Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 129

   — И не хотела она меня слушать, — продолжал батюшка, — и все говорила, говорила свое. А ведь хорошая, в церковь ходит, бедным помогает, к о. Алексею ездила.

   Батюшку особенно поразило то, что она могла прогнать мужа, только что приехавши от о. Алексея: «Вот входит в переднюю, уютно в доме: стол накрыт, самовар на столе. Дети встречают радостно. Тепло, светло. Не успела раздеться — звонок. Отворяет дверь — муж. Тихо, покорно просит, умоляет — ничто ее не трогает. И это приехавши от о. Алексея. Я начал ей описывать внутреннее состояние измученной души ее мужа. Как он вдали, в голоде и нищете вспомнил жену, семью, уют дома и решил пойти просить, чтобы его приняли не как отца–мужа, а как последнего нищего. Я говорил ей, что ее жизнь хорошая, что заботы о детях и о душе хороши, но что дом ее будет не покрыт, если она не примет мужа и не простит ему всего».

   — И дети ваши порадуются на вас и будут вас больше любить и уважать. И какой хорошей жизнью вы тогда заживете. Дом ваш будет покрыт и совесть ваша спокойна. Ушла от меня вся в слезах. Простила его, приняла и живут они теперь хорошо. Приходила благодарить меня.

   Батюшкин голос из расстроенного и ласкового сделался серьезным и резким:

   — Это к вам не относится.

   И так он мне говорил после каждого примера. А я думала: «Ну да, конечно, не ко мне. Но тогда для чего он это говорит мне?»

   — Еще одна приходит ко мне, — продолжал батюшка, — и плачет, что ей хочется молиться, а муж не дает, сердится. Говорит, что отец духовный ее дал ей очень большое правило. Это значит, что ей нужно было много–много молиться и вообще всего прочесть за день, ну, знаете, какая теперь жизнь. Готовить нужно, продукты доставать (вам не приходится этого делать), да еще чужие рядом живут (а вы одни в квартире) и комнаты отдельной нет (а у вас она есть), не то, что комнаты, — угла нет. За день устанет очень и вот вечером, когда муж заснет, зажжет свечку и начинает справлять свое правило. Над книгой заснет, свечка догорает. Муж просыпается, сердится. А раз чуть было пожара не устроила. Я ей объяснил, что при таких обстоятельствах нельзя справлять такое правило, что для души нет в этом пользы, так как она сама засыпает и от усталости не понимает, что читает; мужу мешает спать и расстраивает его. Он служит, работает, уставши за день, ему хоть ночью нужен покой. Послушалась, стала молиться, как я ей велел, и водворился у них мир.

   Когда батюшка в этом примере сравнивал условия моей жизни с жизнью этой особы, голос его снова звучал резко, как будто я в чем–то была виновата и ему во мне что–то очень не нравилось. Потом я поняла, что он осуждал недовольство нашей жизнью, которая все же была по сравнению с другими много лучше.

   — Приходит ко мне раз очень богатый и важный господин, — продолжал батюшка, — и жалуется на свою жену. Жили они дружно, хорошо, и вдруг она перестала детьми заниматься, гостей не хочет принимать, своими обязанностями хозяйки дома пренебрегает. Все запущено, повсюду безпорядок. Все на нее удивляются. Сидит у себя в комнате, все что–то читает. Молится, в церковь ходит все. Из–за этого у них часто возникали споры, отношения испортились. Муж ее очень любил и жалел, что теряет ее. Пришел просить у меня помощи. «Пришлите ее ко мне», — говорю я ему. — «Она не поедет». — «А все–таки попробуйте, уговорите». Приезжает. Барыня. Начинаем говорить с ней о ее семейной жизни, о муже. А она мне: «Это меня не интересует больше, я очень увлекаюсь духовной жизнью». И начала рассказывать, что читает, как молится; что самое ее большое желание поступить в монастырь. Я начал ей говорить, что Богу можно служить и не только в монастыре. Стал ей рассказывать, какой у нее хороший муж, дети, как все ее любят. Как муж тоскует, что она и его, и детей забросила. Что можно соединить и то и другое. Она растрогалась и просила научить ее, что делать. — «Дайте мне слово здесь, на месте, что исполните все, что я вам скажу, и сейчас же по приезде домой будете исполнять это ежедневно». — «Обещаюсь, батюшка». — «Вы работаете дома?» — «Нет. Приходится только присматривать за прислугой. Да теперь без меня все делается, я все забросила». — «Бываете у детей, когда они встают и ложатся и вообще в их жизнь входите?» — «Нет, на это у них учителя и гувернантки». — «Так вот, когда вы вернетесь домой, взойдите в свою комнату и вы увидите в ней большой безпорядок. Приберите все, возьмите щетку и выметите ее сами и это делайте каждый день. Утром пойдите в детскую и посмотрите, как дети встают, все ли у них в порядке. Вы увидите, что и здесь безпорядок. Также вечером укладывайте их спать и так делайте каждый день и постепенно войдете в круг ваших детей. Молиться, читать, ходить в церковь у вас остается достаточно времени». — Батюшка бросил на меня быстрый взгляд и опять сурово проговорил: «Все это к вам не относится».

