Периферийная империя: циклы русской истории - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 65

Анализируя русскую фабрику XVIII и первой половины XIX веков, Струмилин сталкивается с методологическим противоречием. С одной стороны, перед ним явно не классический капитализм, ибо труд подневольный. Но с другой стороны, это явно и не феодализм: нет ни натурального хозяйства, ни системы личных обязательств, передающихся по наследству. В итоге советский академик успокаивает себя и читателя ссылкой на «переходный» характер этого явления [401]. Однако странным образом подобное «переходное» явление просуществовало полтора столетия, наложив свой отпечаток не только на облик русского капитализма, но и на мировую экономику. Более того, еще М. Туган-Барановский заметил, что по мере роста промышленности в империи происходил не переход от подневольного труда к вольному найму, а, наоборот, усиливалась зависимость работников. Положение рабочих ухудшалось прямо пропорционально развитию русской фабрики. Поскольку на заводах имелись одновременно и свободные, и подневольные работники, фабриканты упорно стремились «уравнять в правах» эти две категории тружеников, лишив свободы всех разом. Это им удалось в 1736 году, когда вышел соответствующий высочайший указ [402] [Неудивительно, что проблема русских мануфактур XVIII-XIX веков, часто рассматривавшаяся вне мирового контекста, оказалась не по зубам не только Струмилину, но и Покровскому. Покровский видел в принудительном труде на фабрике типичный пример того, как феодализм оказывается на службе у капитализма. Однако, анализируя промышленные начинания Петровской эпохи, Покровский пошел за Милюковым, рассматривавшим их как сплошное недоразумение, пример бюрократической неэффективности].

Именно в развитии мировой системы приходится искать разгадку этого, как и многих других, парадокса русской истории. «Полусвободный» труд – явление нормальное для капиталистической «периферии» не только на ранних этапах истории капитализма, но даже и в начале XXI века. Ограничение свободы работника оказывается той ценой, которую периферия платит за успешную интеграцию в систему, ее конкурентным преимуществом. Развитие «свободного» найма в «центре» не только сочетается с гораздо более жесткими формами эксплуатации на «периферии», но становится важным элементом глобального разделения труда [М. Туган-Барановский подчеркивал, что фабрики, основанные на принудительном труде, не имели ничего общего с капитализмом и работали крайне неэффективно. В свою очередь, Струмилин использовал в данном случае слабость Покровского, стремясь доказать несостоятельность всего его подхода к экономической истории. Советский академик признает, что «внутреннее содержание гибридной формы оказалось целиком капиталистическим» [403] Однако без ответа остается главный вопрос: почему развитие капиталистических форм производства в Англии требует свободного работника, а в России – полукрепостного? И почему рост русской промышленности стимулирует развитие передовых форм капитализма не на родине, а на Западе? Без понимания общих закономерностей развития мировой экономики невозможно оказывается понять и природу русской «гибридной» формы капитализма].

Мощный подъем металлургической промышленности в начале XVIII века был вызван Северной войной. До того Россия значительную часть железа получала из Швеции. Но с началом войны против шведов эти поставки, естественно, прекратились. А Петр Великий нуждался в возрастающем количестве металла для вооружения армии. Для военных нужд на Урале и в европейской части страны создавались новые заводы и расширялись старые. Не только рабочих набирали туда по принуждению, но и предпринимателей насильно сгоняли в организованные царем «кумпанейства». Если на Урале заводы были главным образом частными, то на западе России, ближе к театру военных действий, строились казенные домны. Несмотря на все издержки петровских методов, результат был достигнут. К 20-м годам XVIII столетия была создана серьезная металлургическая промышленность, основная часть которой сосредоточилась на Урале.

С окончанием войны, однако, обнаружилось, что производственные мощности многократно превосходят спрос внутреннего рынка. Причем рост казенных заводов по инерции продолжался (в том числе и на Урале). Теперь развивать производство можно было исключительно за счет внешнего рынка. Уже к концу Северной войны Россия вывозила в Англию в среднем 35 тыс. пудов железа в год. После войны экспорт увеличивается стремительно. Уже в 1723 году за границу ушло 360 177 пудов железа [404].

Благодаря подневольному труду продавать российское железо на западных рынках было чрезвычайно выгодно. К тому же мировые цены непрерывно росли. Пуд полосного железа в 1720 году стоил в Петербурге 0,45 рубля, а в Лондоне- 0,89. В 1766 году соответственно – 0,72 и 1,81 рубля, а в 1798 году – 1,16 и 2,9 рубля [405]. С началом промышленной революции в 70-х годах XVIII века спрос на железо в Англии растет бурными темпами и это, естественно, отражается на ценах.

При Екатерине Великой Россия занимает первое место в мире по производству железа. Однако происходит это при крайне слабом внутреннем спросе. В 1769 году при дворе обсуждается проблема перепроизводства металла.

Наряду с Англией русское железо экспортировалось во Францию, где металлурги жаловались, что их эта конкуренция разоряет. Через петербургский порт вывозили железо также в Голландию, Испанию и даже в Северную Америку. Единственной альтернативой на мировом рынке было шведское железо, но оно оказывалось заметно дороже. Современные исследователи отмечают, что в XVIII веке «Великобритания уже не могла обойтись без поставок русского железа» [406]. На нее между 1754 и 1793 годами приходилось от 55 до 74% экспорта русского железа. Однако и сами российские производители от англичан никуда не могли деться. Мало того, что Англия была основным покупателем, английские купцы практически монополизировали вывоз железа из России.

Государственный и частный интерес в российской металлургии XVIII века тесно переплетаются. Заводы Демидовых и Строгановых на Урале были частными, но работали на основе государственных монополий. Ориентированная на мировой рынок металлургия стала одним из важнейших источников средств не только для правительства, но и для аристократии. Периоды государственного строительства сменяются волнами приватизации, когда казенные предприятия под предлогом их неэффективности передают знатным вельможам (что, разумеется, отнюдь не приводит к росту производства или повышению эффективности).

Список хозяев металлургических предприятий похож на реестр высшего петербургского дворянства. Здесь сплошь князья, графы. «Правда, – пишет Струмилин, – вся эта блестящая дворянская кавалькада отнюдь не озолотила своим блеском облюбованные ею заводы. Это были не строители, а пенкосниматели. Пользуясь милостями любвеобильных цариц, они охотно приобретали чужие заводы в порядке пожалований, или в долг, или в качестве приданого за богатой невестой, но, растаскав в таком порядке почти все казенные заводы, они приумножили попутно лишь свою задолженность и очень скоро почти все снова очутились на мели, без заводов» [407].

Как и в конце XX века, приватизация имела идеологическое обоснование. Придворные эксперты увлеченно доказывали, что заводы, находившиеся в государственной собственности, неэффективны, плохо управляемы, «падают», и спасти их можно, лишь передав в частные руки. Когда же, в свою очередь, в руках новых собственников начинали падать частные предприятия, возникала государственная необходимость их поддерживать и спасать.