Алис Фантастическая повесть - Басанин Марк - Страница 8

— Борис, скажи мне, пожалуйста, что ты чувствуешь?

— У меня очень болит голова, — слабо ответил Палтов. — Это кто сейчас был?

— Доктор. Борис, что с тобой случилось? Ты серьезно болен. Может быть, от твоей откровенности зависит твое спасение.

Палтов молча отвернулся к стене.

К вечеру ему стало несколько лучше. Профессор, опять посетивший его, изумился.

— Вся надежда на природу. У него, кажется, крепкий организм, может быть, и выдержит.

Ночь сравнительно прошла спокойно, и Гординский даже позволил себе заснуть часа на два. Утром он заметил, что Палтов спал крепким и покойным сном. Чего с ним давно уже не было, он с аппетитом выпил стакан чаю и съел небольшой кусочек французской бужи.

Среди дня опять заехал профессор. Гординский с восторгом передал ему свои наблюдения над больным, но тот только нахмурился.

— На это, голубчик, не смотрите, — сказал он ему. — Это ненадолго. Припадки опять возобновятся и в сильнейшей степени. Нам еще предстоит длинная и упорная борьба, и я не решусь сказать, что мы победим.

Вечером Палтову подали письмо, и вот что в нем было написано: «Вас просят выдать двадцать пять тысяч рублей. Вы отравлены сильным, постепенно убивающим ядом. Противоядие здесь неизвестно, да никто и не определит, чем вы отравлены. Завяжите двадцать пять тысяч кредитными билетами (непременно кредитными и преимущественно крупными) в белый платок и перевяжите его крест-накрест красной лентой. Деньги должны быть положены в четверг, в 9 часов вечера, на Тверском бульваре, на скамейку, что стоит против эстрады. Как только они будут получены, вам тотчас доставят лекарство и вы выздоровеете, Умоляю вас, не упорствуйте. Сделайте это для меня».

Палтов горько усмехнулся и протянул письмо Гординскому. Тот пришел в ярость.

— Это наглый шантаж! Послушай, этого нельзя так оставить. Я заявлю полиции.

— А я умру?!

— О, черт! Но кто же поручится, что они действительно имеют противоядие? Может быть, это ложь.

— Даже вернее, что ложь, — безнадежно согласился Палтов.

— Нет, это неслыханно. Я тебя спрашиваю: в Европе мы или в Азии? Надо, однако, положить им деньги. Но что я все говорю «они» да «им»? Кто такие эти «они»? Кто тебя так поддел? Что это за дикая история?

— Это Алис, — прошептал Палтов.

— Алис? — изумился Гординский. — Петербургская Алис! Она в Москве! Где же она живет?

— Не знаю.

— Ты был у нее?

— Был.

— И не знаешь ее адреса?

— Не знаю. Ни улицы, ни дома не знаю.

— Может быть, узнаешь улицу или дом, если тебе покажут их?

— Ничего не помню. Все мне представляется смутно, как во сне. Помню только негра.

— Какого негра?

— А может быть, это и не был негр. Он вытащил меня на улицу, именно вытащил, я, кажется, сам идти не мог, и бросил на ступеньках какого-то кабака.

— Черт знает что такое! — волновался Гординский. — Да отчего же ты мне ничего не сказал?

— Ну, мало ли отчего не сказал. Однако, как же нам поступить?

— Непременно надо добыть лекарство и хоть для виду положить им деньги. Я уж что-нибудь придумаю. Вот что, я сейчас уезжаю.

— Куда ты?

— Нет, ты, пожалуйста, не мешай! Я заявлю кому следует. А во-вторых, ты дай мне чек, и я получу в банке двадцать пять тысяч. А там мы что-нибудь придумаем. Главное, срок-то короткий, — завтра, в 9 часов вечера, что тут успеешь сделать.

— А знаешь что, Гординский, — уныло и с отвращением сказал Палтов, — махнем на них рукой. Противоядия у них, наверно, нет, просто меня отравили. Я вот вспомнил, что ел там апельсин. В этом апельсине и был яд.

— И зачем ты ел апельсин? — с отчаянием вскричал Гординский. — Я не могу оставить этого дела.

— Как знаешь, мне все равно.

IV

В воздухе была разлита вечерняя прохлада. Было тихо и ясно. На западе, постепенно переходя в палевые тона, бледнела розовая полоса зари. Тверской бульвар был переполнен гуляющими. Было воскресенье. На эстраде лихо разыгрывал банальные, всем известные пьесы военный оркестр. Все скамейки были заняты, и толпа гуляющих непрерывно сновала мимо эстрады.