   — Потом она приезжала благодарить меня, — продолжал батюшка, — и рассказывала, что когда ехала от меня, думала: ну и глупый же этот священник о. Алексей. (- Так и сказала мне, — с улыбкой проговорил батюшка.) Какой совет дал. Как же я буду исполнять его. Да я и не подумаю этого сделать. А приехавши, вдруг вспомнила слово, данное мне, и все исполнила. И действительно нашла пыль и грязь: у детей белье оборванное, все запущено. И стала она входить во все опять и с мужем больше не ссорилась. — И какие они у меня все хорошие. Как это я раньше этого не замечала, — закончила она. И он тоже приезжал благодарить меня. А он был важный, богатый. — Совсем другая жена стала у меня. Лучше даже чем была, — говорил он.

   — Да, — задумчиво проговорил батюшка, — много ходит ко мне людей образованных: коммунисты ходят, архиереи исповедоваться приходят.

   Батюшка внимательно посмотрел на меня. Это был ответ на мои мысли: разве пойти посмотреть, что представляет из себя этот священник.

   Батюшка стал говорить о моей жизни, как будто давно знал нас. Говорил с ласкою, как бы утешая меня. Мне живется лучше многих других: комната есть, куда можно пойти почитать, отдохнуть и работать тяжело не приходится, и уютно–то у нас, и тепло, и хорошо.

   — А муж–то ваш какой хороший человек. — И батюшка начал говорить мне про характер мужа и его душевные качества так, как будто он его давно знал хорошо и любил. Он говорил вещи, которые я одна замечала в муже. Говорил, как я должна любить и жалеть его. — Уставший, он приходит домой и хочется ему, чтобы вы были с ним. Он ведь вас так любит! — Батюшка говорил так ласково, так убедительно, так живо нарисовал мне картину нашей жизни, что мне стало стыдно, что я мало дома сижу и забросила мужа, которого я горячо любила. Я почувствовала себя «нехорошей».

   Батюшка с живостью посмотрел на меня, сел на кровати спиной к стене, спросил:

   — Как имя ему?

   — Иоанн, имя ему, — горячо ответила я. И вдруг лицо батюшки преобразилось, из глаз посыпались молнии и лучи света, казалось, доходили до меня. Он был весь огонь и свет.

   Звенящим голосом он радостно воскликнул:

   — И поведет (батюшка сложил руку одна на другую) Александра Иоанна туда, куда хочет того Александра. — Отец Алексей посмотрел на небо, потом прямо мне в глаза. Мне было больно смотреть на него, но я не сводила с него глаз. Дыхание у меня остановилось, чувствовала, как пол уходит у меня из–под ног. Передо мной был снова святой, во всем своем блеске. Это длилось несколько минут потом все потухло так же мгновенно, как и загорелось. В кровати сидел уставший, больной священник с таким добрым хорошим лицом. — Идите, я вам больше не нужен, — сказал он тихо. Я встала и, не смея просить благословения, ни прикоснуться к нему, полная ужаса и восторга, не сводя с него глаз, стала отходить к двери. У порога положила земной поклон. То кланялась я великому старцу о. Алексею.

   В душе мгновенно появилась скорбь, что я более его не увижу.

   — Вы очень нервная, я это заметил, как только вы вошли ко мне. — И помолчав, властным громким голосом сказал: — Всякий раз, когда я буду тебе зачем бы то ни было нужен, знай, что я тебя приму во всякое время дня и ночи.