Третья мировая война (сборник) - Кацура Александр Васильевич - Страница 89

Вот оно! Поймал, вспомнил!..

«Белый Кит плыл у него перед глазами, как бредовое воплощение всякого зла, какое снедает порой душу глубоко чувствующего человека, покуда не оставит его с половиной сердца и половиной легкого — и живи как хочешь… Белый Кит неожиданно всплывал смутным и великим демоном, скользящим по морю жизни…»

Это Мелвилл. «Моби Дик», опаленная диковинными страстями исповедь китобоя-философа. Ника побаивается Мелвилла.

Интересно, посвящал ли какой-нибудь китобой царственную жертву любимой женщине?

Еще сорок, от силы пятьдесят минут — и ракета войдет в силовую воронку космодрома.

Словно пар над круглым бассейном, ходит пузырями и свилями веселая атмосфера близкой планеты. Сквозят, плавая по океанам, рыжие шапки горных массивов.

Меняются цифры на табло… Тормозит! Не хочет сгореть, со всего размаха вонзившись в воздушное одеяло!

А все-таки зловеща эта непреклонность слепой головы; жутковат маниакальный бег живого мертвеца к Земле!

Сблизиться… Еще сблизиться…

Кто сказал, что у Времени каменный лик? Наверное, стареющий джентльмен в кресле перед камином, сквозь дым верной трубки философски взиравший на будущее. Время — бешеный ночной поезд, с грохотом несущийся в тоннеле, пробуравленном его собственным прожектором. Короток освещенный клинок рельсов, и мрак бежит впереди, оборачиваясь и дразня.

Зуммер. Торопливый, прерывистый голос. Что это с координатором?

— Земля-Главная вызывает диспетчера Гурьева.

— Гурьев слушает.

— Немедленно меняйте курс. Уходите.

— Почему?

— Выполняйте приказ.

— Почему?!

Молчит эфир. Нет — стрекочет, посвистывает, щелкает серебряными язычками далеких соловьев, соек, дроздов и прочей лесной мелочи. Алексей, несмотря на все старания Ники, научился узнавать только дятла — по красной грибной шапочке да синиц — по грудке с аккуратным галстуком. Так же плохо знал он и лесные цветы, и травы. Стыдно.

— Вы были правы, Гурьев. Мы привлекли системы памяти Института истории материальной культуры и Музея войн. Это космическая ракета военного предназначения, с боеголовкой… в общем, термоядерной, но особой. Ее называли гамма-бомба. Приказываю вам уходить!

Гамма-бомба? Это ж надо, какое щупальце протянулось из прошлого… Там живут птицы — на занимающем уже полнеба лазоревом, зеленом, белопенном, клубящемся вихрями куполе. Там Ника, мама, отец и братец — явный графоман, добравшийся уже до середины второго акта.

— Координатор, что вы намерены делать?

— Применить лазер.

— Не успеете. Линейные размеры цели ничтожны. Поиск рассеянным лучом и наводка сфокусированного займут много времени.

— Другого выхода нет. Земля еще раз благодарит вас, Алеша, ваши заслуги бесценны, мы были бы совсем не подготовлены… Может быть, часть населения угрожаемого района успеет… успеет спуститься в подземные горизонты… Уходите же, чего вы ждете! Рассеянный луч уже ведет поиск.

— Поздно, координатор, поздно.

Там что-то закричали, Гурьев отключился.

«Прямо навстречу тебе плыву я, о все сокрушающий, но не все одолевающий кит: до последнего бьюсь я с тобой…».

Зажмурившись и больно прикусив губу, чтобы не успеть передумать, Алексей прижал пальцы к биопанели.

Правым двигателем катер смял и разорвал, как фольгу, обугленную кожу «спейс фортресс». Нервы «Аякса» не выдержали. Мозг отдал последний приказ — о самоистреблении.

Радужный сполох был хорошо виден с орбитальных станций; роскошной падучей звездой явился он сумеречным странам у границы дня.

Давайте думать о человеке хорошо.

Александр Хлебников

Третья мировая война

Вой тормозных двигателей оборвался. И тишина…

— Полная потеря управления, — оправдываясь, сказал Майкл. — У меня было такое ощущение, будто «Крошку» кто-то подцепил и тянет в сторону. А ты сидишь, как пассажир, и ничего сделать не можешь. Противное чувство никогда подобного не испытывал.

— Не огорчайся, — утешил я, — сели-то благополучно.

