Волшебная книга Эндимиона - Скелтон Мэттью - Страница 3

Произнося это, он стряхнул снег со своего тяжелого плаща с меховой оторочкой, с шапки и затем поспешил к огню. При этом висевшие у него на шее цепочки и медальоны сотрясались и звенели, напоминая другим людям о богатстве и значительности своего хозяина, а половицы скрипели под весом его тела.

— Мальчика зовут Эндимион, — ответил мастер. — Он мой ученик.

Ворвавшийся к нам человек принес с собой зимний холод, но от слов мастера мне снова сделалось тепло. Однако на нежданного гостя мое почетное для меня звание не произвело должного впечатления — он приблизился ко мне и бесцеремонно ухватил за подбородок своими толстыми, украшенными перстнями пальцами. Поворачивая мое лицо вправо и влево, он пронзал меня острым взглядом глубоко посаженных глаз. Волосы у него были густые, рыжеватого оттенка и такая же борода, разделенная надвое у самого основания.

— Эндимион, да? — повторил он, словно выплюнув мое имя изо рта. — Фантазер? Мечтатель?

Мой мастер — для себя я называл его учителем — ничего не ответил. Но я уже знал кое-что от него про это имя. Он рассказывал мне древнегреческую легенду о мальчике-пастухе, которого полюбила Селена, то есть Луна, и обещала ему вечную молодость. Учитель говорил: мне подходит это имя, потому что я часто смотрю в пространство такими же глазами, какими, наверное, Эндимион смотрел на любимую Луну, и думаю при этом о чем-то важном и интересном.

Фуст снова заговорил своим противным резким голосом.

— Иоганн… — Он отнял руку от моего лица. — Зачем тебе этот тщедушный коротышка? У него не хватит сил и верстатку поднять, не говоря о том, чтобы крутить рычаги станка. Какая от него польза? А ест наверняка за двоих!

Я открыл рот, чтобы ответить, но ни одного звука из него не вырвалось, только мычание.

— К тому же он немой, кажется? — Фуст издал злобный смешок. — Где ты его подобрал?

Я беззвучно молил учителя не рассказывать об этом. Не вспоминать, как два года назад в густой толпе на рыночной площади города я залез к нему в карман и вытащил туго набитый кошелек. Но мое запястье вдруг обхватила крепкая рука.

Дело, как вы поняли, обошлось без полиции. А в тугом кошельке были не деньги, а кусочки металла, которые, как я узнал позднее, назывались «литеры».

К моему облегчению, учитель ничего этого своему знакомому не рассказал. Кивнув на входившего в комнату вслед за Фустом молодого, вконец замерзшего человека, он произнес:

— Вижу, у тебя тоже появился подмастерье. Э, да это, если не ошибаюсь, Петер Шеффер, так? Наконец-то вернулся в Майнц.

Я повернулся посмотреть на еще одного позднего гостя. Тот жался к огню, да и немудрено: его одежонка никак не подходила к нынешней погоде. Мне показалось, он хотел что-то ответить, однако Фуст взглянул на него, и он ничего не произнес.

Мой учитель сам обратился к нему.

— Ну же, Петер, поведай, где ты побывал?

— Да ладно, — поспешил вмешаться Фуст, — разве нам не о чем больше говорить?

— В Париже, — успел все же промямлить тот, глядя на свои испачканные ботинки. И добавил так же поспешно: — В библиотеке Святого Виктора.

Мой учитель с одобрением воскликнул:

— О, в этой знаменитой библиотеке! Согревайся и расскажи мне о ней подробней. Она действительно так хороша?

Хмурое лицо Петера озарилось воодушевлением.

— Просто чудо! В ней тысячи книг! Наверное, половина всех, которые есть на земле! Я…

Фуст не дал ему договорить.

— Петер, — сказал он, — ты не забыл, что нужно разгрузить сани? Надеюсь, он поможет тебе… — Говоривший взглянул на меня. — Поторопитесь, уже поздняя ночь. А нам необходимо поболтать о наших делах с герром Гутенбергом.

Он подтолкнул меня и Петера к дверям. Я взглянул на учителя, но тот внимательно разглядывал свои пальцы через увеличительное стекло, которое все еще держал в руке. Я чувствовал: ему тоже не слишком по душе внезапное появление человека по имени Фуст.

