Зов странствий. Лурулу (ЛП) - Вэнс Джек Холбрук - Страница 90

2

В Коро-Коро агенты МСБР держались незаметно, причем в каких-либо активных действиях с их стороны обычно не было необходимости, так как для поддержания порядка и дисциплины среди фляутов в большинстве ситуаций было достаточно влияния общественных контролеров.

Общественные контролеры неоднократно требовали, чтобы МСБР полностью ликвидировало свое отделение в Коро-Коро. В конечном счете МСБР отреагировала на эти дерзкие претензии, построив новое здание своего демонстративно постоянного управления неподалеку от круглой площади О-Шар-Шан.

Малуф и Мирон направились в город по осененному деревьями бульвару Помар под гроздьями белых соцветий, испускавшими тонкий аромат. Они могли бы вскочить на площадку одного из колоритных открытых омнибусов, проезжавших по бульвару — длинных шарабанов с высокими колесами, перевозивших туристов и фляутов от космопорта до площади О-Шар-Шан и обратно. Но астронавты предпочли идти пешком.

Они миновали биржу труда — длинный открытый навес с крышей из рыжеватых пальмовых листьев. Здесь выстроились вдоль прилавка паломники, теперь уже получавшие направления к возможным работодателям. Ни у кого из них перспектива зарабатывать деньги честным трудом не вызывала ни малейшего энтузиазма. Не удовлетворенный полученным направлением, Полоскун наклонился над прилавком и выступал с какой-то высокопарной речью, гневно размахивая справкой. Взглянув на него с некоторым удивлением, служащий спокойно вернулся к выполнению своих обязанностей.

Проходя мимо туристического агентства «Тарквин», Малуф и Мирон задержались, чтобы полюбоваться на машины, заполнявшие стоянку — так же, как Винго и Шватцендейла, их заинтересовала идиосинкратическая конструкция этих транспортных средств. Автолеты из бамбука и пленки, напоминавшие растрепанных крылатых насекомых, изготовлялись, по всей видимости, из местных компонентов, за исключением импортированных силовых блоков. Каждый автолет отличался от других, отвечая вкусам и требованиям конструктора — в некоторых случаях явно любителя. Подобно автолетам, колесные экипажи — «легковушки» — проектировались индивидуально по вдохновению; распорки, рамы и перекладины устанавливались там, где, по мнению изготовителя, они приносили наибольшую пользу. В каждой машине были предусмотрены особые приборы управления — как если бы применение стандартной системы могло оскорбить в лучших чувствах отважного и опытного водителя. Трехколесные «легковушки», предназначенные для бесшабашных молодых людей, занимали отдельный участок стоянки; некоторые были устроены так, что водитель должен был сидеть высоко над двумя задними колесами, а третье, переднее, крепилось на стреле, выставленной вперед наподобие некоего орудия нападения. На тросах, натянутых между носовой стрелой и кабиной управления, висели украшения: развевающийся плюмаж из павлиньих перьев, крылатый херувим, дующий в сигнальный рожок, гротескная голова, корчившая безобразные гримасы в зависимости от того, куда и насколько круто поворачивала машина.

Такие же экипажи проезжали мимо по бульвару: высокие колеса жужжали и постукивали, водители сидели, гордо выпрямившись на высоких сиденьях и с презрением поглядывали на других таких же водителей, словно подвергая сомнению их компетенцию.

Малуф и Мирон продолжали путь, почти сталкиваясь головами и плечами с белыми гроздьями цветов, повисшими над бульваром. Дойдя до таверны Пингиса, они остановились, чтобы оценить это нескладное сооружение. «Еще рановато, конечно, — проворчал Малуф, — но я почти не сомневаюсь в том, что Винго и Шватцендейл решили тут задержаться, чтобы попробовать местный эль».

«Такая идея не могла не придти им в голову», — согласился Мирон.

Без лишних слов оба поднялись по ступеням на крыльцо и зашли в таверну. Им пришлось немного подождать у входа, чтобы глаза привыкли к полутемной атмосфере помещения. За стойкой ожидал посетителей бармен средних лет; в углу пристроилась пара старух, увлеченных какой-то настольной игрой.

