Запоздалый приговор - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 52

Ах да, Марта! Язык Шерстяка при малом участии его сознания делал свое дело.

Римма тоже задавала Шерстяку вопросы бездумно. Она ждала, когда этот человечек утомится собственным словоблудием и можно будет спросить его кое о чем более существенном. А что потом?.. Она пока не знала. Но у нее было предощущение некоей судьбоносности, что ли, своих действий. Чувство, что все происходит именно так, как и должно происходить. Она глянула на часы.

Шерстяк глотнул из фужера и несвязно пообещал ей сенсационный рассказ о том, куда украдены (он так и сказал) несколько «серьезных и правдивых исторических кинолент», но об этом — он взял ее под руку и, покосившись на остальных, отвел чуть в сторонку, — об этом он расскажет в келейной обстановке. Если журналистку из Женевы это интересует. Интересует?

— О, я, я! — горячо проговорила она.

— Но!.. — Шерстяк с намеком приумолк и оглянулся на компанию из-под вылезших бровей. — О том, что об этом сказал я, — ни-ни!

Она клятвенно приложила ладонь к груди и кивнула с видом абсолютного понимания и согласия. И обворожительно улыбнулась.

«Европа, — оценивая эту улыбку, подумал Шерстяк. — Куда там нашим дояркам…» Еще он подумал, что наживка проглочена по самое некуда. И обменялся с референтом лишь им двоим понятными взглядами.

7

Дачу Шерстяка она сперва не узнала. Нынче ее окружал могучий бетонный забор, правда, с занятной претензией на арочность-барочность, да и деревья в саду заметно выросли за прошедшие годы.

Машина прошла через автоматические железные ворота и въехала прямиком в гараж. Вторые ворота, походившие скорее даже на шлюз, и здесь были, конечно, автоматические.

Из лимузина они вышли внутри гаража-ангара, и Щерстяк широким жестом пригласил ее к ступенькам, своего рода внутреннему крыльцу. Пол — это в гараже-то! — был выложен мрамором. Само собой, мраморными были перила и балясины лестницы всего лишь в четыре ступеньки. Римма подумала, что так называемых «новых русских» не зря таскают по анекдотам и карикатурам. И что об этом путешествии и вправду стоило бы написать неплохой материал для «Альт-Синема-Ревью». Кстати, вот будет забавно, если окажется, что такая газетка действительно существует…

— Мы, значит, уже дома, — шумно вздохнул Шерстяк, поднявшись вслед за Риммой к дверям холла, которые за мгновение до этого услужливо распахнул дородный охранник. Она улыбнулась Шерстяку. Но в душе у нее возникла тревога. Ее обеспокоил взгляд охранника. Очень вежливый и абсолютно бесстрастный.

Впрочем, успокоила себя она, едва ли народный депутат Государственной Думы Российской Федерации осмелится всерьез приставать к иностранной подданной, тем более к представителю зарубежных масс-медиа. К тому же о ее визите многим стало известно в Доме художника, да и Шопик, если не дай бог что, тревогу поднимет. На него она рассчитывала больше всего.

Она опять подумала о том, что делать дальше. Ранее, в мире своего воображения, подобные, не раз возникавшие, сцены давались ей легко. Чаще всего представлялось, например, что в нее влюбится телохранитель Шерстяка (без взаимности, разумеется) и передаст ей видеокассету, где его босс снят во множестве очень и очень скабрезных ракурсов. Это были далекие от реальности фантазии, конечно. Тем более если у Шерстяка вся охрана состоит из таких «бондов», как только что увиденный…

Тем временем они пришли в зал, где их встретила радостная немолодая женщина в белоснежном кружевном переднике и чепце. Служительница.

— Моника, — представилась она неожиданным образом.

С мягкой улыбкой в ответ Римма назвала себя, в то время как ее душили приступы хохота, сдерживаемого ценой огромных усилий. Неужели Шерстяк докатился и до домашнего театра, где все домочадцы именуются не собственными именами, а так, как нравится барину-боярину? Это вполне могло оказаться правдой — у этой «Моники» абсолютно пустые глаза.

— Идемте, пожалуйста, в Зимний Сад, — все так же радостно пригласила Римму Моника, причем произнесла она это таким тоном, что сомнений оставаться не могло: здесь именно Зимний Сад, оба слова пишутся и даже выговариваются непременно с большой буквы.