По одной из боковых дорожек, не спеша, шел Гординский. В нескольких шагах за ним следовал другой молодой человек, тоже студент. По-видимому, между ним и Гординским существовало какое-то тайное соглашение. Время от времени они обменивались друг с другом беглым выразительным взглядом. В кармане Гординского лежала пачка кредитных билетов, обернутая в носовой платок и перевязанная красной лентой.

Он посмотрел на часы. Было без пяти девять. Скамейка, на которую, следуя инструкциям, следовало положить деньги, была вся занята. Но это обстоятельство нисколько не смутило ни Гординского, ни его спутника — переодетого сыщика. Не успели они приблизиться к ней, как один из сидевших поднялся, и Гординский тотчас же на свободное место положил белый узелок. Никто из сидевших на скамейке не выразил недоумения, так как это тоже были или переодетые полицейские, или сыщики, которые действовали по заранее выработанному плану. Предполагалось, что как только неизвестный, которому поручено было овладеть пакетом с деньгами, подойдет к скамейке и протянет к нему руку, он тотчас же будет арестован. Что же касается обещанного противоядия, в него не слишком-то верили служители общественной безопасности. Гординский, хотя и был противного мнения, не рассчитывая на свои силы, положился вполне на полицейских. Прошло уж минут двадцать, а пакет все лежал, не привлекая ничьего внимания. Музыка по-прежнему гремела на эстраде, толпа по-прежнему сновала взад и вперед.

Начинало темнеть. Вдруг над головами кучки, собравшейся у скамейки, зашуршали листья. Гординский поднял голову и увидел большого старого ворона. Он сидел как раз над пакетом. Глаза его были устремлены на красную ленту. Они глядели умно, как у человека, и блестели синеватыми металлическими точками. Гординского заинтересовала эта птица. Он указал на нее кой-кому из присутствовавших. Ворон сидел так низко, что, поднявшись на цыпочки, его можно было достать рукой. Но он, по-видимому, не боялся людей. Он сидел совершенно спокойно, не шевелясь и, казалось, наблюдал гуляющих. Вдруг он резко каркнул. Все невольно закинули головы.

В эту минуту произошло что-то необычайное. Ворон вдруг камнем упал вниз и, прежде чем присутствующие сообразили, что случилось, он уже поднялся высоко к верху, унося перевязанный красною лентою пакет.

С секунду все были в каком-то оцепенении. Потом все сразу вскочили и стали следить за птицей. Кто-то сказал, что не худо бы принести ружье. Ворон, между тем, поднимался все выше и выше. По-видимому, ему отлично известна была дорога. Он хорошо понимал, что должен обмануть бдительность своих преследователей. Он быстро уносился вперед, не меняя раз принятого направления, и потом сразу, в виду наблюдавших, исчез, точно вдруг упал на землю.

Гординский и сыщики были в отчаянии. Отыскать ворона было невозможно. Не было сомнения, что ворон был отлично выдрессирован, что где-нибудь его поджидал человек, который перехватил у него пакет. Таким образом, все концы канули в воду. Гординский рвал на себе волосы от отчаяния. В сыскном отделении его утешали, говорили ему, что нет такого дела и такого преступления, которое бы рано или поздно не раскрылось, но все эти утешения только выводили его из себя.

Мысль о том, что деньги унесены, и что Палтов умирает и, может быть, умрет, не давала ему покоя.

— Никакого у них нет противоядия, — говорил он себе. — Ах, мошенники!

Вся полиция была поднята на ноги, но найти ничего не удавалось. Сведения, сообщенные Гординсским и Палтовым об Алис и об инженере Девильсоне, были слишком неполны, и полиции так и не удавалось напасть на руководящую нить. Впрочем, одно время все думали, что такою руководящею нитью явится инженер Девильсон. Почтенного инженера хотя и потревожили, но ничего не нашли. Инженер был человек бедный, семейный, он действительно был электротехник и механик. Жил он в грязной и сырой квартире, в которой сдавалась одна комната окнами на двор. Но комната эта совершенно не была похожа на ту, которую описывал Палтов. Когда инженера спросили, не знает ли он такой особы, которая носила бы имя Алис, то инженер ответил, что такой особы он не знает, что очень может быть, что такая особа и снимала у него когда-нибудь комнату, так как он по недостатку в средствах пускает к себе жильцов и случалось, что у него снимали комнату и «эти» дамы, но в лицо он ни одной из них не помнит и никогда ни с одной из них даже не говорил, потому что хозяйством у него заведует жена, которая теперь уехала к родственникам на дачу. Когда ему рассказали о железном рыцаре, то он очень удивился и даже, кажется, хорошенько не понял, зачем это говорить и при чем тут железный рыцарь.