Истории, которых не могло быть - Царева Ирина - Страница 50

Я попыталась представить его выражение лица в тот момент, и меня разобрал смех. Я не могла справиться с собой, я каталась по постели, захлёбываясь хохотом:.

Утром на зеркале я прочла: «Ха — Ха», написанные печатными буквами, а под «ха-ха» вчерашним почерком: «С тобой не соскучишься!».

Я вымыла зеркало и написала на нём: «С тобой тоже!!!»

Когда я пришла с работы, зеркало было чистым. Я сходила в магазин, купила новый замок и внутреннюю задвижку на дверь. Потом зашла в дежурку ЖЭКа, дала слесарю бутылку, и к ночи все уже было готово, а перед сном я тщательно проверила все запоры. Приняв двойную порцию снотворного, забросив всю помаду в шкаф, заперев его на ключ и повесив ключ на верёвочке к себе на шею, я заснула мёртвым сном.

Утром увидела на зеркале написанные помадой слова: «Тебе со мной плохо?»

«А ты кто?» — спросила я вслух. На переписку у меня времени не было, я опять опаздывала. По возвращении я прочла только одно слово «Друг».

Следующие несколько дней я вытворяла невероятные глупости.

Две ночи у меня ночевала ничего не подозревающая приятельница. Зеркало оставалось чистым.

На третью ночь я привязала себя к кровати, затянула узлы так, что развязать их была не в силах, а рядом на стуле положила ножницы, чтобы утром освободить себя. Потом заклеила бумажками изнутри окна (а живу я на 11 этаже!) и на них расписалась. То же я проделала с дверями. Это была ночь с субботы на воскресенье.

Проснулась я рано, хотя в этот день обычно баловала себя сном до полудня. То ли спать привязанной было неудобно, то ли подбросило меня утром любопытство экспериментатора.

Я по-прежнему была связана. Чтобы встать с кровати, мне пришлось разрезать верёвку ножницами. Окна и двери были опечатаны. А на зеркале я прочла: «Перестань! Я — это я.»

И тогда меня прорвало. Я стала говорить с ним так, как будто он был рядом. Я рассказала ему о своих страхах. Я даже разревелась и сказала, что и сейчас ещё не уверенна, что моё место не в дурдоме. Он, конечно же, молчал. Зато на кухне меня ждал горячий чайник, который я не включала…

Два года мы жили в полном согласии. После работы я, как на крыльях, летела домой, весь вечер весело болтала, рассказывая ему о прошедшем дне. Я стала образцовой хозяйкой: мыла и драила квартиру, в которой мы с ним жили, выкраивала деньги на хорошие духи — он любил, когда я душилась «Диариссимо», развела живые цветы — он любил фиалки. И на работе всё стало лучше: у меня всегда было хорошее настроение, я не ехидничала, как раньше, в адрес своих коллег, а, главное, я перестала опаздывать на работу. Каждое утро я вовремя просыпалась от ощущения, что кто-то погладил меня по щеке…

Я придумала ему имя. Я научилась разговаривать с ним. Принцип был прост: в случае согласия он должен был скрипнуть или звякнуть, а я перебирала варианты ответа на свой вопрос, пока не раздавался условный звук. Я делилась с ним тем, что никогда не рассказала бы кому-то другому. И никогда не говорила о нём никому на свете.

Это было самое счастливое время в моей жизни.

И если даже меня попытаются убедить, что два года я болела шизофренией, то я отвечу, что очень жалею о том, что моя болезнь с переездом на новую квартиру прошла!

Кстати, я придумала повод навестить людей, которые живут теперь в нашей с ним квартире. Я подготовила дурацкие вопросы, которые ничего для них не значили, но из ответов на них я поняла бы — знают ли они что-то о Тимоше.

Они не имели о нём никакого представления.

Три года я одна. Но продолжаю верить, что однажды утром я войду в ванную и увижу на зеркале написанные помадой слова «Я снова с тобой!»

Сёстры Наташа и Лена К. из Пушкино Московской области рассказывают, как провели ночь в квартире, где был ещё кто-то невидимый.

Нашей знакомой срочно необходимо было на сутки уехать. У неё была собака — ещё щенок. Она не оставляла его одного по ночам. Он боялся, когда в доме не было кого-нибудь, в чьих ногах можно было в темноте уютно свернуться калачиком и уснуть. Если она задерживалась и начинало темнеть, он волновался, лаял, а ночью просто выл. Соседям это не нравилось, и наша знакомая всегда обеспечивала его компанией: то ли брала с собой, то ли кого-нибудь подселяла.

