Волчья стая - Бушков Александр Александрович - Страница 27

Шеренги замерли. Комендант не спеша поднялся, подошел к перилам, но «юный барабанщик» продолжал увлеченно колошматить палочками, не замечая ничего вокруг. Поморщившись, Мейзенбург похлопал его стеком по плечу, перегнувшись через перила – тот оглянулся, испуганно бросил по швам руки с зажатыми в них желтыми палочками.

– Прошу внимания! – возгласил комендант. – Рад видеть вас всех в добром здравии и самом хорошем расположении духа, дамы и господа! Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! Моя жизнь с тех пор, как я познакомился с вами, стала поистине великолепной, увлекательной и радостной! Тешу себя надеждой, что и ваша тоже. Итак… У нас тут произошли небольшие перемены. Во-первых, посовещавшись с народом, я решил вывесить над нашим приютом для утомленных деловой жизнью коммерсантов и прочей подобной публики как нельзя более соответствующий штандарт. – Он указал стеком на скалившегося «Веселого Роджера». – Как нельзя более подходящий. Все вы, маяки и буревестники нашего уродливого капитализма, долго под этим флагом жили, и не стоит отрицать этот суровый факт. Ну, а теперь под этим славным, овеянным веками штандартом протекает моя многотрудная деятельность. Есть в этом своя печальная справедливость, вам не кажется?

Шеренги угрюмо молчали.

– А впрочем, чихать мне, кажется вам что-то или нет, – признался комендант. – Ну согласитесь, самым глупейшим образом я буду выглядеть, разводя здесь плюрализм и дискуссии. То-то. Вернемся к новшествам. Плюрализма я здесь разводить не собираюсь, но вот общественное мнение, по моему глубокому убеждению, существовать должно. Отсюда проистекает «во-вторых»: с нынешнего дня мы будем на каждом аппеле в условиях самой неприкрытой гласности знакомить общественность как с теми, кто является гордостью нашего крохотного мирка, так и с теми, кто тянет нас назад, саботирует и ставит палки в колеса. Я думаю, вы сами согласитесь, что первые заслуживают всего и всяческого уважения, а вот вторые – самого недвусмысленного осуждения… Номер пятьдесят пять дробь семь, три шага вперед и кр-ругом!

Из шеренги по правую руку от Вадима моментально выдвинулся лысоватый субъект, маршируя чуть ли не гусиным шагом, с выпученными от страха глазами, задирая ноги выше пояса. Сделал три шага, неуклюже повернулся через правое плечо и застыл, вытянув руки по швам.

– Вот это – наша гордость, – возвестил комендант. – Означенный номер вел себя на допросе прямо-таки великолепно, подробно и откровенно отвечая на вопросы, активно сотрудничая со следствием, искупая тем самым все прегрешения, сотворенные им против экономики нашей многострадальной страны. Я вами восхищен, номер пятьдесят пять дробь семь! Светоч вы наш! Становитесь, голубчик, в строй!

Несчастный «номер» промаршировал на прежнее место. Не похоже было, чтобы нежданная похвала его обрадовала или утешила.

– Теперь познакомимся с сугубо противоположным случаем, – заявил комендант. – Номер сорок три дробь шесть, три шага вперед и кр-ругом!

Какое-то время царила полная неподвижность.

– Вам что, особое приглашение требуется? – рявкнул комендант.

До Вадима вдруг дошло, что номер сорок три дробь шесть – это он. Справа уже надвигался с занесенной дубинкой капо, и он быстренько шагнул вперед, повернулся лицом к строю.

И услышал в небе монотонный механический гул.

Видел, как все задрали головы к небу, и сам набрался смелости глянуть вверх.

Слева показался синий вертолет, летевший совсем невысоко. Ярко освещенный утренним солнцем, он неторопливо полз, наискось пересекая воздушное пространство над лагерем, стёкла кабины отбрасывали яркие зайчики – призрак, мираж из огромного мира свободы…

Шеренга колыхнулась. Лысоватый, только что публично объявленный славой и гордостью, сорвался с места и опрометью кинулся прямо к колючке, вслед за вертолетом, размахивая руками, истошно вопя что-то неразборчивое. Вряд ли он видел, куда бежит, потому что несся прямо на крайнего эсэсовца.

