Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг. - Кузнечевский Владимир Дмитриевич - Страница 6

Сталин так не считал. Генсек понимал, что СССР может дать отпор Западу только в том случае, если ему будет противостоять сплоченный русский национальный элемент, доля которого в общем составе населения СССР составляла около 70 %. Но для того, чтобы русские такую роль на себя приняли осознанно, им нужно было сообщить, что именно они-то и являются ведущей социальной силой советского общества.

И генсек принялся разворачивать идеологическую лодку. Но для этого нужно было публично отказаться от исторической концепции М. Покровского, который в упор не хотел видеть русский народ как нацию, уж тем более – как нацию государствообразующую.

Здесь я не могу не сделать отступления и не сказать, что еще в 2010 году д. и. н., профессор РГГУ Андрей Львович Юрганов [р.1959] осуществил очень большую работу в архивах Российской академии наук и Института истории Коммунистической академии при ЦИК СССР 1930–1940-х годов и пришел к выводу о том, что по самым существенным вопросам в означенном выше ключе Сталин начал расходиться с М.Н. Покровским еще в начале 1927 года. Но окончательно порвал с исторической концепцией Михаила Николаевича только после смерти последнего. Андрей Львович всю эту историю подробно изложил в своем почти 800-страничном фундаментальном труде «Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма», увидевшем свет в 2011 году.

Внешне этот поворот вначале выглядел довольно безобидно. 27 декабря 1929 года Сталин выступает на конференции аграрников-марксистов и ставит вопрос о «разрыве между практическими успехами и развитием теоретической мысли». Этот упрек в адрес исторической школы Покровского, заключающийся в том, что предлагаемая академиком теория перестает отвечать нуждам практического строительства социалистического государства, никто не заметил, включая и самого Михаила Николаевича. Тогда Сталин переходит к практическим действиям и в октябре 1931 года пишет письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция» «О некоторых вопросах истории большевизма», которое публикуют все московские партийные идеологические журналы («Большевик», «Пролетарская революция», «Коммунистическое просвещение», «Борьба классов»).

Избрав адресатом своих критических замечаний совершенно третьестепенную фигуру – историка А.Г. Слуцкого (1894–1979, с 1937 по 1957 г. – узник концлагеря в Сибири), о котором до этого никто даже и слыхом не слыхивал в исторической среде, Сталин на самом-то деле ударил по историкам школы Покровского (а других официальных историков в то время в СССР и не было), упрекая их в том, что они свои труды строят на «бумажных документах», а не на реальных делах и практике большевизма. Статья заканчивалась куда как ясным выводом в этом отношении: «…Даже некоторые наши историки, – я говорю об историках без кавычек, о большевистских историках нашей партии, – не свободны от ошибок, льющих воду на мельницу Слуцких и Волосевичей [автор «Курса истории ВКП(б)». – Авт.]. Исключения не составляет здесь, к сожалению, и т. Ярославский, книжки которого по истории ВКП(б), несмотря на их достоинства, содержат ряд ошибок принципиального и исторического характера»[20].

А.Л. Юрганов показал, что основной посыл письма Сталина поняли многие историки, что проявилось на собраниях общества историков-марксистов. Но только не Покровский. Вплоть до своей смерти 10 апреля 1932 года академик продолжал доказывать, что только он верно следовал указаниям Ленина в развитии советской исторической науки. А основной его тезис касался утверждения о том, что в истории России с древнейших времен племенной русский народ никакой объединительной миссии по отношению к другим национальностям (народам) никогда не нес.

В последнем (за 1930 г.) номере журнала «Историк-марксист» Покровский в статье «Возникновение Московского государства и «великорусская народность» отрицал даже само существование «великорусов»: «А кто такие эти «великорусы»… – писал он, – никаких великорусов не было вообще – на этой территории проживали финские племена, автохтоны, которые… финизировали своих поработителей». «Уже Московское великое княжество, не только Московское царство, было «тюрьмою народов». Великороссия построена на костях «инородцев», и едва ли последние много утешены тем, что в жилах великорусов течет 80 % их крови. Только окончательное свержение великорусского гнета той силой, которая боролась и борется со всем и всяческим угнетением, могло послужить некоторой расплатой за все страдания, которые причинил им этот гнет»[21].

Сталин русофильством не страдал, но прагматическим своим умом понимал, что в случае войны спасти большевиков у власти может только русская национальная масса. И потому его просто коробила вся эта инспирированная Лениным русофобская вакханалия. Ведь он еще в 1913 году в работе «Марксизм и национальный вопрос» черным по белому написал: «В России роль объединителя национальностей взяли на себя великороссы, имевшие во главе сложившуюся сильную организованную дворянскую бюрократию». Однако в начале 1930-х впрямую бороться с исторической школой Покровского генсек еще не мог. И не только потому, что Покровский и его многочисленные ученики опирались на прямую поддержку Ленина в начале 1920-х годов в своей борьбе против государствообразующей роли русского народа и фактически держали в своих руках всю историческую науку вплоть до смерти Покровского.

А еще и потому, что Сталин в эти годы был вынужден бороться сразу на нескольких фронтах:

– за личное политическое выживание в схватке с людьми из бывшего ближайшего окружения Ленина (а это были не только Троцкий, Зиновьев, Каменев, но и такие, как лично знавший Ленина И.Н. Смирнов[22], бросивший в 1932 году в узком кругу единомышленников фразу «Сталин думает, что на него не найдется пули», и др.);

– проводить коллективизацию и индустриализацию;

– обосновывать концепцию возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране в условиях враждебного империалистического окружения и еще много чего, о чем в Октябре 1917-го никто даже никакого понятия не имел.

К этому времени генсек сосредоточил в своих руках всю полноту власти, брался за решение всех возникающих проблем одновременно. В принципе считал, что у него все более или менее получается. Но была одна сфера, которая требовала ежедневного профессионального внимания и которая пронизывала в буквальном смысле все поры жизни советского общества, – идеология. В ЦК остро ощущалась потребность в специальном руководителе, который бы занимался исключительно идеологическими вопросами. Исполнявший до сих пор эти функции Бухарин для такой работы уже не годился.

«Ценнейший теоретик партии» к 1934 году растерял все политические ориентиры. Будучи к этому времени главным редактором «Известий», но уже седьмой год как выведенный из состава политбюро ЦК, он не был посвящен в вопросы высшей политики. И хоть и видел, что с учением его единомышленника академика Покровского происходит что-то не то, тем не менее продолжал действовать в прежнем ключе. 21 января 1936 года публикует в возглавляемой им газете статью, где утверждает, что русские до 1917 года были «нацией Обломовых», а само слово «русский» употребляет как синоним слова «жандарм». Автор статьи в буквальном смысле задыхался от презрения к коренному населению страны: «Эта расейская растяпа! Эти почти две сотни порабощенных народов, растерзанных на куски царской политикой! Эта азиатчина! Эта восточная лень! Эта неразбериха, безалаберщина, отсутствие элементарного порядка!»

Как заметил в 1990-х годах в одной из своих работ известный литературовед и великолепный публицист Вадим Кожинов (1930–2001), «Бухарин не замечал, или не хотел замечать, что в стране уже начался коренной поворот» в области идеологии[23]. Но что-то все ж таки его тревожило, и 27 января 1936 года он решил отмежеваться от идей Покровского и опубликовал в «Известиях» объемную статью «Нужна ли нам марксистская историческая наука? (О некоторых существенно важных, но несостоятельных взглядах тов. М.Н. Покровского)». Однако ему тут же дали понять, что он опоздал и уже не является «любимцем всей партии».