Гавань измены (ЛП) - О'Брайан Патрик - Страница 63

Джек вспомнил галерею между площадями, качающийся строй высоких албанцев в белых юбках, обнимающих друг друга за плечи, идеальный ритм ног, сияние факелов в темную ночь, мощное пение и настойчивый стук барабанов, вкус смолистого вина.

— Вы намереваетесь туда направиться, сэр? — спросил майор Поллок.

— Что вы, нет, — ответил Джек. — Мы направляемся в Кутали, на дальнюю часть мыса. Если только тот адский тихоход, — сказал он, глядя на транспорт «Тортойз», самый неповоротливый в составе конвоя, — снова не потеряет оттяжки, мы обогнем мыс на этом галсе и войдем в гавань до наступления темноты, тогда вам выпадет возможность дослушать оставшуюся часть истории.

Мистер Моуэт, полагаю, нужно подать сигнал и приготовиться самим, но предоставьте бедному «Тортойзу» достаточно времени. Однажды мы тоже станем старыми и толстыми.

«Тортойз», получив сигнал заранее, отлично обогнул мыс, вызвав тем самым радостные крики на всех кораблях, и конвой лег на курс к дальней точке мыса Ставро, обойдя её с наветренной стороны на расстоянии полумили, как раз пока капитан Обри заканчивал свой одинокий ужин. Пока его финансовое положение не стало таким неопределенным, Джек устраивал стол на традиционный манер, почти всегда приглашая двух или трех офицеров и мичмана; и даже сейчас частенько (помимо всего прочего он чувствовал, что это его обязанность — убедиться в том, что и в нищете мичманской берлоги его молодые джентльмены не забыли, как подобает питаться приличному человеку), но теперь он чаще приглашал на завтрак, который требовал меньших усилий.

Тем не менее, когда он узнал о судьбе корабля, то чувствовал нежелание кого-либо приглашать: все такие радостные, кроме меланхоличного Гилла, что он ощущал фальшь, скрывая знание, которое сделает их дни столь же печальными, как и его собственные.

Он обедал не в капитанской столовой, а сидя лицом к большому кормовому окну, и за стеклом стелился кильватерный след, белая пена на зеленой глади, такая белая, что чайки, парящие и пролетающие сверху, выглядели блекло. Зрелище настолько захватывающее, что Джек никогда от него не уставал: благородный изгиб сияющего оконного переплёта, столь непохожего на обычные окна на суше, а за ним — безграничное море, полная тишина, и все только для него. Если он проведет остаток жизни за половинное жалование в долговой тюрьме, это останется с ним навсегда, размышлял Джек, доедая остатки кефалонского сыра. И в этом заключено нечто большее, чем любая награда, на которую он мог рассчитывать.

В самом нижнем окне по правому борту показался кончик мыса Ставро — серая известняковая скала высотой семьсот футов с руинами античного храма с одной уцелевшей колонной на вершине. Мыс медленно появлялся в секциях окна, плавно поднимаясь и опускаясь из-за качки. Мимо пролетела стая кудрявых пеликанов, скрывшись за левым бортом. И как раз когда Джек хотел подать голос, послышался крик Роуэна: «Все наверх!», после чего последовал пронзительно резкий и долгий свист боцманской дудки. Однако после команды не раздался ни стук поспешных шагов, ни вообще какой-либо звук, поскольку «сюрпризовцы» уже ожидали этого маневра последние пять минут.

Команда тысячи раз делала поворот, часто в кромешной темноте в условиях опасной качки, поэтому едва ли стоило ожидать, что моряки начнут метаться туда-сюда, подобно кучке топчущих траву сухопутных крыс.

Однако к последним командам относились серьезней, чем просто к формальности: «К повороту приготовиться», — крикнул Роуэн, и Джек ощутил движение. «Подтянуть грот», — и в иллюминаторе в обратной последовательности пронеслись пеликаны и мыс: «Сюрприз» встал носом к ветру, и команда, безусловно, спустила грота-галс и подтянула парус. «Ослабить и подтянуть», — небрежно крикнул Роуэн, и инерция поворота усилилась. Хиосское вино в бокале Джека начало вращаться независимо от волн, пока корабль устойчиво не выровнялся на новом курсе. Снова послышался голос Роуэна: «Дэвис, ради Бога, оставь это штуковину в покое». Каждый раз, когда «Сюрприз» менял направление и выравнивал реи, Дэвис сильней, чем нужно, затягивал узел на булине фор-марселя, и этот силач с отвратительной координацией иногда вырывал стропу из кренгельсов.

