Мамы-мафия: крёстная мать (ЛП) - Гир Керстин - Страница 48

Я что, с ума сошла?

Но Полли без возражений побежала наверх и две минуты спустя совершенно пунктуально приветствовала гостей. Ведь это благодаря мне, верно?

Я пила свой эспрессо и украдкой поглядывала на Антона. Он прекрасно общался с рыжей Фредерикой. Она опять положила ему ладонь на руку!

Странным образом разговор вертелся вокруг искусства ренессанса, точнее говоря, вокруг Леонардо да Винчи.

– На самом деле он был не таким уж большим художником, – сказала Фредерика. – Нет уверенности, что те полотна, которые ему приписываются, создал действительно он. Нет, нет, действительно гениальными были его изобретения.

– Я люблю Леонардо да Винчи, – вмешалась Полли. – Я считаю, что в его произведениях столько мистического, так много тайных указаний на его деятельность как вольного каменщика.

– Как, например, в «Тайной вечере»? – спросил Антон. – Где якобы изображена Мария Магдалена как супруга Иисуса?

– Да, к примеру, – воодушевлённо ответила Полли. – Этот паренёк действительно не похож на мужчину, верно?

– Да, и цвета, в которые он одет, – сказала Фредерика. – Диаметрально противоположные.

– И они образуют букву М, – дополнил Антон. – Это же что-то должно значить?

– И эта рука, которая никому не принадлежит, – сказала Полли. – Ах, чудесная символика.

Я чувствовала себя не очень хорошо от того, что они так живо обсуждают картину, которой я не знала. Я размышляла о том, как мне наилучшим образом преподнести мои знания о золотом сечении, чтобы не чувствовать себя такой исключённой из разговора.

– Я обнаружила прекрасный альбом картин Леонардо, – мечтательно сказала Полли. – Полная биография, огромный и дорогой, но вы обязательно должны его приобрести.

Я использовала эту возможность, как игрок в викторину, который моментально нажимает на кнопку.

– У меня есть этот альбом, – вскричала я. Ну, почти. Толстый том принадлежал Мими, она мне его только дала посмотреть. Я его немного полистала и точно знала, как он называется: «Я, Микеланджело». Только произнеся это вслух, я сообразила. Судя по взглядам Антона и Полли, Микеланджело и Леонардо да Винчи не были одним и тем же человеком.

– Я хотела сказать, «Я, Леонардо», – добавила я с нервной улыбкой и решила пойти в туалет.

Сняв ремень и юбку, я думала о своих комплексах. Почему у меня их так много? И почему, к примеру, у Фредерики их нет? Что делали по-другому её родители, когда она была маленькой? Это было странно, но пока я находилась в кухне и готовила, я казалась себе просто великолепной. Почему это чувство не может задержаться подольше?

Когда я вернулась из туалета, больше никто не говорил об искусстве. Возвращаясь на своё место, я заметила, что вообще никто не разговаривает. Все, казалось, смотрели только на меня.

– У вас тут… э-э-э… что-то налипло, моя дорогая, – сказала Полли, снимая у меня что-то с бёдер. «Что-то» оказался освежителем для унитаза вместе с пластиковым держателем. По каким-то странным причинам он повис на моём ремне.

Мне захотелось умереть на месте.

– У-у-у, – сказала я.

– Во как, – сказала Фредерика, прикрывая рот рукой. Совершенно излишне, потому что её дурацкий смех было так же трудно не услышать, как брачный крик марала.

Полли аккуратно завернула освежитель в салфетку, но тот, кто не был близорук, очень хорошо увидел, что висело на моих бёдрах. Я не могла в это поверить: высший порядок оказался садистом.

Остальные восприняли это с юмором.

– Что, чёрт побери, ты делала в туалете? – прошептал мне Йоханнес, а Фредерика, по-прежнему смеясь, сказала:

– Я считаю, что мы все должны носить с собой что-то против мочевого камня.

– Чтобы нас овевал свежий океанский бриз… – Антон выглядел так, как будто он сейчас снова разразится своим бегемотским смехом. Бу-га-га. Но под моим мрачным взглядом он взял себя в руки и принял участие в разговоре, который опытной рукой вела Полли. На сей раз про отпуска на лыжах, которые обе семьи провели вместе несколько лет назад.