Между тем Шерстяк куда-то пропал, и это обстоятельство показалось Римме подозрительным. Она нащупала подготовленную к съемке цифровую камеру так, будто это был взведенный «стечкин».

Моника, не переставая улыбаться на каждом повороте, вела Римму путаными коридорами и лестницами. Кое-где им встречались молоденькие приветливые горничные и безмолвные телохранители. В одной из комнат, скорее даже небольшом зале, двери были распахнуты, и оттуда доносился звон посуды, возгласы и смех.

Зимний Сад оказался чем-то средним между мини-гидропарком и дендрарием. От свода до пола было метров семь. Отовсюду струилась вода — фонтанами служили мраморные морды зверей и рыб и античных героев. Все вместе это было довольно несуразным сборищем эклектики. Римму несколько озадачил фонтанчик с писающим юношей. Мраморный юноша, конечно. Очень эротично… Может, Шерстяку нравятся не только девочки? Хм…

Она прошлась по аллее, увитой заползающей почти на свод зеленью, и увидела то, что, судя по всему, предназначалось для них с Шерстяком. В уютной нише стоял небольшой накрытый столик… и опять на нем эти проклятые толстые свечи. Она разозлилась и подошла к воде. Увидела легкий пар. В программе развлечений намечено, значит, купание. Ну да, обычная сауна — это почти пошло, это для тех, кто попроще. Оп-па, а вон и прозрачная кабинка душа, как мило…

Будто нарочно именно в этот момент снова появилась Моника и мелодично предложила освежиться с дороги.

«Ну что же, — подумала Римма, — играть так играть».

Она неторопливо сняла жакет и накрыла им каменную голову сатира, застывшего на постаменте около столика будто бы с недвусмысленным предложением. Но ни его предложением, ни предложением Моники она воспользоваться не намеревалась. Зато поймала себя на мысли о том, сколько же стоит все это имение вместе с охраной, прислугой, лимузинами и многим-многим другим. Впрочем, ее это не интересовало. Она здесь для…

— Вы можете освежиться с дороги, — с воистину идиотской улыбкой, которая уже начала раздражать, повторила Моника.

Римма посмотрела на нее с легкой холодной смешинкой.

— Благодарю вас, мисс… Левински, — отозвалась она. — Но вы излишне заботливы.

Та никак не отреагировала на эту почти оскорбительную шутку. Ни глаза ее, ни улыбка ничуть не изменились.

«А может, это не женщина, вернее, может, это вообще не человек? Может, это зомби или робот?» — пронеслось у Риммы в голове. На секунду или на две ей стало даже слегка жутковато. Она не думала, впрочем, что это несерьезное ее предположение может быть реальностью, но, с другой стороны, если бы это оказалось именно так, вероятно, не слишком удивилась бы.

Римма с беспокойством огляделась. Черт возьми, с какой радости ее вообще занесло сюда? Приключений захотелось, отмщения, торжества справедливости? Киношных трюков?.. Нервно дрогнув губами, она посмотрела на часы. Как раз через час ей на мобильник должен позвонить Юра — контрольное время…

Послышалось знакомое гудение, сопение и пыхтение. Она вздохнула с облегчением и медленно обернулась. Шерстяк был не один. С ним нетвердо шагала девушка, а за нею семенил козлобородый референт. Впрочем, он тут же развернулся и ушел, повинуясь, видимо, какому-то ранее данному распоряжению.

Забавен был наряд народного избранника. На нем висело некое подобие туники, более-менее прикрывающее область таза и оголяющее дряблые ноги и «брюхогрудь» от пупочного провала. На шее же у него, как и полагается, сияла массивная золотая цепь.

«Златая цепь на дубе том… — с тоской подумала Римма. — Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! Мог ли ты, Александр Сергеевич, подумать, что и по сей день останешься прав, прав и еще раз прав!»

Она отметила про себя, что народно-избранный почти трезв. А на фуршете и в машине по дороге сюда выглядел изрядно захмелевшим… Что это — готовится к любовным утехам и поэтому принял антиалкогольные меры? Что-нибудь подозревает? Да едва ли… Скорее всего, сказывается старая комсомольско-партийная школа: эти деятели всегда могли выпить больше, чем видели.