Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. - Цизер Бенно - Страница 30

Наконец мы выбрались из воды и добрались до ротной медсанчасти. Как можно осторожнее положили его между другим раненым, у которого, по всей видимости, было ранение в живот, и солдатом из второго взвода, раненного в голову, который метался в бреду.

Коренастый фельдшер пощупал пульс Ковака, кивнул так, будто был этим доволен, затем расстегнул его гимнастерку. Рубашка была пропитана кровью. Фельдшер быстро разрезал ее, обнажив тело, и занялся открытой раной, которая выглядела ужасно. Ковак глубоко вздохнул и открыл глаза. Со стоном он попытался дотронуться до груди, но фельдшер опустил его руки вниз.

– Лежи спокойно, – пророкотал он глухим басом. – Не хватало еще занести инфекцию!

Я озабоченно спросил, когда раненого отправят в полевой госпиталь. Не оборачиваясь фельдшер сказал:

– Машина гоняет туда и обратно все это чертово время; она будет здесь с минуты на минуту.

Когда Ковак узнал нас, он попытался поднять голову, но тут же бессильно опустил ее. Его горящие глаза, которые вдруг стали казаться очень большими, перебегали от Пилле ко мне. Затем со слабой, мучительной улыбкой он прошептал:

– Спасибо, большое спасибо, ребята.

Красные кровавые пузыри выступили на его губах.

– Закрой пасть! – оборвал его Пилле, но сказал это так мягко, что грубые слова прозвучали как ласковые. Было ясно, что Пилле старался скрыть свои чувства, и Ковак снова улыбнулся.

– Вы самые лучшие… – пробормотал он.

Фельдшер был в ярости.

– Ради Христа, парень, если тебе дорога твоя жизнь, помолчи, – сказал он. Красная пена становилась все гуще.

Тем не менее Ковак вновь заговорил:

– Всего наилучшего пожелайте от меня всем остальным и… – Но его речь вдруг превратилась просто в бульканье.

Фельдшер прижал перевязку из бинтов к его ране. Черты лица Ковака исказила агония. Потом он опять потерял сознание. Тонкая струйка крови стекала теперь с его подбородка.

Пилле провел рукой по лбу и стер слезу.

– Надеюсь, он выдержит, – сказал я и вздохнул. Мы развернулись и пошли обратно, чтобы присоединиться к остальным.

Вымотанный, я бросился вслед за Францлом, который обернулся и вопросительно посмотрел на меня. Выжимая воду из своей формы, я пожал плечами:

– Фельдшер думает, что, если повезет, он выкарабкается.

Погруженный в свои мысли, Францл смотрел не отрываясь на меня несколько мгновений. Затем меня потряс взрыв шрапнельного снаряда.

– Это подошел танк, – объяснил Францл, не прекращая вести огонь из нашего пулемета, – но он не решается выйти на открытое место.

Пока я передавал ленту за лентой, пулемет обстреливал очередями убегавших русских. Рядом лейтенант выпрыгнул и побежал за следующий угол, а за ним Зеф и еще несколько человек. Мы тоже сделали несколько прыжков вперед.

Ведя огонь из стрелкового оружия и бросая гранаты, шаг за шагом мы отвоевывали новую территорию. Повсюду лежали раненые и убитые русские. Зеф ударял по очереди ногой каждого из них, чтобы убедиться, что в них не осталось признаков жизни. Но нам нужно было проявлять осмотрительность; они довольно часто притворялись мертвыми, а потом при первой же возможности стреляли нам в спину. Было очень много брошенного оружия; у нас не было времени ни собирать, ни уничтожать его.

Подошел второй танк. Повсюду падали осколочные снаряды, и нам пришлось спрятаться в укрытие. Противник воспользовался этим и вновь стал наступать, а гранаты стали рваться почти беспрерывно. Нам ничего не оставалось, как отойти назад.

Этот парень, Нэгеле, с ангельским лицом, который обращался к нам как к офицерам, когда впервые прибыл из тыла с отрядом резерва, нарвался на пулю. Она попала ему в шею; он умер на месте.

Санитары бегали со всех ног, оттаскивая раненых в тыл. Пулемет третьего отделения был разбит вдребезги от прямого попадания. Я перетащил боеприпасы от него к нашему пулемету. Ящики были забрызганы кровью.

Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее мы были вынуждены теперь сдавать территорию. Русские напирали всей своей мощью. В отчаянии мы вызвали противотанковое подразделение. Штрауб направил в тыл курьера.

Вдруг, к нашему великому удивлению, один из танков вспыхнул, объятый пламенем. Другой запаниковал и вовремя отступил. Наступавшие русские увидели, что остались без поддержки. Их боевой дух угас, и теперь мы брали верх. В считаные минуты рота миновала ранее оставленные позиции и напирала, продвигаясь вперед. Одним махом шаткое положение сменилось нашим преимуществом.

Зеф, наш татарин, бросил маленькую гранату в окоп, но, прежде чем она взорвалась, огромный русский солдат выскочил из него, как будто его укусил тарантул, бросился на землю и закрыл голову обеими руками. После взрыва он поднял голову и моргал, очевидно пораженный тем, что все еще на земле среди живых. Затем он поднял руки, сдаваясь в плен.

С русским автоматом в одной руке Зеф умело обыскал карманы пленного. В следующий момент, произошло нечто невероятное. Пленный схватил Зефа за гимнастерку и отвесил ему звонкую пощечину. От нее Зеф отлетел в сторону на пару шагов. Зеф разинул рот от удивления, а русский снова поднял руки. Тогда Зеф дал по нему длинную, продолжительную очередь в упор, и массивная фигура рухнула, как пустой мешок.

Я взял свои ящики с боеприпасами и побежал догонять Францла, который обогнал меня, пока все это происходило. Обернувшись, я увидел, что Зеф все еще в ярости смотрит на убитого.

К сумеркам мы очистили деревню от противника, затем заняли позиции по краю высоты и вырыли обычные узкие окопы.

В этот момент появился сержант Майер, доложивший лейтенанту Штраубу, что он и еще четверо солдат прибыли в его распоряжение в качестве пополнения нашего взвода, понесшего наибольшие потери. Шейх ругался, как извозчик.

Дело об избиении Майера последствий не имело, несмотря на угрозы Велти, и после этого Майер держался от нас подальше. Но Шейх не был в восторге от присутствия Майера.

Когда зашло солнце, стрельба затихла и воцарился долгожданный покой. Русские куда-то отползли; ни одного из них не было видно. Чтобы было просторнее, мы легли вне окопов и постарались вздремнуть.

Я проснулся неожиданно и подумал, что нахожусь в другом мире. В усеянном бриллиантами звезд ночном небе показалась луна. Сонно улыбаясь и глядя на нас, она залила всю местность мягким, бледным светом. Воды извивающейся речушки под нами, с разбросанными по берегам тут и там кучками деревьев, вполне могли быть запечатлены художником-романтиком. Деревня, казалось, спала так безмятежно, что на мгновение у меня возникло искушение принять предстоящее мрачное будущее просто за заключительную стадию ночного кошмара.

Однако этот дикий зверь, война, был далеко не мертв; он просто дремал. Когда луна на минуту скрылась за плывущими облаками, в небо взметнулись огни и зверь опять задышал.

Францл и Шейх увлеклись разговором, который вели шепотом.

– Что-нибудь не так? – спросил я их.

Шейх подошел ко мне и поднес свою флягу к моему носу.

– Посмотри, что у меня, – сказал он. – Хочешь глоток?

Я сделал хороший глоток, но чертовски быстро выплюнул обратно; жидкость обожгла мне язык.

– Что это такое?

Шейх ухмыльнулся:

– Это, дорогой друг, водка, высокоградусная водка. Ты удивлен, да?

– Должен признаться, удивлен. И где же ее продают?

– Видишь, вон там? – сказал он. – Тот темный холмик. Это крестьянский фургон, в который попал снаряд, но в нем была бочка, которая осталась невредимой. Она почти целиком заполнена этой водкой.

Не говоря ни слова, мы стали пробираться туда, чтобы забрать эту бочку. Она оказалась сильно придавлена разбитыми бревнами фургона, так что пришлось вернуться, позвать всех попавшихся нам солдат и взять их с собой, чтобы наполнить емкости. Когда мы это делали, то увидели за пару окопов от нас кое-кого подозрительно наблюдавшего за нами. Это был Майер.

Когда мы уже основательно опустошили эту бочку с водкой и возвращались назад, появился Майер. Он пришел сюда другим путем с двумя канистрами.