– Ты помнишь, как ты ехала по треку в бикини, Фредерика? – спросил Антон.

– Я помню, – сказал Йоханнес. – В этот день пришлось эвакуировать вертолётом по крайней мере пятерых мужчин, потому что они наехали на подъёмник.

– Точно, – засмеялась Фредерика, как бы случайно расстёгивая верхнюю пуговку своей блузки. Зачем это ей надо? Здесь не было никаких подъёмников, на которые можно наехать.

– Наша Фредерика всегда была особенно дикой девчонкой, – несколько озабоченно сказала фрау Кёрнер. – Всегда немного слишком заметной. – Да, возможно. Но могу поспорить, что она ни разу не бросилась в глаза с освежителем на бедре.

– Ей пора замуж и рожать детей, – сказал герр Кёрнер.

– Ах, папа, для этого я слишком увлечена своей работой, – сказала Фредерика. – Кругом столько всего происходит, и знакомишься с интересными людьми. – Она подмигнула Антону. – Всё время что-то новое…

– Да здравствует разнообразие! – сказал Антон и подмигнул ей в ответ. Я это видела совершенно точно.

Фредерика рассказала парочку анекдотов из своей профессиональной жизни. У неё была действительно интересная работа. Как специалист по связям с общественностью, она часто встречалась с известными людьми, музыкантами, актёрами, архитекторами, политиками, руководителями фирм. Истории, которые она рассказывала, были очень забавными. Все над ними смеялись, даже я, хотя и не очень искренне. Я могла её слушать и дальше, но она, к сожалению, нагнулась ко мне и спросила:

– А кто вы по профессии, Констанца?

Я сглотнула. При других обстоятельствах я бы что-нибудь придумала. Или надела бы свои солнечные очки и низким, хриплым голосом сказала: «Я крёстная мать. Я не говорю о моей работе, capito?».

Я подумала, не упомянуть ли мне прерванную учёбу. «Собственно говоря, я психолог, по крайней мере, почти, но…» – нет, это ни к чему не приведёт.

– Я домохозяйка, – ответила я.

– Ох. – Фредерика вздёрнула брови почти к самым волосам. – Как… э-э-э… реакционно! Сколько же лет вашим детям?

– Четыре и четырнадцать. – «Реакционно» – это ведь не очень хорошо, или как? Я редко использовала это слово, в основном в связи со Джорджем Бушем.

– Уже такие взрослые? И вы никогда не думали о том, чтобы вернуться в профессию? – спросила Фредерика. – Я могу себе представить, что сидеть дома очень скучно.

– Мне нет, – ответила я. – Мне нравится варить мармелад. – Ах, это прозвучало довольно глупо.

Взгляд Фредерики был очень выразительным. Ох, как это отстало! Женщина, которая лучше будет варить мармелад, чем работать. Словно в шоке, она снова схватилась за руку Антона. Тот, казалось, не замечал, что она непрерывно за него хватается. Постепенно мне это стало действовать на нервы.

– Ну, я ненавижу домашнюю работу, – сказала она. – За неё даже не платят денег.

Мне ни в коем случае не хотелось производить впечатления, что мне нравится чистить туалет или гладить. Но когда я уже открыла рот, чтобы перечислить все те вещи, за которыми я – кроме уборки – провожу время, я неожиданно получила поддержку от Полли.

– Лично я нахожу правильным, когда женщина сидит дома с детьми, – сказала она. – Даже четырнадцатилетние дети выигрывают от присутствия матери в доме, а для четырёхлетних это просто необходимо. Я никогда не могла понять всех этих разговоров о самореализации. На примере Антона очень хорошо видно, к чему может привести, когда муж и жена одновременно делают карьеру. Дети оказываются заложниками. Почему слово «домохозяйка» стало почти ругательным? Как будто для этого не нужны особенные таланты. Я, во всяком случае, горда тем, что я домохозяйка.

– Браво, – сказал Урс Кённер. – Я того же мнения. Женщина должна стоять у плиты.

И после того как мы это прояснили, он обязательно захотел прямо на месте подписать договор о сотрудничестве.

Полли пригласила остальных на стаканчик портвейна в гостиную.

– А мы можем доиграть нашу шахматную партию, – сказал мне Йоханнес. – Как ты думаешь?