Червонная Русь - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 60

– Что это вы в осаду сели, люди добрые, а осады вроде никто не держит? – закричал Звонята, первым подскакав к воротам. – Кого испугались? Не Змей Горыныч к вам едет, не Идолище Поганое, а князь Ростислав Володаревич! Никому вреда не делаем, всем добра хотим! Открывайте!

– Открывай, ребята! – закричал кто-то из-за тына, с внутреннего помоста разглядев приехавших. Голос был радостный, словно здесь ожидали гораздо менее приятных гостей.

Ворота со скрипом стали открываться. В образовавшийся проем быстро протиснулся невысокий, щуплый, но очень подвижный мужчина с рыжеватой бородой и широким ртом, в кольчуге, с мечом у пояса, но без шлема. Это был тот самый боярин Завада, который приезжал к Ростиславу в Перемышль.

– Князь Ростислав Володаревич! Отец родной! – закричал он. Подбежав к Ростиславу, рыжий вцепился в его стремя и даже припал щекой к пыльному сапогу. – Отец родной! Не оставил нас, грешных! – твердил он.

– Ну, будет тебе, Завада, суетиться! Опять как на пожаре! – унимал его Ростислав. – Я же обещал, что приеду. Что у вас тут?

– А войско-то твое где? – Завада огляделся, вытянув шею.

– Войско позже подойдет. Что, на мир уже не надеетесь, воевать хотите?

– Да чтоб черт так хотел души соблазнять, как мы воевать хотим! А куда деваться? Прислал нам весть князь Ярослав, что если мы не смиримся и не поцелуем крест на всяческой ему покорности, то придет он к нам с князем Владимирком и с войском и весь Белз сожжет, чтоб неповадно было бунтовать. А мы решили: сядем в осаду и не впустим их, пока не позволит нам князь Ярослав самим себе посадников выбирать, да чтобы дани и даров никаких Звенигороду не давать. Ведь не задаром ему звенигородские бояре войска дали, тоже хотят на нашем несчастье свой кусок урвать. А тут смотрим, дружина идет, ну, думаем, они, аспиды! Ну, говорю, ребята, это передовой полк или разведчики. Ворота закрыли, изготовились. Я даже вылазку хотел сделать, Добыгнев Акимыч не дал. А это ты, батюшка! – От избытка радостных чувств он снова припал к стремени. – Не покинул нас! Вернулся! Теперь ты наша голова, мы твои руки! Слава князю Ростиславу! – вдруг заорал он, и толпа, окружившая их, пока они разговаривали, дружно подхватила:

– Слава, слава!

Ворота раскрыли во всю ширину, дружина въехала в город. На всех улицах толпился народ, многие лезли на тыны и на крыши, чтобы их увидеть, все кидали шапки вверх, и отряд ехал к детинцу среди несмолкающих приветственных криков. Прямислава не помнила себя от радости и тревоги: ее ободряло то, что Ростислава здесь так любят, но она не хуже самого князя понимала, в какой пожар они приехали! Червонная Русь была на пороге новой братоубийственной войны, а Белз оказался в самом сердце раздора!

В детинце все улицы были вымощены прочными сосновыми плахами, дворы смотрелись богато. На краю маленького внутреннего торга помещалась церковь Николы Княжеского, а на ее широкой паперти стояли духовенство и бояре. Ростислав остановил дружину и сошел с коня. Прямислава осталась сидеть в седле, чтобы лучше видеть; толпа напирала со всех сторон, люди и кони оказались тесно сжаты, белзцы лезли чуть ли не на головы друг другу, чтобы ничего не пропустить.

Ростислав поднялся по ступеням, один из бояр, рослый и широкоплечий, с правильными чертами лица и светло-рыжими волосами, шагнул ему навстречу.

– Не оставил ты нас без помощи, Ростислав Володаревич, за то Бог тебя благословит! – сказал боярин, кланяясь. – Теперь владей нами, как отец твой владел, не выдай на погибель, и будем мы твои верные слуги!

– Теперь ничего нам не страшно, никакие полки! – добавил другой боярин, с широким золотым поясом на толстом брюхе. Позже Прямислава узнала, что его зовут Немир Самсонович, а прозвище он носит Золотой Пояс. – Без князя не битва, а одна беда, а с князем не беда, а битва!

Народ радостно кричал, и Прямислава некстати вспомнила, как Туров призывал к себе князя Юрия. Тоже вот так, должно быть, кланялся, просил владеть и судить, клялся в верности. Но все же захват чужих городов – дело очень рискованное. И в Белзе наверняка есть сторонники князя Ярослава. Сейчас они молчат, но что будет, когда Ярослав и Владимирко окажутся под стенами с войском?

– Видит Бог, не хочу я пролития крови, хочу мира в Червонной Руси! – ответил Ростислав. – Бог милостив, может, еще решу с братьями дело миром. Но если уж придется нам биться, я вас не выдам, но и вы меня не выдайте!

Толпа проводила его с дружиной на посадничий двор, рослый боярин Ян Гремиславич объявил, что готовит пир для нового князя и всех «лучших людей». Прямислава и Забела, поднявшись в горницы терема, смогли наконец перевести дух.

Но – увы! – только обширными размерами посадничий двор и мог похвалиться. При недавнем возмущении толпа разграбила его подчистую, все двери были взломаны и сорваны с петель, даже лавки кое-где оказались поломаны. Все хоть сколько-нибудь ценное нашло себе новых хозяев, и в горницах на девушек глядели голые стены, голые лавки и окна без переплетов – слюда тоже кому-то пригодилась. Летом это не имело большого значения, но лечь отдохнуть было негде. Вся челядь, пользуясь случаем, разбежалась, и Прямислава с Забелой просто сидели на уцелевшей лавке, слушая, как во дворе кмети расседлывают коней, а белзцы радостно гомонят. Им обеим хотелось есть и помыться, после бессонной ночи в седле они мечтали выспаться и отдохнуть.

Ростислав распоряжался где-то внизу, и через разоренное окно иногда доносился его голос. В первую очередь он был обязан позаботиться о сене для лошадей, потом о хлебе для дружины и только потом о себе. Сено и овес белзские купцы вскоре привезли в качестве первой дани; кметей звали во двор боярина Яна, где для них уже накрывали столы. В горницу наконец явились две бабы, тоже из Яновой челяди, принесли пирогов в тряпочке, молока в кринке и остывшей каши в горшочке. Это было не совсем то, чем следовало угощать будущую перемышльскую княгиню, но Прямислава не стала привередничать. Пока они с Забелой ели кашу, от торопливости сталкиваясь ложками в тесном горшке, бабы осмотрели горницы, поохали над разорением, ругая на все корки посадника Стужайла, и ушли. Вскоре они вернулись, неся широченный, хотя и помятый долгой жизнью тюфяк, два овчинных одеяла и тощенькие подушки. Из всего этого они соорудили лежанку, а сами пошли вниз греть воду для мытья.

– Пока так помоетесь, а после мужики дрова подвезут, баню для князя истопят, ну, и вы тогда заодно! – сказали они. – Вы кто будете-то?

Прямислава и Забела посмотрели друг на друга. Объявлять, что сюда в простой рубашке приехала не какая-нибудь девка, купленная холостым князем на торгу, а туровская княжна, совсем не хотелось. Тем более каким-то бабам с засученными рукавами. Те, впрочем, не слишком настаивали на ответе.

Догадываясь, за кого ее тут принимают, Прямислава не жаждала показываться на пиру, и Ростислав прислал Тешилу с Горяшкой: те принесли еще теплые, вкусные пироги с боярского пира, кусок жареного мяса и медовые пряники, а еще спросили, не нужно ли чего-нибудь.

– Мы тут в сенях будем, князь Ростислав велел нам тут ночевать, – пояснил Горяшка. – Сам-то он пока у боярина. Может, ночью придет.

В разоренном посадничьем дворе дружине тоже было негде лечь, и если для девушек Ростислав выпросил у Янова ключника тюфяк и одеяла, то его кмети в дружинной избе после пира укладывались на охапки сена. Засыпая на своей лежанке, Прямислава и Забела слышали, как они ходят и переговариваются внизу. Все это было не самым благополучным началом самостоятельной жизни, но Прямислава была спокойна и почти весела. В этом доме ей не грозило попасть в руки Юрия Ярославича, здесь был Ростислав, и только за его присутствие она уже полюбила этот дом всем сердцем. Туров был где-то за тридевятью землями, а в существование Апраксина монастыря ей просто не верилось. За эти два недолгих месяца ее жизнь так круто переменилась, что и сама она стала совсем другой.

Утром Забела ушла во двор за водой; расплетая косу и причесываясь, Прямислава слышала, как она там спорит о чем-то у колодца с неугомонным Звонятой. Когда они умылись и доели вчерашние пироги, в горницу поднялся Ростислав. Вчера он был вынужден досидеть на пиру до самого конца, чтобы оказать честь хозяевам и всем гостям, и теперь выглядел невыспавшимся и хмурым. Звонята заглянул в дверь и кивнул Забеле; та презрительно наморщила нос, пожала плечами, но встала и вышла.