Супермен (сборник) - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 59

— Берегись, Джимми!

Уолкотт подходил, глядя на Джека. Джек ударил левой. Уолкотт только головой тряхнул. Он прижал Джека к канату, оглядел его, послал очень слабый крюк слева в голову, а затем ударил крюком по корпусу изо всех сил и так низко, как только мог. Верных пять дюймов ниже пояса. Я думал, у Джека глаза выскочат. Они у него совсем на лоб полезли. Рот у него раскрылся.

Рефери схватил Уолкотта. Джек шагнул вперед. Если он упадет, пропали пятьдесят тысяч. Он шел так, словно у него кишки вываливались.

— Это не был неправильный, — сказал он. — Это случайность.

Толпа так ревела, что ничего не было слышно.

— Я в порядке, — сказал Джек. Они были как раз против нас. Рефери взглянул на Джона и покачал головой.

— Ну иди, сукин сын, полячишка, — сказал Джек.

Джон перевесился через канат. Он уже держал в руках полотенце. Джек стоял возле самого каната. Он шагнул вперед. Я увидел, что лицо у него залито потом, словно кто-то взял его и выжал. По носу скатилась большая капля.

— Ну, иди, — сказал он Уолкотту.

Рефери поглядел на Джона и махнул Уолкотту.

— Иди, скотина, — сказал он.

Уолкотт вышел. Он не знал, что делать. Он никак не ожидал, что Джек выдержит. Джек пустил в ход левую. Толпа ревела не переставая. Они были как раз против нас. Уолкотт ударил дважды. У Джека было такое лицо — ничего страшнее я не видал. Он держался только усилием воли, держал себя всего — все свое тело, и это было видно по его лицу. Он все время думал и напряжением мысли зажимал свое тело в том месте, куда ему был нанесен удар.

Затем он начал бить. Лицо у него было ужасное. Он начал бить свингами[12], низко держа руки. Уолкотт закрылся. Джек послал бешеный свинг ему в голову. Потом вдруг опустил руки и левой ударил в пах, а правой как раз в то место, куда сам получил удар. Гораздо ниже пояса. Уолкотт рухнул наземь, ухватился за живот, перевернулся и скорчился.

Рефери схватил Джека и оттолкнул его в угол, Джон выскочил на ринг. Толпа все ревела. Рефери что-то говорил судьям, а затем глашатай с мегафоном вышел на ринг и объявил:

— Победа за Уолкоттом. Неправильный удар.

Рефери говорил с Джоном. Он сказал:

— Что же я мог сделать? Джек не захотел признать неправильный удар. А потом, когда ошалел от боли, сам ударил неправильно.

— Все равно он не мог победить, — сказал Джон.

Джек сидел на стуле. Я уже снял с него перчатки, и он обеими руками зажимал себе живот. Когда ему удавалось обо что-нибудь опереться, лицо у него становилось не такое ужасное.

— Подите извинитесь, — сказал Джон ему на ухо. — Это произведет хорошее впечатление.

Джек встал. Пот катился у него по лицу. Я набросил на него халат, и он под халатом прижал ладонь к животу и пошел через ринг. Уолкотта уже подняли и приводили в чувство. В том углу толпились люди. Никто из них не заговорил с Джеком. Джек нагнулся над Уолкоттом.

— Я очень сожалею, — сказал Джек. — Я не хотел ударить низко.

Уолкотт не ответил. Видно было, что ему очень скверно.

— Ну вот, теперь вы чемпион, — сказал Джек. — Надеюсь, получите от этого массу удовольствия.

— Оставьте мальчика в покое, — сказал Солли Фридмен.

— Хэлло, Солли, — сказал Джек. — Мне очень жаль, что так вышло.

Фридмен только посмотрел на него.

Джек пошел обратно, в свой угол, странной, запинающейся походкой. Мы помогли ему пролезть под канатом потом провели мимо репортерских столов и дальше по коридору. Там толпился народ, многие тянулись похлопать Джека по спине. Джек в халате, должен был пробираться сквозь всю эту толпу по пути в уборную. Уолкотт сразу стал героем дня. Вот как выигрывались пари у нас в Парке.

Как только мы добрались до уборной, Джек лег и закрыл глаза.

— Сейчас поедем в отель и вызовем доктора, — сказал Джон.

— У меня все кишки полопались, — сказал Джек.

— Мне очень совестно, Джек, — сказал Джон.

— Ничего, — сказал Джек.

Он лежал, закрыв глаза.

— Перехитрить нас вздумали, — сказал Джон.

