Волнолом (СИ) - Прягин Владимир - Страница 16

- Погодите, пастурель - это...

- Это когда пастушка и рыцарь. А само слово - из окситанского языка.

- Вы, оказывается, тоже мастер-эксперт.

- Представьте себе. Даже в университете все это изучала.

- Какой у вас, кстати, был факультет?

- История искусств.

- Серьезно? А такой существует?

- Несколько лет уже. Правда, он пока самый маленький.

- Надо же. Как-то мимо меня прошло. Старею, наверно.

Генрих вздохнул и сделал добрый глоток глинтвейна. Спутница взглянула лукаво:

- Ну-ну, герр фон Рау, не надо кокетничать. Вы вовсе не старый.

- Тогда, знаете, у меня предложение. Называйте меня Генрихом. Если честно, я это 'фон' терпеть не могу. А по именам - это, по-моему, вполне современно. Тем более, мы с вами со вчерашнего дня - партнеры в расследовании.

- Тогда и вы меня называйте Анной. А почему не любите 'фон'? Или вы так образцово скромны, что стесняетесь указания на дворянство?

- Дело не в скромности, просто обстоятельства так сложились. Дворянство мое - не наследное, а пожалованное. Отец был из бюргеров. Сам же я до двадцати трех лет был Генрих Рау, без всяких 'фон'. А ту историю, после которой мне прилепили благородную приставку к фамилии, не хочется лишний раз вспоминать.

- Это связано с экспериментом, из-за которого?.. - она не договорила.

- Да, с ним. Когда программу прикрыли, мне дали пинка под зад, а в утешение сунули дворянскую грамоту. Ну, и денег еще - довольно приличную сумму, надо признать. Но это было совсем не то, к чему я тогда стремился.

Он махнул рукой, допил свою порцию:

- Впрочем, что теперь говорить. Пойдемте лучше еще послушаем, - Генрих кивнул на помост, который был виден в окно. - Там уже, вроде, повеселее.

Новый артист выступал в комическом жанре. Персонаж, которого он представлял, был порождением железного века и звался Ганс-шестеренка. Поставив шляпу с зубцами на край помоста, чтобы зрители могли бросать медяки, он приплясывал, тренькал на лютне и пел куплеты. Генрих и Анна пропустили начало, но поняли, что комик обличает некую ретроградку:

Как завидит паровоз -

аж шипит от злости.

От машин воротит нос,

мрачна, как на погосте,

нелюдима, зла, глупа

и с лиловой мордой.

Вся в колючках и шипах -

зато смотрит гордо.

Вот, народ, мораль тебе -

сразу жди подвоха,

коль увидишь на гербе

куст чертополоха!

Услышав последнюю фразу, они переглянулись. Анна предложила:

- А давайте его расспросим? Пусть расскажет, чем этот шедевр навеян.

- Давайте, раз уж мы здесь.

Генрих взял ее за руку и стал пробираться через толпу. Комик как раз закончил свой сольный номер, раскланялся и спрыгнул с помоста. Беззаботно зашагал прочь, свернул в боковой проход.

Они догнали его в закоулке с тыльной стороны очередного деревянного павильона. Генрих достал из кармана серебряную монету в полмарки и окликнул:

- Любезный, можно вас на минуту?

- Да, благородные господа?

Куплетист сгреб деньги и изобразил шутливый поклон. Он него отдавало шнапсом, а на скуле красовалась свежая ссадина.

- Что за песенку вы сейчас исполняли? Про чертополох на гербе? Может, есть еще что-нибудь подобное?

- О, сударь, что за вопрос? У меня их столько, что хватит на целый сборник. Были бы только истинные ценители, - он выразительно потер пальцами друг о друга.

- Считайте, что они у вас есть. Мы пропустили начало - можете повторить?

- С искренним удовольствием.

Комик ударил по струнам, открыл рот, но будто бы подавился. Захрипел, мучительно пытаясь вздохнуть. Глаза у него вылезли из орбит, ноги подкосились. Он сполз по стене, завалился набок, словно бурдюк. Кожа на горле лопнула, и окровавленные шипы полезли наружу.

