You raped my heart (СИ) - "salander." - Страница 98

А Кристина рассматривает его. Всю одежду, пропитанную гарью, кровью, потом и известковой пылью, все эти вздыбившиеся мышцы и натянутые сухожилия, будто плоть вот-вот и треснет. Эрику нужен отдых. И лицо не мешало бы обработать. Мужчина лишь сплевывает куда-то под ноги багряный сгусток: слюна вместе с кровью, а потом сует себе в рот сигарету, щелкает зажигалкой прямо перед лицом Кристины и выдыхает дым. Девушка отстраняется, жмурит глаза. Эрик смотрит на нее вкрадчиво и внимательно, да сигарета мелькает.

— Ты поняла меня?

— У тебя кровь, — отзывается она.

— Сука! — рычит Эрик, хватает девушку за голову, сжимает ее своими крепкими ладонями, заставляя поднять лицо, так, что горячий сигаретный пепел падает ей на губы, — похуй, что там у меня. Похуй. Валить тебе отсюда надо. Быстро. Пока бравые солдатики не очухались.

— Я не найду дорогу.

Эрик отпускает Кристину, вытаскивает сигарету изо рта, морщится, стирает кровь с правого глаза, снова затягивается, а потом кидает окурок куда-то в сторону. Он без слов хватает девчонку за локоть и тащит за собой, туда, к лестницам черного хода, коли практически все парадные разбомбили, разнесли взрывами снарядов. Эрик сжимает ее руку до боли, но девушка не жалуется. Это то, как он умеет вести себя с теми, кто ему не так безразличен, как мужчине хотелось бы. Она привыкает. Она ко многому привыкает. Кристина покорно идет за ним, переставляет ноги, даже не смотрит по сторонам, только отрешенно наблюдает, как мелькают носки ее старых черных кроссовок. А здание ведь разрушенное: нет половины этажей, лишь стоят несущие стены да кругом одна сплошная каменная крошка и пыль, и так много трупов, и так много крови. Кристина понимает, что ее мутит, что не выработался еще иммунитет войны. Как у Эрика. Он словно ничего этого не замечает, идет себе и идет. Чем выше они поднимаются, чем больше коридоров минуют, тем чище воздух, тем больше пыль оседает под ногами, тем меньше запаха паленой и гниющей плоти, тем все реже встречаются трупы. А потом наступает момент, когда Эрик и Кристина оказываются в длинном, смутно знакомом девушке коридоре. Мужчина грузно стучит тяжелыми ботинками по гладкому полу, сворачивает пару раз. От его цепкой хватки у девушки затекла рука ниже локтя, но Кристина молчит, терпит. Эрик на грани. Она чувствует. Она понимает. Он вообще всегда ходит по лезвию, балансирует на кристальной остроте и, похоже, ему это нравится. Ненормальный.

Когда мужчина распахивает знакомую дверь, Кристина почти выдыхает. Она растирает свою руку другой ладонью, пытаясь возобновить циркуляцию крови, а он толкает ее к двери ее клетки. И девушка вдруг понимает, что рада оказаться здесь вновь. Она оглядывается. А квартира ведь уцелела, и ее цивилизованная тюрьма тоже. Это даже как-то странно. Эрик же заталкивает девушку в уже такую знакомую и привычную комнату и исчезает за дверьми. Девушка смотрит ему вслед несколько секунд, словно пытаясь ухватить какую-то мысль, вызванную всей обстановкой и действиями мужчины, а потом поворачивает голову и бредет по направлению к кровати. Простыня, одеяло и подушка лежат, как и лежали: сбитые, сбуравленные, измятые. Кристина садится на край матраца и ждет. Она слышит какое-то движение за стеной, знакомое чертыханье сквозь зубы, а потом гул тяжелых шагов. Эрик вырастает в дверном проеме, швыряет ей аптечку. Кристина ловит ее пальцами, измазанными в грязи, крови и собственном поту. Девушка смотрит на свои ладони. Надо же, она и не заметила, какой след войны отпечатался на ее теле, въелся в ее кожу. Кристина хмурится, осматривает себя, понимая, что душ — это сейчас самое лучшее. Чистая теплая вода, ловить ее ртом, губами, трясти волосами и чувствовать, как в канализационное отверстие уходит вся тяжесть пережитой ночи.

— Приведешь себя в порядок, — говорит Эрик.

Девушка лишь кивает, все еще пялится на аптечку в своих руках, а потом, будто очнувшись ото сна, ставит ее на матрац рядом с собой да поднимает глаза на мужчину.

— У тебя раны.

Он поворачивает к ней голову.

— И?

