Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 133

   Помню последнюю ночную всенощную, которую батюшка служил на земле. Это было начало церковного года. Столько было благодати в нем, что он один мог держать всю толпу так, что усталости не чувствовалось. Он умел народ заставить служить Богу. Мне думается, что своим горящим духом о. Алексей мог заставить камни служить Богу.

   До чего же было хорошо в церкви! Много молодежи, все в белом: почти что все причащались. Настроение как на Пасхе.

   Боялась сесть отдохнуть; недопустимо это мне казалось на батюшкиной всенощной. Пришла в 10 часов вечера, ушла в 2 часа дня, не выходя из церкви. Я забыла и время и место, где нахожусь. Мне казалось, что это церковь первохристиан.

   Батюшка был в камилавке, которую обыкновенно не надевал и которая очень меняла его. Многие его не узнавали и говорили: «Зачем он так нарядился?» Я с удивлением посмотрела на него. Исподлобья быстро взглянул он мне в глаза и я прочла в его взгляде: чего смотришь, так нужно. Мне стало смешно.

   Во время всенощной читали не раз что–нибудь из Св. Писания или что–нибудь от Св. Отцов. Раз батюшка сам вышел читать и читал так просто, так душевно. Это было послание Св. Ап. Павла. Место гласило о плодах духа: «Плод духовный есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание, — на таковых несть закона». И дальше… «аще Христовы суть, плоть распяша со страстьми и похотьми». На слова: «любы, радость, мир, долготерпение, вера, кротость», и «аще Христовы суть…», — батюшка в упор посмотрел на меня и улыбнулся, как бы ободряя работать, дабы приобрести это. Я улыбнулась в ответ и потупилась. Мне стало стыдно, что я еще не исполнила того, чему меня учили батюшка и о. Константин. По глупости думалось, что когда–нибудь смогу исполнить батюшкины заветы.

   Раннюю служил о. Сергий и я хотела после обедни уходить, думая, что позднюю не батюшка будет служить. Вдруг вижу его с кем–то разговаривающим на амвоне и уже в облачении. Нерешительно подошла получить благословение. Он быстро обернулся, весело на меня посмотрел и сказал:

   — Вот это хорошо (что осталась).

   — Ну как же иначе, батюшка, раз вы служите, — ответила я, горячо поцеловав его руку, и стала на свое место перед Феодоровской.

   Во время молебна батюшка уже держался рукой за подсвечник от усталости, но молитва его не ослабевала и он все так же сильно произносил имена болящих и страждущих, и все таким же светлым столбом уходила его молитва от него к его Спасителю за всех нас.

   Когда я подошла ко Кресту, то он, довольный, сказал:

   — Молодец, Ярмолович.

   Значит я старалась молиться. А молиться за спиной о. Алексея было вот как легко.

   Бывало после обедни окружат батюшку свои, поведут его домой, а народ, давя друг друга, старался поймать хоть одно его слово, получить хоть издалека его благословение. И жалко было батюшку, что он так устает, и радуешься за народ, что Господь не отступил от него совсем и до времени дал нам такого, каков был наш «батюшка», великий старей о. Алексей.

   Первые разы я приходила в церковь на короткое время и не решалась подходить к батюшке.

   Помню, как–то раз я поразилась очень, увидав, что служит архиерей в батюшкиной церкви. Думалось мне: для чего им нужен архиерей, когда у них есть о. Алексей? Я стала сзади архиерея. Когда проносили мимо Евангелие, я по привычке старательно перекрестилась. Батюшка, проходя мимо, исподлобья взглянул на меня. Глаза его были темные–темные и пронзили меня насквозь. Когда повели архиерея в алтарь, батюшка его поддерживал.

   Долго спустя я как–то сказала батюшке:

   — Не вы должны поддерживать архиерея, а он вас.

   — Ведь он архиерей, а я священник, — смеясь, сказал батюшка.

   — Надо знать, какой он архиерей и какой вы священник, — ответила я.

   — Ну и глупая же ты, Ярмолович… Разве можно такие вещи говорить!

