Сумма стратегии - Переслегин Сергей Борисович - Страница 132

«Война как упрощение управления живет по своим законам», – говорил отец. Он плел свою паутину, непозволительно доверяя едва сложившимся сообществам. У него было мало времени. Он боролся. Я играл. Он мне прощал. Я за него боялся.

Даже Петька был подключен для выстраивания иерархии скриптов войны. Старая как мир тема всплывала не только гибелью адмирала Рожественского во время Русско-японской, но и новыми гранями информационных боев. Мама сидела и вязала свои кружева снова у нас на кухне. И Сашка с гитарой. Перед войной все собираются, еще перед войной был ренессанс кинематографа, обычного и интерактивного театра, живописи и всякой психотерапии с камешками, тряпочками, ванночками и прочими лепестками роз. Зачем она? Война упрощает все процессы. Люди в 14-м году прошлого века стремились продлить свой золотой век. Старое и иное перестали ругаться и стали дополнять друг друга. Мама читала свое советское: помиритесь, кто ссорится…

Я негодовал: если война есть оператор над пологим ландшафтом, то какого дьявола она придет ко мне в город? Где небо уже стало зеркалом, вертикаль есть, выжигание Москвой недопрекратилось, и на Невском уже возрождается нечто… Зачем мне война, на которой точно погибнут люди, которых у меня и так мало?

Второй вопрос вытекал из первого: какие есть еще операторы над пологим пространством сценариев? Неужели устойчивое развитие, которое привезли из-за бугра, поставит мне крест на какой-нибудь Твери, Перми или Казани? Да нет же!

Отец обсуждал с Сашкой, что в сценарном пространстве является плитой? Базовый сценарий? Он часто инерционный, потому что такой уж у нас субъект прогнозирования. Но нет! Плиту должен определять миф, деятельность, персоны, может быть?

Отец ругался, что я все еще не могу пиктографировать трехсторонние конструкции. Он говорил, что на некоторых территориях моя схема быстро вырождается в точку; в Новосибирске миф о том, что он, город, суть «запасной аэродром страны» определяет базовую деятельность – ожидание следующей войны. А персон там нет. Вот и все. Там коллапс… Я был не против, моя простая модель грубо работала. В Питере вашем, вот, много мифов. О Петре, о том, что всем миром строили, о революциях – создании иного, о культуре, которая только тут и осталось, и с деятельностями хорошо, но персон, акромя нас безумных, – нет, и тени города из прошлого густеют над нами.

Отец мне говорил, что там, где произойдет вертикальное развитие, нужен или возможен другой оператор.

Я видел следующую плоскость социосистемного кубика, на которой эти самые иллюзорные процессы просто стояли в середине, так – промежуточные, постиндустриальные… Там где война – стоял прыжок, там где упаковка – возвращение к основаниям, так где суеверие – новые догматы, там где контроль – экзамен, который организует и оплачивает сам учащийся.

Это были уровни самоорганизации, где человек прыгал в сторону или вверх часто, потому что многие прыгали, где модно было вдумываться в смысл происходящего и сокращать-расширять потребление под задачу, а не ради потребления. Там было модно усомневать Бога и мироустройство, но это было небезопасно, и устраивалось развлечение с инфраструктурой рефлексии и диспутов, где не забалуешь. Там, в моей Утопии, было обучение и экзамен как праздник рефлексии, к которому ты готовишь дом и стол, и на него приходят те, кого ты можешь дерзнуть пригласить, но у них есть кодекс, как у присяжных, и этот кодекс тебе неизвестен.

Я просто знал элементарный факт, когда учитель в старшем классе попросил нас опросить друг друга по теме, оценки за это были в среднем ниже, чем у лояльного к нам преподавателя, который давно привык к тому, что тень универсального образования – уже только тень и его предметом в классе будет заняты на пять процентов пять же процентов учеников… Потом я долго не появлялся в Питере, а во сне мне снились волнистые сценарные ландшафты, оставленные вполне себе реальными бомбами на земле. И мне почему-то нравился этот неравновесный мир, в котором между верхом и низом воронки была большая разница в уровне жизни и качестве мысли, а идея равных прав для всех была забыта за необходимостью поступать каждый раз по совести, разуму и сердцу, иначе – смерть! А в этот далеко не равносторонний треугольник с размаху еще и не попадешь!

1.История США: триумф «войны Афины»[190]

История независимого существования Соединенных Штатов Америки начинается в 1776 году и, даже если приписать к ней весь колониальный период целиком, не превышает пятисот лет. Иными словами, это исключительно молодое государство с юными городами[191].

Принципиально важны здесь следующие моменты:

Во-первых, говоря о «немереных человеческих и материальных ресурсах «мирового хомяка» , мы должны помнить, что эти ресурсы были созданы с нуля за исторически очень короткое время. Америка начинала свою историю колонией с населением, близким к нулю, причем ее исходный «человеческий капитал» был в лучшем случае второсортным.

Во-вторых, Соединенные Штаты не знали эпохи феодализма. Между тем феодальные форматы отношений в Западной Европе, России, Китае, Японии и др., разумеется, не вымерли сами собой, но ушли в социальные ниши, к которым относятся Церковь, Школа и – последнее по счету, но не по значению – Армия. Понятно, что в современных вооруженных силах феодальная, аристократическая составляющая спрятана очень глубоко, но она во многом определяет военные архетипы и является тем нерефлектируемым основанием, которое ложится в основу принимаемых решений. Так вот, у армии и флота Соединенных Штатов этих архетипов не было.

Ранняя американская история и «доктрина Монро»

С военной точки зрения ранний период американской истории малоинтересен и достаточно традиционен. «Война за Независимость» (1775-1783) описана в американской литературе очень подробно, но, в общем-то, никакого содержания в этой восьмилетней веренице маршей и мелких боев не было, а наиболее точно оценил произошедшее британский парламент, который провозгласил короля «неспособным управлять колониями». В сущности, это была не столько победа Континентального конгресса, сколько поражение Англии. Характерно, что потери сторон оказались равны: 8 000 убитых, 17 000 умерших от болезней, 24 000 раненых.

Наибольший интерес для нас представляет искусство американских политиков, с которым они превратили в общем-то локальное колониальное восстание[192] в глобальную войну с участием Франции, Испании и Голландии.

Нужно отметить, что с точки зрения классической стратегии все участники этого конфликта, кроме, собственно Континентального конгресса, войну проиграли. Через шесть лет после ее окончания во Франции происходит Революция и свержение режима, причем участники Войны за независимость стали ее движущей силой. Еще через шесть лет Французская Республика оккупировала Нидерланды, а на следующий год де-факто присоединила и Испанию, которая так никогда и не оправилась от этой национальной катастрофы.

Великобритания утратила важнейшие в стратегическом и экономическом отношении колонии в Северной Америке. К тому же ей пришлось передать Флориду и Минорку Испании, а Сенегал и Тобаго – Франции. Правда, за счет Голландии англичане разжились индийским Негапатамом и получили доступ в Малаккский пролив, что имело некоторое значение впоследствии.

Война за независимость

События 1773-1775 гг. можно охарактеризовать как попытки английской колониальной администрации мелкими полицейскими акциями справиться с бунтом в северо-американских колониях. В 1776 г. Георг III направил для подавления восстания флот с десантом. Лоялисты перешли в наступление, заняли Нью-Йорк и Филадельфию. В ответ депутаты колоний приняли Декларацию независимости.