Висельник и Колесница (СИ) - Жемер Константин Геннадьевич - Страница 24

При этих словах Максим мысленно пожелал поганцу Белье сдохнуть в зловонной кладовке.

- Испытание третье оказалось самым тяжёлым, – продолжал мэтр Януарий, – я уже упоминал о той большой зависимости, которую от старшего брата имел испытуемый. Тем не менее, он, следуя указаниям нашего уважаемого генерала, вызвал брата на дуэль и пролил его кровь. Сам неофит при этом также пострадал, получив серьёзную рану, изуродовавшую ему лицо. Последнее испытание показало исключительную способность испытуемого к самоотречению и самопожертвованию во имя идеи.

- Благодарю вас, Ментор, – кивнул гроссмейстер. – Видимо, генерал не ошибся, рекомендуя нам неофита. Но, прежде чем приступить к голосованию, должен спросить: есть ли у присутствующих возражения против вступления нового члена в Орден?

- Есть! – веско объявил Ментор.

Зала ответила удивлённым шёпотом.

- Но это не относится к пройденным испытаниям. Свидетельствую о преступной доверчивости неофита, граничащей с предательством, – делая ударение на каждом слове, заявил мэтр Януарий. – То, о чём говорю, обнаружилось во время дуэли со старшим братом. Откуда ни возьмись, из темноты появились двое неизвестных, каковые неумело и бесталанно попытались изобразить из себя членов нашего Ордена. Неофит же не сумел распознать шпионов и стал говорить с ними о делах…

Со всех сторон послышалось грозное жужжание растревоженного улья:

- Nemo regulas, seu contitutiones nostras, externis communicabit.[86]

«Вот и конец комедии! – отрешённо подумал Максим, по осанке отыскивая взглядом в толпе военных. – Глупый Американец! Не выйдет у него помереть в собственной постели. Мне же всё верно напророчил: в сражении, с саблей в руке… Что же, чему быть – того не миновать. Первым делом – проткнуть проклятого Гроссмейстера, затем освободить Толстого и начать рубить поганый капитул. Пистолеты – напоследок…»

- Достопочтенное собрание! – через мешковину послышался гнусавый и одновременно жалобный голос мнимого Белье. – Осмелюсь попросить соизволения оправдаться. Ибо владею сведениями, дающими такую надежду…

- Неслыханная дерзость! Как он посмел нарушить молчание! – жужжание улья усилилось… Nemo regulas…

- Пусть говорит! – объявил гроссмейстер, и жужжание немедленно стихло.

- После того, как достойный ментор зашил мне рану и облегчил страдания, он покинул больницу. Этим воспользовались те два мерзавца, которые выдавали себя за посланцев Ордена. Они пришли и сказали, что инициация отменена из-за моего болезненного состояния. Но я почувствовал подвох и сумел распознать в чужаках дружков моего брата. Его учителями ведь были отцы-иезуиты, вот он и испробовал на мне приём из их арсенала. Сожалею, что раны не позволили действовать быстро. Лишь только я бросился к шпаге, как оба проходимца поспешно ретировались без ущерба для себя, – эти слова ряженый граф сопровождал вполне сносной игрой. Максим мог бы поклясться, что видит перед собой человека, испытывающего невыносимые физические страдания и с трудом держащегося на ногах.

Целую минуту зала молчала, а затем гроссмейстер спросил:

- Мэтр Януарий, правда ли, что перед инициацией вы бросили ищущего одного?

Ментор не ответил. Казалось, он сделался ниже ростом.

- Благодаря вашей беспечности, – продолжил гроссмейстер, – появились затруднения с вынесением вердикта. Ибо нет надёжного источника, способного подтвердить или опровергнуть дерзкое заявление ищущего. Капитулу нужно время, чтоб посовещаться, в связи с чем объявляется перерыв. Испытуемый может дожидаться решения в «комнате для размышлений».

«Отцовская сабля с девизом неоднократно доказывала, что инструмент она – острый и точный. Но даже такому тщательному и заботливому человеку как Илья Курволяйнен не наточить дамасский клинок до остроты языка графа Толстого, – ликовал Максим, покидая залу. – А мне никакими фехтовальными упражнениями не достичь той замечательной точности, коей, несомненно, обладает графский язык».