ГЛАВА 10

Анна тихонько вскрикнула, побледнела. Опасаясь, что она лишится чувств от испуга, Генрих подхватил ее и усадил на перевернутый ящик, валявшийся у стены. Сам присел перед ней на корточки:

- Тихо, тихо, не бойтесь. Просто не смотрите туда.

Она послушно кивнула. Он хотел сказать еще что-нибудь успокаивающее, но тут за его спиной раздался смешок, и женский голос произнес:

- Не волнуйтесь, Генрих, девочка не будет смотреть. Она заснет на пару минут, пока мы побеседуем с вами.

И действительно - глаза у Анны закрылись, лицо разгладилось, а дыхание стало ровным. На губах даже появилась улыбка. Библиотекарша мирно дремала, привалившись спиной к стене.

Генрих медленно распрямился и обернулся.

Впервые он видел 'фаворитку' вот так - напрямую, а не в отражении на стекле. И мог рассмотреть детали.

На первый взгляд, она ни капли не постарела по сравнению с тем снимком двадцатипятилетней давности. Черты, как у античной богини, гладкая чистейшая кожа, густые темные волосы с медным отливом. Да, она и сегодня дала бы фору соперницам на королевском балу - по любым, сколь угодно строгим, критериям.

За исключением одного-единственного штриха, который смазывал все картину.

Красота ее выглядела безжизненной, будто погасла искра, освещавшая лицо изнутри. И Генрих знал, в чем причина.

Светопись позволяет (за астрономическую сумму, естественно) сохранить молодое тело. Вот только очарование юности заморозке не поддается. И когда сквозь мордашку цветущей барышни проступает оскал пресыщенной стервы, наука помочь не в силах.

Наверняка 'фаворитка' все это понимала, но сдаваться не собиралась. Куда там! Наряд у нее был смелым, если не сказать - вызывающим, и опережал движение моды, как минимум, на пару сезонов. Юбка заметно выше колен, сапожки с тонкими высокими каблуками, короткая, но роскошная снежно-белая шуба. Длинные волосы с тщательной небрежностью рассыпаны по плечам.

- Налюбовались, Генрих?

- Да, - буркнул он, - спасибо. Я, кстати, не знаю вашего имени.

- Можете звать меня Сельмой.

- Что с ним случилось? - Генрих кивнул на труп, остывающий в луже крови. - Это вы с ним такое сделали?

- Он потерял чутье. Перестал улавливать, в чем состоит веление времени и тонкость исторического момента. А это, знаете ли, смерть для художника.

- А вы, значит, ни при чем?

- Ему просто не повезло, что я оказалась рядом. Из-за этого его ощущения стали... как бы это выразиться?.. более острыми. Но я за ним, естественно, не охотилась. Зачем он мне? Всего лишь мерзкий, убогий шут.

- А трое других? Механик, аптекарь и профессор истории? Тоже попались под горячую руку?

- Ну что вы, ни в коем случае. К встрече с ними я готовилась много лет.

- Зачем?

- Чтобы направить через них поток света. И если бы существовал способ сохранить им при этом жизни, я, поверьте, была бы счастлива. Они достойные люди и не сделали мне ничего плохого. Безвинные жертвы. Но, к моему глубочайшему сожалению, иначе было нельзя.

Она говорила спокойно, с искренней убежденностью. И от этого Генриху стало по-настоящему страшно. Он скрипнул зубами, взял себя в руки.

- Куда направлялся поток? На какую цель? И почему именно через этих людей?

- Слишком много вопросов, Генрих, - она обворожительно улыбнулась. - Согласитесь, если все заранее объяснить, то будет неинтересно. Ваши коллеги-ищейки утратят стимул.

- Это для вас игра?

- Это дело всей моей жизни. И оно еще не закончено, поэтому извините - ответов пока не будет. Просто знайте - я стараюсь не только и не столько ради себя.

- Ради кого тогда?

- Ради таких, как мы с вами, Генрих.

'Фаворитка' подошла, прикоснулась к его плечу. И опять Генрих был уверен - она не заигрывает, не пытается задурить ему голову, а действительно хочет нечто донести до него. Спросил:

- Что значит - 'таких, как мы'?

- Я говорю о тех, для кого светопись - не развлечение, не халтура, позволяющая заработать на хлеб, и не разменная монета в политике. О тех, для кого светопись - это дверь, ведущая в новый мир, на ступеньку выше.