— Надо обработать. Хотя бы на лице. — Они смотрят друг на друга в полной тишине, и воздух приобретает вязкость, набухает, словно губка, впитавшая воды больше положенного. — Пожалуйста, — добавляет Кристина. — Думаю, — она вдруг слабо улыбается, — тебе неудобно. Кровь ведь заливает глаз.

— Я должен быть внизу.

— Знаю.

Наверное, чуть ли не впервые в своей жизни Эрик идет у кого-то на поводу. У него походка хищника, движения зверя. Он бросает тяжелый автомат к своим ногам и садится на кровать. Смотрит он на Кристину с опаской. Будто сам ее боится. Девушка же встает, так близко, что он видит, как вздымается и опадает ее грудная клетка, как ткань призывно очерчивает мягкие полушария грудей, видит он и тонкую шею с застывшими на ней каплями крови. Чужой, наверное. Сама девчонка почти не ранена, не считая царапин, ссадин, синяков да обгоревшей подошвы кроссовок. Эрик смотрит на лицо Кристины, когда ее тонкие пальцы чуть приподнимают его голову за подбородок. Аккуратно так, осторожно. Странная девчонка. И ловкая. Рану обрабатывает быстро. Мужчина только и чувствует, как порхают ее пальцы, и не жжет почти. У Кристины лицо сосредоточенное, она убирает всю кровь, ведет своими длинными фалангами по его чертам, губы задевает. Эрик отчего-то ухмыляется. И вдруг сам себя ловит на этой неуместной, кривой усмешке. У него железные пальцы, сжимают девичье запястье они болезненно, заставляют Кристину замереть.

— Хватит.

Она закусывает губу, практически заглатывает верхней нижнюю. Эрик смотрит на ее рот, впивается в него глазами. Мягкий и сладкий, терпкий, как хорошо выдержанное вино. Он знает. Он пробовал. Он пил.

— Хорошо.

Звук ее голоса разрушает всю магию момента, и Эрик трясет головой. Шевелить шеей все еще больно — ожог достаточно сильный, но мужчина не может больше мешкать. Кристина хочет что-то сказать, но Эрик быстро подхватывает с пола автомат, закидывает его на плечо и выходит, даже не оборачиваясь. Она слышит, как громыхает засов, запирающий ее, и наступает тишина. Девушка садится на кровать, подпинывает носком своей кроссовки окровавленный бинт, которым она стирала всю эту вязкую, липкую краску с лица Эрика. Кровь ведь действительно похожа на краску. Кристина ерошит свои волосы, смотрит на аптечку, со вздохом встает и направляется в ванную комнату. Стоит привести себя в порядок и упасть спать. Вода очищает тело и разум, прогоняет ненужные мысли, дарит свободу от тягот, а сон возвращает силы телу и сознанию. Кристина спит без сновидений. Она видит лишь густое черное полотно и ничего больше, зияющую яму собственного сознания. И отчего-то туда хочется падать, падать и падать.

Эрик приходит через сутки. Все еще грязный, потный, пахнущий кровью, разрушениями и смертью. Он целует ее жадно и жестко, присасывается к ее рту, насилует губы, сжимает женскую плоть огрубевшими от войны и Бесстрашия ладонями, граненными фалангами. Кристине не хватает воздуха, не хватает рук, пальцев и ног, чтобы слиться с его телом. Эрик отрывается от нее так же, как и набрасывается. Сидит, шумно дышит, а потом встает и уходит, оставляя девушку одну среди омута тревожных мыслей и опасных домыслов. Кристина не знает, сколько проходит времени, когда она снова оказывается заперта вот здесь, в этой клетке. Она вновь пытается читать, рассматривает музыкальные диски да постоянно смотрит на дверь. Эрик приносит ей еду, но надолго никогда не остается. Дни и ночи тянутся нескончаемым потоком, реальность преобразуется в нечто другое, перестает быть осязаемым элементом мира. Кристине кажется, что она заточена целую вечность, но, наверное, на деле прошло около трех дней. Неизвестность — это пытка.

Эрик приходит к ней за поцелуями. Они голодные, они безнадежные, они жесткие. Так не целуются влюбленные люди, так целуются те, кто находится на границе отчаяния, играет в пятнашки со смертью. Кристине отчего-то хочется плакать. Она лишь пальцами цепляется за мужские губы, дает, дает и дает. Она изучает рот Эрика как свой собственный, она тихо стонет ему в губы, трется о его тело. Просто чтобы остался, чтобы не сбежал вновь, не ушел туда. Она даже не просит рассказов, информации, которая в такое время — самое благостное благо. Она уже давно не задумывается о том, что они творят. Может, в душе Кристины и шевелится одно паскудное слово.