Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня - Кастело Андре - Страница 45

Она теряет сознание — и на этот раз непритворно.

Когда она приходит в себя, император уже удрал через салоны первого этажа. Рядом с ней только сильно раздосадованный — есть от чего! — Менваль. Изгнанница расспрашивает его. Уехал ли уже император в Трианон? Менваль полагает, что да. На самом же деле Наполеон покинет Тюильри лишь спустя два часа… Пусть он хоть напишет ей по приезде. Пусть часто ей пишет! Пусть секретарь говорит ему о ней! Ах, и пусть милый Менваль скажет ему то, посоветует это… Она ведь вправе на него рассчитывать, верно? Жозефина никак не может расстаться с Менвалем, последним звеном, связывающим ее с Наполеоном. Однако пора ехать, переступить через этот порог, «за которым она уже будет ничем», разве что почетной императрицей.

Так она и поступает.

Опустив вуаль, с платком в руке, сопровождаемая Гортензией и опираясь на руку г-жи д'Арбер, она минует гостиную, полную дам, которые не в силах удержаться от слез, затем вестибюль, где теснятся «все, кто не занят по службе». Раздается «целый хор сожалений», — говорит Констан, — и, ни разу не обернувшись, Жозефина выходит во двор, по-прежнему заливаемый дождем. Там ее ожидает «Опал», высокая раззолоченная карета, которую прозвал так император за ее радужно-опаловый цвет, «символ несчастья и надежды». На дверце поблескивает тяжеловесный герб французской Империи[126]. Боже, как высока эта карета! Опускается подножка. Четыре ступеньки! Почти столько же, сколько у эшафота. Быть может, в одном из окон, за портьерой, на отъезд смотрит император…

Хоть титул и оставлен за нею, Жозефина Дольше не императрица, вернее, императрица только по имени. Эта мысль исторгает у нее рыдания все время, пока длится переезд, который Жозефина так часто совершала рядом с Наполеоном. Теперь ей всегда придется жить вдали от него. Конечно, она питала к «Бонапарту» привязанность, искреннюю нежность, но сегодня она принимает эти чувства за любовь. В эти ужасные часы воспоминания об их совместной жизни толпой теснятся вокруг нее.

Небо еще не перестало низвергать на землю водопады, а карета уже достигла Мальмезона. Жозефина нарушает наконец молчание, которое соблюдала от самого Парижа, и говорит Гортензии:

— Если он счастлив, я ни о чем не жалею.

С глазами, полными слез, она вылезает из кареты. Тут все напоминает ей о прошлом, о счастливых днях консульства, когда она начала привязываться к «Бонапарту» и забывать своего паяца Шарля… Вокруг нее происходит повальное бегство. Первый капеллан, одна из фрейлин, смотрительница гардероба дезертируют первыми, и на другой день обер-гофмаршал вынужден призвать уклоняющихся к порядку, напомнив, что до 1 января штат обязан состоять, как прежде, на службе ее величества Жозефины. За все время всего два визита — королевы Гортензии с ее дамами и герцогини Рагузской г-жи Мармон. У придворных дам, обращающихся к былой повелительнице, скорбные лица. Наклонив голову, держа платочек в руке, они словно выражают ей соболезнование. И Жозефина плачет еще горше.

7 декабря Августа пишет Жозефине, что «больше жизни» любит мужа и питает к ней искреннюю симпатию. И хотя она по-прежнему в Милане, но догадывается, как горюют ее свекровь и муж. «Я представляю твое печальное положение, — сочувствует она Евгению, — и хотя нахожусь далеко, вижу, какая радость написана на лицах тех, кто причинил нам столько зла». Набрасывая эти строки, она еще предполагает, что ее мужу придется расстаться с вицекоролевством, и, как настоящая героиня Корнеля, прибавляет:

«Вычеркнутые из списка великих, мы войдем в число счастливых. Разве так не лучше? Не думай, что я пала духом; нет, милый Евгений, в мужестве я равна тебе и докажу, что достойна быть твоей женой».

Августа не может представить себе, что на следующий день после отъезда Жозефины в Мальмезон, император оказался настолько жесток, что потребовал, чтобы Евгений Лично изложил сенаторам пункты ожидаемого от них сенатусконсульта о расторжении брака Наполеона.

В одиннадцать утра 16 декабря перед членами Сената в парадных одеяниях в присутствии королей Вестфальского и Неаполитанского (Мюрат по-прежнему улыбается) Евгений с бьющимся сердцем всходит на трибуну.