Малуф обратился к бармену: «Может быть, сегодня утром к вам заглядывали наши приятели? Один — толстенький, розовый, с круглой физиономией, почти облысевший. Обычно он носит бледно-коричневый плащ. Другой — темноволосый и нервный, в рубашке с яркими зелеными и черными ромбами, как у арлекина».

Опираясь обеими руками на стойку, бармен нахмурился, глядя в сторону двух старух, после чего его лицо прояснилось — он вспомнил: «Утром сюда зашли два господина такой наружности. Один — плотного телосложения, с доброй физиономией. Другой будто смотрит одновременно в двух направлениях, с торчащими локтями и коленями». Бармен восхищенно покачал головой, будто его озарило чудесное видéние: «Да-да, конечно! Они выпили по три кружки «Пробивного № 3» каждый, после чего, вопреки моему настоятельному совету, заказали по четвертой и выпили снова. Теперь они отдыхают на циновках у меня в подсобной кладовой. Их можно было бы расшевелить, налив им по рюмочке «Пробивного № 4», но номер четвертый иногда производит самое неожиданное действие. Пока вы их ждете, может быть, вы тоже закажете по кружке пунша, чтобы подбодриться?»

«Не сейчас, спасибо, — отозвался Малуф. — Может быть, в следующий раз, на обратном пути. Так вы считаете, что наши друзья смогут хорошо отдохнуть?»

«В кладовой тихо и прохладно. Они спят без задних ног, им никто не помешает».

Убежденные заверениями бармена, Малуф и Мирон вышли на улицу.

Уже недалеко, в конце бульвара, виднелась круглая площадь О-Шар-Шан с радиально расходящимися от нее улицами, а за ней — чудесная терраса отеля «О Шар Шан», где туристы в самых нарядных летних костюмах сидели в тени под яркими зонтами и пили из высоких бамбуковых кружек шипучие напитки, пунш и коктейли с пальмовым соком. Приезжие собирались на террасе пораньше, чтобы посмотреть на других и покрасоваться; напустив на себя ленивое безразличие привычных ко всему завсегдатаев тропических курортов, они исподтишка наблюдали за туристами, сидевшими за соседними столиками, пытаясь определить их происхождение, общественное положение и нравственные устои.

Время от времени прямо под террасой останавливались шарабаны. Одни пассажиры выходили, другие поднимались на площадку длинного открытого омнибуса, чтобы отправиться в очередную загородную экскурсию. По площади разъезжали десятки всевозможных «легковушек» на высоких колесах с блестящими спицами, радуя глаз трепещущими цветными лентами и букетами искусственных цветов. Водители — по большей части атлетически сложенные молодые люди — выруливали, гордо расправив плечи и выпрямившись; видимо, так здесь было принято. Они внимательно следили за маневрами других водителей и начинали возмущаться, как только замечали какую-нибудь ошибку или невоздержанность. Выкрикивая критические замечания, они обгоняли друг друга или неожиданно разворачивались, беспардонно пересекая поток встречного движения, чтобы объяснить другим автомобилистам, взволнованно размахивая руками, почему тем не следовало садиться за руль — что обычно вызывало встречные замечания, сопровождавшиеся сходной жестикуляцией. Тем временем обе «легковушки» продолжали рыскать из полосы в полосу, увиливая от других машин.

В нескольких шагах перед круглой площадью перпендикулярная бульвару короткая аллея, окаймленная высокими тисами, вела к внушительному каменному зданию. Справа от входа блестело вертикальное сокращение из больших бронзовых букв: «МСБР». Как только Малуф и Мирон приблизились, дверь автоматически сдвинулась в сторону, а как только они вошли — тихо закрылась у них за спиной.

Два астронавта оказались в просторном помещении с высоким потолком, производившем, так же, как и фасад здания, впечатление присутствия непоколебимой самоуверенной власти. Пол был выложен бледно-серой плиткой, а безукоризненно белые стены ничто не украшало, кроме эмблемы МСБР — лучистой золотой звезды — высоко напротив входа.

За столом сидел человек, словно родившийся, чтобы занимать именно эту должность — еще не пожилой, с темно-золотистыми волосами и проницательными голубыми глазами. Стоявшая на столе табличка с бронзовой надписью гласила: «Коммодор Скэйхи Серле». Ожидая приближения Малуфа и Мирона, офицер поднялся на ноги, после чего сделал приглашающий жест: «Доброе утро, господа! Будьте добры, присаживайтесь».