Асмодей (СИ) - "Dragoste" - Страница 155

— «Munretea na te enum. Egif ed etatsetop aem ni et. Metrom ocovni con et», – прочитав заклятие задом наперед, он прильнул к губам Азраэль до того, как окружающие смогли осмыслить происходящее. В тот же миг демон почувствовал, как потяжелели его веки, а силы начали покидать тело. Не было ни боли, ни страха была лишь приятная темнота, в которую погружаешься в преддверии сна. Лицо его побледнело из под кожи выглянули почти черные вены, ноги подкосились, и он начал оседать. – Властью своей освобождаю….

Закончить Асмодей не успел, ибо жизнь покинула тело, а до слуха, будто откуда-то издали донесся знакомый девичий голосок. Маятник времён остановился. Все правильно. Так и должно было быть. В ту секунду не было раскаяния, только не с чем не сравнимое чувство свободы.

Будто с небес, преодолев земную твердь и магические стены, в замок ворвался золотистый столб света, укрыв Азраэль, послышался заветный щелчок, и оковы с отвратительным лязгом упали на камень. Она пошатнулась, но все же устояла на ногах.

– Свободна, – проговорила Азраэль, отирая запястья. Ее холодный взгляд лег на недавнего тюремщика, и приговор ему был подписан.

– Нет! – закричал Вельзевул. Триумф в его глазах сменился страхом. Он попятился назад, но бежать ему было некуда. И даже первородное пламя не могло стать ему защитой. Смерть нельзя было победить, от нее нельзя было спрятаться. И в этот раз смерть не явила милосердия, сначала наполнив его разум безумием и невыносимой болью. Демон попятился, теряя контроль над пламенем, падая на колени. Заключив огонь в тисках своей магии, Азраэль заставила его обступить Вельзевула со всех сторон, медленно убивая собственным жаром, заставляя демона корчиться от невыразимой муки в объятиях первородной стихии. Когда же эта игра ей наскучила, она оборвала его часы, но то был не поцелуй, дарящий приятную истому и покой, то была коса – хранившая боль и позор до самого последнего мгновения. Мертвое тело распласталось на полу в луже черной крови, а душа отлетела на пустошь, где долгие годы ее будет пожирать первородная стихия.

Азраэль оглядела лежавшую в руинах опочивальню. Воистину, такое зрелище можно увидеть не каждое тысячелетие. Давно она не пожинала такую богатую жатву. Четыре рыцаря Ада за один присест: Астарот, Асмодей, Вельзевул и Азазель.

– Ты свободна и должна покинуть мой замок, – проговорил Люцифер, поднимая с пола страницу с заклинанием. – Больше никогда и никто не посмеет надеть на тебя оковы. – Страница вспыхнула в его руках, под слоем пепла хороня страшное знание.

– Да будет так, – вложив в ножны меч судьбы, Азраэль направилась к выходу, бросив мимолетный взгляд на девушку, проливающую горькие слезы над телом возлюбленного. Застывшее время начало оттаивать. История двинулась дальше, изменив предначертанный путь. Этот бой не должен был завершиться победой Люцифера, уж кто-кто, а Смерть знала это наперёд, однако произошло то, чего не сумела предвидеть всевидящая судьба. Кто бы мог подумать: чистая жертва, – она усмехнулась, рассматривая Асмодея.

– Бог любит троицу, – проговорила она, повернувшись к Люциферу, не обращая внимания на то, как передернуло его лицо при упоминании о Всевышнем. – И я заберу троих, – она зажала в ладони кулон, который едва вспыхнув, выпустил темный клубящийся дымок души. – Истинная жертва всегда бывает вознаграждена. Жизнь за свободу – я возвращаю долг. – Дым закружил над мертвым телом. Неожиданно, напугав Аврору до полусмерти, Асмодей раскрыл глаза и сделал вдох, вбирая в себя дар Азраэль.

– И все же, Смерти не место в моей обители! – выступая вперед, произнес Люцифер. – Уходи. – Азраэль ничего не ответила, растворяясь в сероватой дымке. Закон сей непреложен – смерти не место среди живых.

Подняв свой меч, Люцифер вышел на балкон, который в этот момент осветило предрассветное сияние Венеры. Воздух наполнил его легкие, а глаза воззрились куда-то вдаль. Несколько секунд он молчал, а потом лезвие его меча сверкнуло в золотых лучах, перерубив знамена Вельзевула. Бесформенным тряпьем они упали на площадь перед невольничьим рынком. И голос, подхваченный ветром, на всю Преисподнюю возвестил об окончании войны.