— Ваши друзья, Морган и Стейнфелт, — Сказал Джек. — Хорошенькие у вас друзья, нечего сказать.

Теперь он лежал с открытыми глазами. Лицо у него все еще было осунувшееся и страшное.

— Удивительно, как быстро соображаешь, когда дело идет о таких деньгах, — сказал Джек.

— Вы молодчина, Джек, — сказал Джон.

— Нет — сказал Джек. — Это пустяки.

Ирвин Шоу

Побежали, побежали футболисты на поле

— На один доллар, — сказал Пеппи, — продадут столько угля, что топить эту вшивую раздевалку можно целую неделю. — Онемевшими пальцами он с трудом завязал тесемки на наплечниках. — На один несчастный доллар. Пока придет время идти на разминку, мы тут околеем. Неужели этому Шиперсу никто ничего не скажет? Да он за один доллар собственную матушку заморозит. По частям. Точно говорю. — И он нырнул в фуфайку.

— Нам надо объединиться, — подхватил Ульман. — Вместе заявиться к Шиперсу и сказать: «Шиперс, — надо сказать, — ты нам, конечно, платишь за то, что мы на тебя горбатимся на поле, но…»

— Ульман, — прогудел Пеппи из-под свитера. — Наш студент, друг пролетариата. Полузащитники всех стран, соединяйтесь.

— Эй, потрясите-ка хвостами, — вмешался Холстейн. — Перед игрой надо еще уметь разогреться.

— Разогреться! — Пеппи наконец высунул голову из фуфайки. — Да меня размораживать придется. С обеих сторон. Эх, очутиться бы сейчас на юге Франции. Где-нибудь на Ривьере. Чтобы кругом француженки.

— Трусы надевай, — прервал его Холстейн.

— Смотрите! — Пеппи с тоской показал на свои голые ноги. — Я уже синею. От лодыжки. Вон синева какая густая, уже выше колен поднялась. Смотрите, братцы. Еще на фут поднимется — и Пеппи конец.

Клонски, правый защитник, высокий крепыш, отодвинул Пеппи в сторону. — Извини, — буркнул он, — хочу в зеркало посмотреться.

— С таким лицом я бы… — начал Пеппи. Клонски обернулся и смерил его взглядом.

— А что я такого сказал? — удивился Пеппи. — Разве я что-то такое сказал?

Клонски еще раз оглядел себя в зеркало, оттопырил нижнюю губу:

— К зубам привыкаю, — объяснил он, не поворачиваясь от зеркала. — На этой неделе зубной врач мне три зуба вставил.

— Теперь тебя пригласят сниматься в кино, — заверил его Холстейн.

— Пятьдесят зеленых, — сообщил Клонски. — Этот вшивый зубодер взял с меня пятьдесят зеленых. Причем вперед. Сначала, говорит, деньги, а потом зубы. Это жена настояла, чтобы я передние зубы вставил. Куда, говорит, это годится — колледж кончил, а ходишь без зубов.

— Точно, — согласился Холстейн. — В таких делах женщин надо слушать. Тут им и карты в руки…

— Мне их два года назад выбили, когда играли с Манхэттеном. — Клонски покачал головой и отвернулся от зеркала. — Манхэттенцы — народ суровый. Только и думали, как врезать мне по зубам, а кто выиграет, им было плевать.

— С Кракоу надо ухо востро держать, — вспомнил о предстоящей игре Пеппи. — Этот малый носится, как паровоз. Ему хоть ногу отруби, будет носиться как ни в чем не бывало. У него все чувства атрофированы. Он за Упсалу играл три года и, представляете, бегал за каждым мячом в каждом матче. У него так мозги устроены. Можно подумать, он играет за бесплатно. Чтобы протащить мяч лишние три ярда, он тебе готов голову отшибить. Черт, ну и холодища! Этот Шиперс — просто ублюдок!

Дверь открылась и вошел Шиперс, воротник его светлого пальто из верблюжьего меха был поднят до самых ушей.

— Кажется, кто-то назвал меня ублюдком, — сказал он. — Мне, ребята, это не нравится. — Он строго взглянул на них из-под надвинутой на глаза фетровой зеленой шляпы.

— Здесь холодно — сказал Холстейн.

— Между прочим, Ист-ривер льдом покрылась, — добавил Ульман.

— А я, значит, виноват, — иронично кивнул Шиперс. — Река замерзла, а я виноват, да?

— Угля-то надо всего на доллар. — Пеппи подул на руки. — И в этой раздевалке будет тепло. Один вшивый доллар — и все дела.