— Скорее шлепнулись, — мрачно уточнил Майкл. — И намеченный район проскочили. Неизвестно, куда занесло.

— Не страшно, все равно — дома! — беспечно сказал я и, от удовольствия зажмурившись, еще раз раздельно протянул: — Понимаешь: до-ма! Наконец-таки на нашей славной, маленькой, голубой планетке. И с одним солнцем!

Мы отстегнули ремни кресел и, ощутив забытый вес своего тела, сначала с непривычки поморщились, а потом заулыбались.

— Ливень бы, — осторожно потягиваясь, сказал Майкл, — понюхать бы мокрые березовые листья…

— Лучше — по зеленой, настоящей траве — да босиком! — подхватил я. — Ух и блаженство!

Мы переглянулись и смущенно рассмеялись: придут же в голову такие дикие желания… За время пребывания в стерильных каютах звездолета наш организм утратил способность защищаться от самых безобидных микробов, и без скафандров, разумеется, нам выходить нельзя.

— Мак, а давай рискнем! — бесшабашно предложил я. — Чего нам бояться — вылечат!

— Кто? — не принимая шутки, нахмурился Майкл. — Земля на позывные не ответила. Боюсь, я все-таки оказался прав.

Упрямец — он так и не изменил своего мнения… Американец Майкл Стивенс был прикомандирован к нашему экипажу «Авроры» за великолепное мастерство и отвагу, проявленные им во время второго совместного полета «Союза» и «Аполлона». К сожалению, у него оказался один недостаток — слишком пессимистично смотрел на историю.

Помню, каково было нам, семерым, перед стартом прощаться с родными и близкими, понимая, что их уже не суждено увидеть в живых. Ведь по беспощадному парадоксу времени за годы полета с околосветовой скоростью пройдут полтора столетия! Но мы по крайней мере надеялись вернуться в мир сказочного расцвета науки и техники, в общество необычных преобразований…

Пессимисту Майклу было гораздо тяжелее, чем нам, покидать Землю: по возвращении он ожидал увидеть лишь сплошное радиоактивное кладбище на площади всех континентов.

— «Лучезарное будущее» — какой абсурд! — фыркал он, когда мы принимались спорить. — Камень, поднятый на вершину, неминуемо срывается вниз… История двух мировых войн свидетельствует: если оружие произведено, оно неизбежно бывает пущено в ход. Разве вы забыли, что к тысяча девятьсот семидесятому году государства накопили ядерные заряды, способные четырежды перепахать все города мира? Нам просто повезло, что из-за потепления политического климата в Европе еще десять лет продержался мир, и мы успели вылететь. Но поверьте мне, так долго продолжаться не может. Камень обязательно сорвется…

У люка в шлюзовую камеру Майкл предупредил:

— Не забудь взять ЭЛТ. — И, словно готовясь к выходу на чужую планету, пристегнул к скафандру ствол боевого лучемета. — Возможны неохищники — радиационные мутанты, наподобие тех, которых мы встретили на планете погибшей цивилизации, — видя мое недоумение, добавил он.

— Мак, а ты не подумал о том, что если твоя концепция о будущем неверна, наш воинственный вид покажется встречающим весьма странным? — возразил я. — Люди бросятся к нам с цветами, радостные, а мы…

— Кажется, старший здесь я? — прервал Майкл, и мне, как рядовому навигатору, пришлось подчиниться.

Именно из-за сверхосторожности, вообще присущей ему, капитан и назначил Майкла пилотировать на Землю последний уцелевший на «Авроре» двухместный космолет «Крошка». Капитан-то, конечно, не разделял воззрений Майкла на будущее, тем более не верил в гибель человечества, и поручил нам оповестить людей о том, что звездолет, по какой-то причине не имеющий связи с Землей, в ожидании буксировщиков и снятия остального экипажа лег на гелиоцентрическую орбиту.

Взяв ЭЛТ, я вслед за Майклом спустился в шлюзовую камеру. Он потянулся было к кнопке, открывающей выходной люк, но опустил руку:

— Алек, нажми ты!

Необычное замешательство всегда смелого пилота передалось мне. Я испытал даже острый прилив страха, а потом рассердился. Нас ждет родная планета, а мы, два чудака, в броне скафандров и вооруженные, не решаемся распахнуть люк! Стыдясь минутной слабости, я вдавил кнопку. Броневой щит беззвучно скользнул вниз. В открытый люк ворвались лучи солнца, по которым мы так истосковались, на которые можно смотреть без всяких светофильтров!