В этот раз она почему-то попросила об этом сразу нас двоих. Объяснила так: «Чтоб вам веселей было».

Часов в 5 вечера мы уже были в её квартире, кормили Дикки, сидели у телевизора, ужинали, пили чай с пирожнными, которые хозяйка оставила нам. Пришло время укладываться. Мы улеглись втроём (Дикки в ногах) на её широкую софу, где могло вполне поместиться ещё двое, и решили почитать перед сном. Одной из нас было удобно — бра висело прямо у неё над головой. А другой — не слишком. Было темновато, поэтому решили оставить верхний свет. Неудобство заключалось в том, что для выключения его надо было вставать. Почитав, мы стали шутливо препираться — кому выползать из-под тёплого одеяла. Одна утверждала: «Тебе был нужен верхний свет — ты и вставай!», другая приводила разумный довод: «Но ведь скраю лежишь ты!» Эти препирательства не носили принципиального характера, просто давали возможность оттянуть момент, когда надо вылазить из постели.

Начались шуточки на тему отсутствия мужика, который мог бы выполнить эту обязанность за бедных девушек, вспомнили, что Дикки, как ни как, — мужик. И стали наперебой уговаривать его: «Миленький, ты всё же мужик, поухаживай за девушками, погаси, пожалуйста, свет!»

И свет погас. В первый момент мы замерли, а потом дружно захохотали. Совпадение было симпатичным. Сквозь смех одна сказала: «Ну, если бы он ещё и зажигался по команде — совсем классно было бы!» А вторая дурашливо скомандовала: «А теперь зажгись!»

И свет зажёгся. Теперь мы не просто хохотали. Мы катались от хохота по постели — надо же, как здорово всё совпало. На этом бы нам и успокоиться. погасить свет и заснуть, но как будто кто-то тянул нас за язык. Задыхаясь от смеха, кто-то из нас ещё раз выкрикнул: «Погасни!»

И свет погас. Мы всё ещё смеялись, но уже более искусственно и напряжённо. Стараясь не обнаружить друг перед другом возникший и нарастающий в каждой из нас страх, мы ещё несколько раз отдали команду: «Зажгись!», «Погасни!», «Зажгись:» Свет слушался нас.

Потом прозвучала фраза: «Что-то мне больше не хочется, чтобы он гас, давай спать при свете». Мы зарылись поглубже в постель и затихли с открытыми глазами. Закрывать их было почему-то страшно, да и сон пропал.

— По-моему меня кто-то трогает за ногу!

— Перестань, это Дикки.

— Нет, Дикки у ступней, а меня трогают за коленку…

— Перестань, мне из-за тебя тоже всякая чушь начинает чудиться: Ой, меня кажется поглаживают по бедру…

— Смотри, смотри на дверь!!!

Ручка двери, ведущей в прихожую медленно опускалась. В одно мгновенье мы поступили, как страусы — ушли под одеяло с головой. Но так было ещё страшней. Мы решали гамлетовскую диллему: «Быть или не быть?» в форме, соответствующей обстоятельствам: «Знать или не знать?» Не знать было ужасно — тело занемело от напряжения в ожидании нападения чего-то неизвестного. Хотелось сбросить с лица одеяло и сопротивляться. Но мысли, что, возможно, мы увидим «нечто», и вид его окажется чрезмерным для восприятия нашей психикой — было ещё страшней…

Из кухни раздался звон посуды. Он взорвался в нашем мозгу как пушечный выстрел. Мы сбросили одеяла с лиц — горел свет, Дикки мирно спал в ногах (его совсем не беспокоило то, что происходило вокруг). А в кухне шуршал линолеум под чьими-то лёгкими шагами, слышалось тихое мурлыканье, как будто кто-то напевал незатейливый мотивчик, а потом «гость» чихнул, негромко, но звонко — по-кошачьи.

Одна из нас прошептала: «Будьте здоровы!», пытаясь шуткой разрядить дикое напряжение. Но было не смешно. Наступила тишина. Снова зашевелилась дверная ручка, дверь чуть — чуть приоткрылась — ровно настолько, что в щель могла пролезть только кошка, Дикки застрял бы. А он, кстати, мирно спал. Мы пару раз пнули его ногами, но он только недовольно заворчал и, не просыпаясь, отодвинулся подальше.