— Киллик, — позвал Джек, — от пирога из Санта-Мауры ещё что-то осталось?

— Нет, не осталось, — ответил Киллик снаружи. С набитым ртом, очевидно, но это не могло скрыть его злобного торжества. Когда капитан питался в кормовой каюте, стюарду приходилось на несколько ярдов дальше нести посуду в обоих направлениях, что его злило. — Сэр, — добавил он, проглотив.

— Ничего страшного. Принеси мне кофе, — и спустя несколько минут: — Поторопись.

— А я что делаю? — крикнул Киллик, входя с подносом и согнувшись в три погибели, как будто преодолевал дистанцию размером с бескрайнюю пустыню.

— Приготовлен ли кальян на случай, если турецкие офицеры поднимутся на борт? — спросил Джек, наливая себе чашку.

— Готов, да, сэр, готов, — ответил Киллик, куривший его почти все утро вместе с Льюисом, капитанским коком. — Я посчитал своим долгом его раскурить, вот значит как, и табака уже почти не осталось. Может, добавить?

Джек кивнул.

— А что с подушками?

— Не волнуйтесь, сэр. Я взял с коек кают-компании, и парусный мастер над ними поработал. Подушки готовы, а также мятные лепешки. Их загрузили на Мальте; необычайно популярная штука в восточном Средиземноморье, они отлично заполняют паузы в разговорах в греческих, балканских, турецких и левантийских портах.

— Это хорошо. Что ж, через пять минут я хотел бы видеть мистера Хани и мистера Мэйтленда.

Они являлись старшими в его жалкой мичманской каюте, и сейчас уже давно значились по судовой роли помощниками штурмана и вполне были способны нести вахту — приятные, знающие морское дело молодые люди, хотя и не образец совершенства, но хорошие будущие офицеры. Будущие — вот в чем проблема. Для того чтобы получить повышение, молодой человек сначала должен сдать экзамен на лейтенанта, а потом кто-то или что-то должно убедить Адмиралтейство назначить его на должность лейтенанта на корабле, а без этого он так и останется мичманом, сдавшим экзамен на лейтенанта, до конца своей морской карьеры. Джек знавал многих «юных джентльменов» лет сорока и старше. Он вряд ли сможет что-либо поделать со вторым этапом, но ничего нельзя поделать, пока они не пройдут первый, а он мог хотя бы помочь им пройти этот этап.

— Проходите, — сказал он, повернувшись, — проходите и садитесь.

Они не чувствовали за собой какого-либо действительно гнусного злодеяния, но также не хотели искушать судьбу поспешной уверенностью и сели смиренно, с осторожно-почтительным выражением лиц.

— Я заглянул в судовую роль, — продолжил Джек, — и обнаружил, что вы уже отбыли срок своей каторги.

— Да, сэр, — сказал Мэйтленд. — Я отслужил полные шесть лет, и все действительно на море, сэр, а Хани не хватает всего двух недель.

— Вот как, — высказался Джек. — И мне кажется, вы могли бы попытаться пройти экзамен на лейтенанта, как только мы вернемся на Мальту. Двое из присутствующих в комиссии капитанов — мои друзья, и хотя я не утверждаю, что они будут вам неподобающе благоволить, но, по крайней мере, не станут заваливать, что уже немало, если вы волнуетесь, а большинство людей на экзамене волнуются. Я сам таким был. Если вы решите ждать до Лондона, тогда увидите, что это куда более непростая задача. В мои дни можно было экзаменоваться только в одном месте: в Департаменте военно-морского флота в Лондоне, даже если приходилось ждать этого год за годом, пока не удастся вернуться с Суматры или побережья Коромандела.

Джек снова вспомнил каменное великолепие Сомерсет-хауса в ту первую среду месяца, огромный круглый зал с тридцатью или сорока длинноногими неуклюжими юношами, прижавшими к себе сертификаты, каждый с кучкой родственников, иногда очень внушительных и почти всегда враждебно настроенных к другим кандидатам: швейцар вызывает по двое. Нужно подняться по лестнице, одного приглашают, а второй ожидает около белых округлых поручней, напрягая слух, чтобы различить вопросы: слёзы на глазах вышедшего парня, когда входил он сам...