилась, опустила голову на грудь и печальная–печальная такая сделалась. Вся радость исчезла с ее лица. Мне так жаль сделалось ее. Я подошла к ней, взяла ее за подбородок, притянула к себе и говорю: «Ну–ну, ты уж не очень–то огорчайся, что я тебя немного пожурила, ведь я шутя. Ты думаешь, мне что–нибудь жаль для тебя? Нет, мне не жаль, возьми, сколько тебе нужно. Возьми кило; если мало, два возьми, а то килограмм–то на месяц мало. Ведь месяц, говоришь, осталось?» — «Да, — отвечает, — месяц». — «А как же ты говоришь, что везде была и ничего не могла для себя достать? Если ты гречневых круп искала, так ведь их сейчас где угодно можно найти, их свободно продают, как же ты не нашла? Приходи к нам на Мясницкую — у нас всегда продают гречневую крупу».

   — Нет, — говорит, — Тоня, ты мне из своего запаса дай.

   — Из своего–то я тебе дам, возьми пожалуйста. И она скрылась.

   Я проснулась и думаю: нет, видно не об этом земном запасе она мне говорила и не этих круп просила, а в других крупах нуждается она теперь, и ровно месяц остался ей до полгода, а через месяц, видно, ее переведут в другие обители.

Сон седьмой

   19 августа ст. ст. 1939 г. Марусе был год после ее смерти, а первого сентября ст. ст. я видела ее во сне.

   Стою я на паперти незнакомого мне храма. Рядом со мною стоят: Маруся, ее сестра В., ее мама и ее знакомая В. А. И все мы хотим идти к ней на могилку.

   Маруся мне говорит: «Тоня, как бы мне хотелось поговорить с тобой одной, многое нужно бы мне тебе сказать. Жаль, что ты не одна, ведь В. будет нам мешать. Я при ней не смогу всего тебе сказать, а если ей сказать, чтобы она шла сзади нас, так ведь она обидится». Потом говорит мне: «Поди, Тоня, в храм, приложись к образам, а мы тебя подождем». Я вхожу в храм. Он полон народа; из алтаря выходят два иеромонаха, одеты во все черное, а сзади них идет игумен в черной мантии с посохом в руках. Все трое подходят к большому образу Божией Матери и начинают класть поклоны перед Ней, как бы о чем–то прося Ее.

   Вдруг по всему храму раздается громкий голос, повелевающий сделать сбор на Красный Крест, и вот идут с тарелкой, к которой прикреплена дощечка, на которой нарисован большой красный крест. Я тоже достала кошелек и положила все, что было мелких денег.

   Иду обратно на паперть, подхожу к Марусе. Она грустная–грустная смотрит на меня, и мы пошли. Я ее начала спрашивать: «Скажи, Маруся, как ты живешь?» Она начала мне рассказывать: «До шести недель я была в полумрачном месте. После шести недель меня перевели в более светлое место. Там я была до полгода. После же полгода опять перевели. А вот теперь после года меня перевели в еще более светлое место».

   — Маруся, спрашиваю ее, — кто же тебя переводил?

   — За мной приходил мой Ангел–хранитель.

   — А что же тебе помогло переходить из одного места в другое? Она отвечает: «Молитвы и милостыня живущих на земле».

   «Как раз, Маруся, — говорю я ей, — я и старалась больше подавать за тебя милостыни».

   На этом я проснулась.

Сон восьмой

   1942 г., 5 октября, в день Московских Святителей Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена, — я опять видела во сне Марусю.

   Вижу, что нахожусь в своей комнате, стою около стола. Вдруг открывается дверь и поспешно входит Маруся с распущенными волосами в белом платье. Я бросаюсь к ней и говорю: «Маруся, наконец–то я тебя вижу в белом платье». Она отстраняет меня и говорит: «Не мешай, подожди!»

   Я говорю: «Что же ты даже и говорить со мной не хочешь?»

   Она молча подходит к кровати, влезает на коленях на кровать, показывает мне рукой на картину, которая у меня висит над кроватью. На этой картине изображено восхождение человека в Царство Небесное. Изображено так: высокая и узкая скала, вся устланная терновником. Ангел ведет за руку человека по этому терновнику и указывает рукой вверх, где изображен крест, а кругом разлито сияние.

   И вот Маруся, указывая мне на эту картину, говорит: «А по краям этого пути должны лежать цветы добродетелей, а у меня их нет», — и она горько заплакала, — села мне на руки, крепко обняла меня за шею, стала целовать меня в щеки, в глаза, в лоб, и говорит: «Большое тебе, Тоня, спасибо, ты мне много помогла».

   Я ее спрашиваю: «Хорошо ли тебе, Маруся?»

   Она отвечает: «Мне плохо, помоги мне, моя родная Тошенька, дай мне цветов добродетелей», — и опять горько заплакала.

   Я тогда говорю ей: «Маруся, как же ты все время говорила, что тебе хорошо, чтобы я о тебе не безпокоилась, а теперь вдруг говоришь, что тебе плохо?»

   «Да, Тоня, — отвечает мне Маруся, — по состоянию моей души мне хорошо, но сейчас я узнала, что такое хорошо и где хорошо, но у меня нет цветов добродетелей и мне туда не пройти, но я тебя очень прошу, Тонечка, дай мне этих цветов добродетелей и помоги мне».

   Я говорю: «Хорошо, Маруся, я тебе помогу».

   Она опять стала меня целовать и благодарить.

   «Спасибо, Тоня, я знала, что ты мне не откажешь, поэтому вот опять пришла просить тебя».

   Я говорю ей: «Маруся, я уже говорила тебе, чтобы ты узнала там, — может быть, у меня и есть какие–либо добродетели, чтобы ты часть из них взяла себе».

   Она молча низко опустила голову.

   «Почему же ты мне не отвечаешь, или нельзя этого сделать?» На этом я проснулась. Время было без четверти двенадцать часов.