– Вельзевул пал!

========== Эпилог ==========

Восход Венеры возвестил о начале дня, но в действительности он символизировал начало новой жизни. С этой победой началась новая веха истории трех миров. Истории еще не написанной, истории не предсказанной, истории, которой не должно было быть. Виновна ли в том случайность, роковая ошибка или божественное вмешательство – значения уже не имело. По крайней мере, не для князя плотского порока, по крайней мере, не сейчас. Явив свое милосердие, Смерть заставила его переосмыслить многое из былой жизни. Находясь за гранью лишь несколько минут, он раз и навсегда убедился в том, что всесилие демонов тот еще распространенный миф, ибо единственным мерилом истинного могущества были вовсе не власть, физическая сила и магические дарования, а непоколебимость и чистота души, которой ни один из падших похвастаться не мог. Ведь не Асмодей, не Абаддон и не Люцифер одержали победу в этой войне. Будучи готовыми сражаться и умирать, они все же утратили веру в собственный успех, а значит, и лавры победы стоило передать ее истинной вдохновительнице – той, что жертвенностью своей сумела победить саму демоническую природу, указав верный путь. Глупо было это отрицать и особенно сейчас, когда все его поступки были более чем человечными. И вот оно, главное тому доказательство – Аврора, убаюканная мерным цоканьем копыт вороного кошмара, тихо дремала на его плече. На её бескровное, как у фарфоровой куклы, лицо легла печать глубокого умиротворения, пушистые ресницы с застывшими на них бриллиантовыми слезинками едва дрожали, лишенные морщинок веки ловили шаловливые лучики дневного светила и казались почти белыми. Обладающая своей особенной красотой, она была слишком бледной, чтобы быть живой, но слишком одухотворенной, чтобы быть до конца мертвой. Вечная невеста – его чарующая звезда, что осветила небо Преисподней, затмив для него сияние самого Люцифера; его верная союзница и робкая любовница. Та, что не предаст и не осудит; та, что покорившись темной воле, подаст ему меч, не глядя на убитых им. Удивительная, слишком удивительная для того, чтобы не стать объектом внимания демона. Только сейчас Асмодей понял, что по-другому и быть не могло. И что сама судьба соединила их пути вовсе не для того, чтобы он стал обладателем во всех отношениях уникальной души; не для того, чтобы она помогла ему победить в битве тысячелетий. Нет, не поэтому. Порой разгадка, что кажется единственно возможной, затмевала гораздо бо́льшую, первородную истину, ту, что лежала в основе мироздания. Падшие не любили распространяться о своем божественном происхождении, но неизменно помнили о нем, на задворках сознания храня память о том светлом существовании, когда ничто кроме чистой любви им было не ведомо. Но многое ли поменялось с того времени? Изменились демоны, изменились ангелы, изменился мир, но не сама его суть – только и всего. Но разве говорило это о том, что первые знания и чувства должны быть забыты под грузом пережитого. Разумеется, нет. И Асмодей, рожденный в любви ныне про́клятого им Господа, прекрасно это понимал. Любовь была первым чувством, с которым он, будучи серафимом, появлялся на свет; любовь была тем чувством, которое он похоронил под пеплом выжженной души, когда ему отрезали крылья. Тысячелетиями ее семя, умирая и возрождаясь, ждало своего заветного часа. И, вопреки воле и здравому смыслу, проросло, распустившись внутри него прекрасным пламенным цветком. И огонь его горел в груди, будоража кровь и разум, тихо нашептывая: «Неужели ты забыл?», но он помнил. Помнил и это, и многое другое. Хотел бы лишиться этой памяти, но не мог.

Так они и ехали в тишине – одни, среди разоренной войной пустоши, каждый думая о своем, но в то же время об одном и том же. Брошенные в момент последнего прощания слова нельзя было забрать обратно, они перевернули с ног на голову привычный ход вещей, неся с собой простую истину: как было раньше – больше не будет. Когда-то Аврора рабыней, скованной по рукам, вошла в обитель Асмодея, теперь же она ехала в одном седле с ним, точно благородная дама подле возлюбленного. Разве могла она десятилетия назад помыслить о подобном?