   Помню, как молилась всю обедню горячо и со слезами перед иконой Смоленской Божьей Матери. И не раз это было так. Молилась, что люди здесь такие счастливые: у них такая церковь, такая служба, а я не могу здесь быть. Я не имею права надоедать батюшке. У меня есть свой духовный отец, да еще «такой». И вообще эта церковь не для меня. И всегда в церкви и дома молилась горячо св. Николаю и Божьей Матери, чтобы мне постоянно ходить на Маросейку и видеть батюшку как можно чаще, хоть на минутку, хоть одно слово от него получить.

   В церкви, бывало, стараешься стоять так, чтобы батюшка тебя видел и был бы тобою доволен. С ноги на ногу не позволишь себе переступить, с ужасом отгоняешь всякую постороннюю мысль, а их много тогда лезло в голову. Лишнего движения не позволяешь себе сделать. Идешь ко Кресту, а сама молишься св. Николаю, чтобы батюшка тебе что–нибудь хорошее сказал. Если он, бывало, не служит, то молишься Святителю, чтобы твоя душа очистилась, дабы в наилучшем виде явиться к батюшке на квартиру.

   Присмотревшись ко всему, я поняла, что батюшку легче всего видеть в церкви, где с ним можно даже кое о чем переговорить. Наконец, я собралась с силами и подошла к Кресту. Я знала, что батюшка и прежде видел меня в церкви. Я приложилась, он благословил и весело сказал:

   — А, Ярмолович пришла! Хорошо, что пришла! — И точно, обращаясь к кому–то, прибавил: — Ярмолович у нас хорошая!

   Мне сделалось весело и просто на душе и я побежала домой.

   Как было хорошо это батюшкино благословение, когда бывало подходишь ко Кресту! Кого спросит о том, что ему нужно. Кому скажет что–нибудь полезное для души, или просто ободрит, утешит. Одно его слово — и в душе вместо смятения и неясности водворялась тишина и простое, ясное понимание всего. Сколько сил давали такие слова батюшки! Он видел человеческую душу, понимал ее, и давал ей то, что ей в данное время нужно было.

   Во все время моего обучения у батюшки, он никогда не пропускал меня в церкви без того, чтобы не сказать мне что–нибудь на пользу душевную. Вот, кажется, батюшка всю службу за тобой следит. Но только подумаешь: ну где ему за всеми уследить, как почувствуешь взгляд темных–темных, страшных (по святости) глаз. И правда, глядишь, а батюшка смотрит на тебя с укоризной. И как после этого боялась подходить ко Кресту. А вдруг батюшка при всех обличит. Но вначале, пока не привыкла, он редко выговаривал и обличал тут же меня. Он это делал тогда, когда свой проступок забудешь. И тогда он тебе его напомнит так, что уж тут долго не забудешь своего поведения и всячески стараться будешь исправиться. А в момент твоего нерадения он всегда говорил что–нибудь ободряющее, что давало силу больше стараться. А как–нибудь спустя, точно нечаянно, скажет:

   — В церкви нужно стараться стоять вот так. — И батюшка весь как–то выпрямится, устремит взор на иконы, и руки приложит к вискам, чтобы показать, что не нужно смотреть по сторонам. — В церкви нужно видеть Бога только, и по сторонам не смотреть. Слушать только то, что поют и читают, а все другое не слышать, — бывало скажет он.

   А как же трудно было не смотреть в алтарь и не следить за батюшкой. И так постепенно я приучилась к службам и училась под наблюдением его молиться.

   Подходя ко Кресту или под благословение после всенощной, батюшка, бывало, в двух словах скажет тебе одобрение или порицание твоего поведения в церкви так, чтобы тебе одной это было понятно. Когда же я привыкла к духовной жизни и вошла в нее, батюшка деятельно стал учить меня избавляться от самолюбия и гордости и без жалости обличал при всех.

   Батюшка и о. Константин требовали молитвы церковной. О. Константин говорил, как нужно молиться и понимать ту или другую молитву, а батюшка проверял это на деле. Требовалось внимательно слушать и вникать в каждое слово богослужения; уяснить себе то, что было непонятно или спрашивать об этом о. Константина. Бывало начнешь несколько раз во время богослужения молиться своею молитвою, высказывать Богу свои желания вразрез с церковной молитвой, а когда подойдешь ко Кресту, батюшка непременно скажет: