Золотой сокол - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 64

Зато на него буквально обрушился прохладный и влажный ночной воздух, сверху мигнули привычные звезды, и всем существом он ощутил, что снова находится в своем, живом мире. И здесь было почти светло: ночь прошла, и только тень деревьев заслоняла от глаз предрассветное светлое небо. Ноги стояли непрочно и вязли в чем-то мокром, кисловато пахло болотом.

Но не успел он сообразить, что все это значит, как что-то мохнатое и темное бросилось на него. Возле самого лица лязгнули зубы, и спасла его только многолетняя выучка, которая заставляет тело двигаться гораздо быстрее и вернее, чем может сообразить голова. Отскочив, Зимобор обнаружил в двух шагах от себя лежащего на земле волка. Барахтаясь, не находя прочной опоры среди мягких моховых кочек и холодных лужиц болотной воды, волк пытался встать. Ничего еще не понимая, Зимобор выхватил меч и в тот самый миг, как зверь снова повернулся к нему и приготовился прыгнуть, сам прыгнул навстречу и ударил клинком по шее.

Морда зверя ткнулась в мох, по шерсти наземь потекла черная кровь. И при виде крови Зимобор сообразил, что нужно делать. Многолетняя привычка требовала первым делом вытереть клинок, но сейчас была необходимость важнее, чем даже сохранность его дорогого булатного меча. Одной рукой приподняв рукоять, другой он провел по лезвию краем подола своей нижней рубахи, надрезал, оторвал длинный широкий лоскут, быстро протер клинок, снова поднял глаза. Волка перед ним больше не было. На зеленом мху лежало человеческое тело с лужей крови возле шеи. Голова, почти отделенная от тела, лежала затылком вверх, но он сразу узнал Кривушу — ее толстую темно-русую косу, невысокий рост и сгорбленные плечи. Зимобор погрузил оторванный лоскут в лужу крови, стараясь, чтобы дрожащие пальцы не коснулись ее: кровь оборотня прожжет до костей. Намокший лоскут стал холодным. Да, ее кровь была холодной. Холоднее этой болотной воды...

Лоскут уже весь пропитался темной кровью, опасный холод коснулся пальцев, и Зимобор огляделся, выискивая какой-нибудь широкий лист, чтобы завернуть в него добычу. Чуть поодаль качались заросли папоротника. Он шагнул туда, и вдруг за спиной полыхнуло. Зимобор мгновенно обернулся, не зная, чего ждать от мертвого оборотня.

Тело Кривуши было охвачено пламенем. Мертвый, синий огонь с диким, жадным ревом обвил ее разом всю, темно-синие, как молния в туче, искры били вверх столбом, и Зимобор отскочил, закрывая лицо рукой, хотя никакого жара не чувствовал. «Перун-Громовик!» — только и успел он подумать, подняв свободную руку, чтобы сделать перед собой знак Перуна, как столб синего пламени опал. Теперь на месте лежащего тела было лишь черное выжженное пятно. От Кривуши не осталось даже пепла.

Зимобор поднял голову, оглядел небо и верхушки деревьев, пытаясь сообразить, где же он находится и как отсюда выбраться. Мысли двигались еле-еле, и все в голове словно бы заржавело.

Белое облачко задрожало; на вершину ели упал первый солнечный луч, как ленточка легкого золота. Кончилась купальская ночь, и с новым днем наступило лето.

Пройдя уже знакомой дорогой, Зимобор вышел из леса на Прягину улицу и сразу увидел Дивину возле ворот. Заметив его у лесного колодца, она не удивилась, а пошла ему навстречу.

— Принес? — спросила она, глядя на смятый лоскут в его руках.

— Принес.

— Давай.

Дивина только взглянула ему в лицо, как будто хотела сразу прочесть по нему все, что с ним случилось за ночь, но ничего спрашивать не стала.

— Иди домой, — она кивнула на ворота, — там на печке рыба, поешь. И не выходи пока никуда. Я потом приду.

И она поспешно ушла, унося лоскут с синей кровью оборотня — единственное лекарство для Гордени и двух других парней.

В этот день Зимобор ее почти не видел. До обеда народ отдыхал и отлеживался после вчерашнего буйства, потом Доморад начал собираться в путь — надо было готовить струги, перетаскивать в них поклажу. Дивина пропадала где-то на посаде, и Зимобор только мельком видел ее два или три раза, и каждый раз у него падало сердце. Ночью он почти не спал, ждал сам не зная чего, но никто его не тревожил — ни мертвые, ни живые.

На рассвете оба струга были готовы к отплытию. Провожать их пришли довольно многие, не исключая и воеводу Порелюта. Считалось, что он решил оказать честь отъезжающему Домораду, но гораздо чаще воевода косился на Зимобора и словно бы искал глазами кого-то возле него. Зимобор и сам искал ее — но Дивина не показывалась.

Некоторые девушки даже всхлипывали, прощаясь с молодыми полочанами, с которыми так сдружились за эти десять дней. К рослому Костолому жалась Ярочка — маленькая, шустрая девушка с Выдреницкой улицы. Печурка поцеловал на прощание Нивяницу, и при этом его мелкое личико приняло такое мягкое и нежное выражение, что стало приятным и почти красивым.

Родичи всех троих парней пришли поблагодарить Зимобора за оборотневу кровь — раны пострадавших от белой свиньи уже закрылись и можно было надеяться, что больные вскоре встанут. Принесли подарки — кое-какие съестные припасы, а Крепениха подарила ему совсем новую рубаху, видно шитую на Горденю, но и Зимобору она пришлась почти впору.

— Спасибо тебе, сокол, сына моего спас! — говорила Крепениха, кланяясь. — Прости, что чуть не убили тебя вчера, ну, уж так вышло...

— Я зла не держу, сам виноват. Спасибо вам, что пригрели нас, приютили.

— И тебя заморочили проклятые нечистики, да теперь, даст Макошь, больше не будут нас тревожить. А я тут уж за твоей невестой присмотрю. Если кто из парней докучать будет, сама дубинкой поглажу.

— Вот за это особое спасибо, мать, не сказать какое огромное! — Зимобор улыбнулся этой услуге, которой Крепениха думала отблагодарить его за спасение Гордени. — А то и не знал, как ехать, душа не на месте. Уж больно невеста моя хороша, с такой глаз спускать нельзя. Но на тебя-то я надеюсь: не родился еще в Радегоще такой удалец, что против тебя устоит! Была бы ты мужчиной, прямой бы тебе путь в воеводы!

Крепениха тоже заулыбалась, потом вздохнула: ведь было время, когда она думала взять Дивину за собственного сына и уже верила, что эта толковая и красивая невестка войдет в их дом.