Тот, не дожидаясь команды, заехал бегущему под вздох, едва «маяк» с ним поравнялся. Лысоватый упал прямо у его ног, корчась, пытаясь проглотить хоть немного воздуха.

Стрекочущий гул, ничуть не изменившись в тоне, проплыл над лагерем, явственно затихая, – вертолет ушел по своему маршруту, растворившись, словно пленительное видение.

– Господа! – воззвал комендант. – Вы меня удручаете, честное слово. Как дети… Вертолета не видели? Судя по раскраске и эмблеме, данный геликоптер прилежно везет валютных туристов на Каралинские озера. И вряд ли пилоты, чей труд неплохо оплачивается фирмой, будут отвлекаться на мельтешащих внизу придурков. Ну кому придет в голову, что мы с вами, вот такие, существуем на белом свете? Мы с вами уникумы, а потому из поля зрения большого мира выпадаем… Впрочем, признаюсь вам по секрету: если сюда и забредет какой-нибудь болван, ему в два счета объяснят, показав соответствующие документы и даже соответствующую аппаратуру, что здесь снимают кино из жизни взаправдашних эсэсовцев и взаправдашних лагерников, вежливо посоветуют убираться на все четыре стороны и не мешать творческому процессу, в который вложены немалые денежки. Я же не похож на идиота, милые мои. Сразу следовало подумать об элементарных мерах предосторожности. Бумажек у меня масса, все, что характерно, с печатями, и киноаппарат есть, стрекочет, как кузнечик, если нажать кнопочку или там дернуть рычаг, не помню точно… – Он перегнулся через перила и посмотрел вниз. – Встаньте в строй, гордость вы наша, я вас только что торжественно провозгласил маяком трудовой славы, а вы этакие номера откалываете… Итак, продолжим. Вот этот субъект, что стоит мордою к строю, – наш Мальчиш-Плохиш. Посмотрите на него внимательно. Полюбуйтесь на эту рожу, хорошие мои! Из-за того, что этот упрямый и несговорчивый субъект ни за что не хочет сотрудничать со следствием, не хочет честно отвечать, когда его спрашивают, не хочет поделиться неправедно нажитым добром, мы с вами вынуждены здесь торчать. Даю вам честное слово штандартенфюрера СС: если бы означенный прохвост открыто и честно отвечал на вопросы, если бы не чах над златом – я давно бы открыл ворота нараспашку и выпустил вас, милые мои, на волю. И пошли бы вы, куда хотите. Но из-за этого крайне омерзительного типа будете и дальше киснуть за проволокой… Очень жаль, но ничего не могу поделать. Такие уж у нас с вами игры…

«Вот сука, – подумал Вадим. – Что он такое плетет?»

Он видел глаза обитателей других бараков – в них, словно по некоему сигналу, зажглась нешуточная враждебность, самая настоящая ненависть. Бесполезно было их разубеждать, все равно не поверили бы.

– Посмотрите как следует на этого Плохиша, – как ни в чем не бывало продолжал комендант. – Из-за него вы здесь и торчите. Поскольку собственная мошна этому скряге дороже интересов других членов общества… Отвратительное создание, не правда ли? Встаньте в строй, номер сорок три дробь шесть, глаза б мои на вас не смотрели… – Он подождал, пока Вадим займет свое место, приосанился и объявил: – Продолжим и разовьем эту тему. Тему запирательства и нежелания развязывать мошну с неправедно нажитыми денежками. У меня есть определенные и стойкие подозрения, что среди вас находятся безответственные субъекты, до сих пор полагающие, что с вами тут разыгрывают веселую шутку. Иначе почему я вновь и вновь сталкиваюсь с наивным по-детски запирательством? Не осознаете вы, хорошие мои, серьезности момента. Долбаные вы потрохи! – заорал он без всякого перехода, как ему было свойственно. – Если кто-то еще не понял, объясняю популярно и в последний раз: вы, подонки, угодили прямиком в преисподнюю для новых русских! И я тут самый главный дьявол! В этой преисподней!

Он махнул стеком – и верзила с барабаном вновь испустил оглушительную дробь. Второй подошел, ухватил обеими руками край брезента и проворно стащил его, словно открывал памятник.

Никакого памятника там, естественно, не обнаружилось: стояли грубые, основательные деревянные козлы, а к ним был привязан Красавчик – так, что голова торчала над краем толстого бревна, послужившего основой козел.