Так называемая «комната для размышлений», где находился Американец, никем не охранялась. Удивляться постоянному везению уже надоело, поэтому Максим просто вошёл внутрь. Длинным и красочным рассказом о собственных похождениях и о трупе под кроватью, каковой вот-вот обнаружат, утомлять Толстого не стал, а коротко и доходчиво объяснил, что пора за кулисы. Федор молча выслушал и кивнул, ругнувшись:

- Как языческое кладбище! Никогда не доводилось бывать на неосвященном погосте, полковник? Очень похожее ощущение!

Вскоре две фигуры, несколько потрепав пока ещё буйную, но с первыми намётками осенней плеши шевелюру плюща, незаметно покинули дом-улей и спешно двинулись в глубину парка.

Одни глаза всё же заметили сие трудноуловимое движение. Обладатель цепких глаз стоял у окна на втором этаже. Откинутый алый капюшон открывал большую лобастую голову, привыкшую совсем к другому убору – известной всей Европе чёрной «двурогой» шляпе. Угрюмо и властно глядя в спины бегущих, человек размышлял:

«Вот он – знак судьбы! Знак, который прямо отвечает на мучительный вопрос: «Что делать?». Нужно бежать из проклятого города московитов, и бежать как можно скорее. Решение об этом объявлю сегодня же. Посмотрим, как отреагируют маршалы».

Глава 10

Утиная охота или бигос[87] по-финляндски

1 (13) октября 1812 г.

Просёлочная дорога поблизости от Москвы.

Оставив позади разлагающийся труп Великого города, в чьих жилах пульсировала чужая – злая – сила, компаньоны расположились у развилки дорог и битый час поджидали генеральского посланца – польского улана.

Дело двигалось к вечеру. Солнце угадывалось по светлому пятну в ожирелых тучах, что надвинулись с севера, грозя опрокинуть на голову ушат холодной воды.

После визита в дом-улей Крыжановский чувствовал себя словно зараженным… даже в мысли не хотелось пускать грязное слово! …проказой.

- Чёрт побери, граф, ты уверен, что это – единственная дорога на Шаболово? – нетерпеливо проронил он, запахивая ворот плаща.

- Иной отродясь не было! – Толстой вынул изо рта изгрызенный трубочный чубук и, одарив плевком дорожную пыль, меланхолично заметил:

- Думаю, достопочтенным господам из сатанинского Ордена нынче куда веселее нашего. Наверное, уже обнаружили под кроватью твой гостинец, а возможно, достали из кладовки и моего персонажа. Представляешь, какая в Ордене ловля блох? В этом вижу причину задержки гонца.

Со стороны Москвы показались два всадника.

Максиму почему-то вспомнилось Святое Писание. Всадники Апокалипсиса! Два из четырёх: Война и Голод. Война идёт первой. Она прошагала с барабанным боем по Европе. Следом явился Голод. Явился – и сразу предъявил счёт захватчикам.

Блеск в глазах Крыжановского заставил Толстого посмотреть на дорогу:

- Уланы!

Два выстрела из семиствольного карабина прозвучали почти одновременно. Первый всадник сразу полетел на землю, а другой ещё некоторое время раскачивался в седле и лишь потом рухнул. Американец, опустив чудо-оружие, двинулся к убитым.

- Не понимаю, вроде у них одинаковые дырки посреди лба. Отчего же этот покинул мир немедленно, а другой раздумывал? Какая сила заставляет цепляться за жизнь лишние мгновения?

Полковник про себя подумал: «Всё правильно. Война должна сгинуть первой, а Голод – ещё продержаться немного. Но и он обречён». Вслух же осведомился:

- Может, прежде следовало вступить в разговор, а, Теодорус?

- Ни к чему! Полагаю, неприятели после наших с тобой похождений уже не столь доверчивы. Кроме того, всё хорошо в меру. Я чувствую совершенное удовлетворение всяческими разговорами. Можно сказать, французские прононсы намозолили язык и нёбо, а ведь ещё предстоит объясняться в этой твоей смолокурне. Так что нынче захотелось немного пострелять, – граф с силой загнал шомпол в ствол карабина.