— Итак, дорогой друг, — уже выходя за дверь, снова услышал я его неприятный голос, — вот о чем я хотел тебе…

Ветер уже намел много снега к стенке дома, к входной двери, и сани, стоявшие возле нее, порядком завалило. Крыши соседних домов, ограды, оконные ставни тоже были сплошь залеплены снегом.

Я начал вынимать из саней затвердевшие от мороза одеяла, раздумывая над тем, долго ли собираются оставаться у нас в доме непрошеные гости — судя по всему, довольно долго, — когда Петер прервал мои размышления раздраженным возгласом:

— Да не это бери, а вот… Видишь?

Он скинул покрывало с какой-то коробки… Нет, это был, скорее, огромный сундук. Его крышка, казалось, вобрала всю темноту ночи, и даже снег, падавший на нее, сразу становился черным. А еще от него исходил холод, и мне захотелось побыстрее вернуться в дом, к теплому очагу.

Петер хотел того же, потому что так же нетерпеливо проговорил:

— Ну, чего стоишь? Поднимай с того конца, только, смотри, не урони!

Я взялся за металлическую ручку и понял, как тяжел этот сундук — мне почти не под силу. К счастью, Петер сравнительно легко приподнял свою сторону, что помогло и мне справиться со своей, и мы быстро втащили ледяной сундучище в дом.

Когда мы ползли по лестнице, лучи света, падавшие из открытой двери мастерской, помогли мне разглядеть, что с боков сундука на нас глядят рожи страшилищ, каких, наверное, можно увидеть только в аду. Глаза у них горели жутким огнем, клыки торчали изо рта, а щеки были надуты — будто сейчас раздастся жуткий оглушающий смех. А в тот момент, когда мы уже волокли сундук по полу мастерской, я заметил двух свернувшихся клубком змей. Они были прямо как живые, их головы с раздвоенными высунутыми языками клонились друг к другу. Петер смотрел на них со злостью, а меня они прямо заворожили. Притягивали и пугали…

— На твоем месте я бы не трогал их, — вдруг произнес хозяин Петера, обращаясь ко мне. — Могут укусить.

Я отдернул руку, и в самом деле потянувшуюся к ним. Что-то в его голосе заставило меня почти поверить: может, они, правда, ядовитые?

Фуст пытливо глядел на меня своими острыми глазами. Потом перевел взгляд на моего хозяина, молчаливо сидевшего у очага, в пламя которого он вглядывался так внимательно, словно искал там ответа на свои мысли. И выглядел при этом каким-то постаревшим.

— Ну, Гутенберг, — обратился к нему гость, — что скажешь?..

Хозяин ответил не сразу.

А я обратил внимание, что на столе рядом с увеличительными стеклами и металлическими литерами лежит груда монет, золотых и серебряных — такого количества гульденов сразу я никогда не видел.

— Думаю, — начал медленно говорить мой хозяин, — что ответ придется отложить по крайней мере до утра.

— Чепуха! Ты не можешь отказаться!

— Но то, что ты предлагаешь, это ведь…

Гутенберг умолк, подбирая нужное слово.

— Это прекрасная возможность, — подсказал собеседник.

— Полный абсурд, — возразил мой хозяин.

Фуст презрительно сплюнул на пол.

— Иоганн, ты сам не знаешь, что говоришь! С твоей машиной… и с моей ловкостью и сноровкой мы… мы добьемся всего, чего пожелаем! Станем самыми богатыми и самыми… влиятельными. Ты хоть понимаешь это, черт возьми?

— Да, но какой ценой? — утомленно, словно далеко не в первый раз, возразил ему хозяин, потирая лицо рукой и размазывая по нему следы от чернил. — И о каком влиянии ты говоришь? Боюсь, я не хочу такого.

— И это все я слышу от тебя, Гутенберг? Где же те дерзкие желания и мечты, что сжигали не так давно твою душу?.. Ответь мне!

Фуст окинул взглядом комнату: печатный пресс посреди нее, окруженный множеством скамеечек и низких запачканных чернилами столиков, которые были завалены литерами, металлическими рамками, чернильными пузырьками, листами и рулонами бумаги.

— Где они, мои мечты, ты спрашиваешь, Фуст? — не глядя на него, повторил задумчиво Гутенберг. — Наверное, я пережил их и оставил в прошлом.