— Сейчас вам будет оглашен проект выносимого на ваше обсуждение сенатусконсульта. Я считаю своим долгом изложить чувства, испытываемые моей семьей в сложившихся обстоятельствах. Моя мать и моя семья всем обязаны императору. Он был подлинным отцом для детей императрицы и всегда видел с нашей стороны подлинно сыновние чувства.

Ему сейчас сорок лет, он в расцвете сил, он основал династию и вступил на трон благодаря множеству заслуг перед нацией и чудесных свершений во всех областях; поэтому Франция больше всего заинтересована в том, чтобы он старился, окруженный своим прямым потомством, гарантией его престола, который уже помог ему сделать родине столько добра и один может увековечить ее процветание и славу.

Поскольку бесспорно, что узы, соединяющие императора с моей матерью, не могут удовлетворить этой политической необходимости и пользе государства, я первым одобряю решение его величества. Присоединяя свои пожелания к пожеланиям его самого и всей Франции, я надеюсь, что у него родятся сыновья, которые станут покровителями наших детей.

Моя мать будет счастлива свидетельствами доверия, которые ее супруг непрестанно дает ей в этих чрезвычайных обстоятельствах. Она будет счастлива доказать, что поступила так, как велела ей совесть. Счастлива, что мужественно и достойно выполнила свой долг перед народом и собственным мужем, долг, возложивший на нее определенные обязательства с того дня, когда супруг короновал ее своими августейшими руками; ей не остается больше ничего желать для счастья и славы государя теперь, когда она видела трогательные его сожаления и стала свидетельницей борьбы, происходившей в сердце монарха, привыкшего всем, даже чувствами, привязывавшими его к супруге, жертвовать ради блага Франции и своего долга перед государством!

Все в жизни императора несет на себе печать величия. Сам Карл Великий, равно как многие другие наши короли, расставались с супругами, но ни у одного не было к тому столь важной и весомой причины, никто не выказывал в столь серьезных обстоятельствах такого, смею сказать, чувства справедливости, каким проникнуты действия его величества. Я ликую, что моя должность государственного архиканцлера дает мне право находиться сейчас меж вами и выразить свои чувства. Наша семья всегда будет семьей императора, по крайней мере, в том, что касается привязанности, преданности и любви.

Затем сенат голосует. Семьюдесятью шестью голосами против семи при четырех воздержавшихся брак расторгнут. Текст сенатусконсульта предусматривает, что «императрица Жозефина сохраняет титул и ранг коронованной императрицы», а ежегодное содержание «определяется ей в два миллиона франков из государственного казначейства».

Затем Евгений отправляется в Мальмезон и вводит мать в курс решения. У нее уже побывали первые визитеры: их целая вереница. Бледная улыбка озаряет лицо Жозефины. Вот те на, ее не забывают! На самом-то деле Наполеон в Трианоне весь день только и делал, что допытывался у каждого, кого замечал: «Вы видели императрицу?». Поэтому каждый, чтобы подольститься к властелину, и отправлялся навестить изгнанницу. Сидя под полотном Жироде в большом зеленом капоре, затеняющем ее страдальческое лицо, Жозефина старается улыбаться всем, кто склоняется перед ней. Но когда она видит лицо, воскрешающее для нее времена консульства, сердце ее надламывается и она не старается больше удерживать слезы. Разумеется, никто из клана не тронулся с места; она больше никогда не увидит своих свойственников. Даже Жерома.

Спускается холодная ночь 16 декабря. Внезапно в Трианоне Наполеон бросает игральные карты и требует карету.

— В Мальмезон!

Короткий визит. Несмотря на холод, они в перерыве между двумя шквалами дождя сидят на садовой скамье. Приехав, Наполеон обнял Жозефину; прощаясь, только поцеловал ей руку. Вернувшись в восемь вечера, он тут же пишет записку, которую она прочтет перед сном: «Друг мой, сегодня я застал тебя более слабой, чем тебе следует быть. Ты выказала мужество, выкажи его опять и держись; не предавайся злополучной меланхолии и прежде всего думай о своем столь драгоценном для меня здоровье. Если ты привязана ко мне и любишь меня, ты обязана быть сильной и счастливой. Можешь не сомневаться в постоянстве моей дружбы, и ты не ценишь мои чувства к тебе, если предполагаешь, что я могу быть счастлив, если ты несчастна, и спокоен, если ты лишена спокойствия. Прощай, дружок, спи крепко и знай: я так хочу».