Директория. Колчак. Интервенты - Болдырев Василий - Страница 36

Омск. 26 ноября

Утром заходил бывший член Директории В.А. Виноградов. Он честно держится на своей позиции. Удивляется низости поведения Вологодского в связи с тем, что печатают казенные органы: «Правительственный вестник» и «Русская армия». После некоторого отдыха собирается писать историю Директории.

Подробно осветил мне знаменитое заседание совета министров после переворота 18 ноября и роль отдельных лиц. Особое внимание уделил Устругову, да и Колчак, по-видимому, не так невинен, как хочет показаться. Кое-кто советует не уезжать.

Омск. 27 ноября

Весь вечер провел у З., был со мной и Баевский. Многое узнал о редком ко мне отношении демократически настроенного офицерства, которое не сумел использовать.

Завтра уезжаем в добровольное изгнание.

Омск. 28 ноября

Предполагал отложить отъезд на 1–2 дня: не готово кое-что из вещей. Но это, видимо, не входило в расчеты правительства. Утром Гуковский доложил мне, что приходил железнодорожный офицер, который от имени генерал-квартирмейстера ставки сообщил, что, «в видах личной безопасности генерала, нежелательно откладывать отъезд». Я не мог понять, наглость ли это Сыромятникова (генерал-квартирмейстера) или провокация.

Приказал позвонить Колчаку, что я прошу его принять меня около часу дня.

Приходил редактор «Русской армии», ротмистр Скрябин, видимо желавший позондировать, что у нас делается. «Я слышал, что генерал вербует офицеров для Украины. Я тоже, пожалуй, поехал бы». Попутно очень интересовался моим маршрутом и ближайшими намерениями. Гуковский дал понять бестактность его визита, и он исчез.

Около часа был у Колчака и прямо спросил его: «Это от вас исходит странное предупреждение о необходимости, в виду моей личной безопасности, сегодня же выехать или это работа вашего штаба вашим именем?»

Колчак – не знаю, искренно или нет, – забеспокоился, что ему ничего не известно, что он ничего не имеет против отсрочки отъезда, что это, вероятно, недоразумение119.

Однако, едва я приехал домой, Колчак попросил меня к телефону и сообщил, что ему доложили о каких-то событиях, которых он допустить не может, а потому «было бы лучше не откладывать отъезда».

Мне стало уже противно. Решил уехать.

Перед отъездом был у Реньо. Кое-кто из друзей, в том числе и чехи, все еще надеялись вернуть меня к посту Главковерха. Мой неожиданный отъезд, видимо, озадачил Реньо, но он крайне сдержан. Присутствовавший здесь П-ский затронул вопрос о главнокомандовании, Реньо со своей стороны не высказал ничего положительного, он не считал это вопросом общей политики и, как технический вопрос, находил его зависящим до известной степени от ожидавшихся с Востока генералов Жанена и Стефанека.

Я торопился. Простились, Реньо прислал карточку в мой вагон. В 12 часов ночи я покинул Омск.

Итак, политическая роль пока кончена. Жаль армии и той работы, которая так нелепо оборвалась. Враги торжествовали. Отъезд мой до известной степени являлся уже вынужденным. Победа их делалась полной.

Директория перестала существовать. Захватчики власти всегда одержимы страхом ее утраты. Теперь новое правительство могло спокойно нести свой «тяжелый крест».

Нужна ли была Директория? Являлось ли естественным ее появление в общем процессе грандиозной перестройки, которая в революционном порыве сметала устои старой России и производила коренные перемещения среди составлявших ее классов?

Представители и сторонники «твердой» власти, сменившей Директорию, особенно из той категории, которая, своевременно уйдя за границу, упорно не хочет сознать своего провала или ищет его оправдания в заблуждениях других, те особенно подчеркивают слабость Директории.

В этом, конечно, значительная доля самооправдывающегося преувеличения. Директория действительно никого не покорила, не истребляла своих врагов и с этой точки зрения ни на какую оценку присяжных историков претендовать не может.

Она была просто тем, чем она должна и могла быть в сложившихся условиях, и это значение ее нисколько не изменилось бы, если бы она, вместо двух месяцев, просуществовала бы всего два дня.

Директория была последним звеном законной (в смысле преемственности120) власти, единственной и последней попыткой сотрудничества классов среди начавшейся уже их ожесточенной борьбы.

Сменившее Директорию правительство сразу же расслоило довольно однородное социально, да, пожалуй, и политически121 население Сибири, облегчило перенос пламени Гражданской войны с Уральского фронта в несколько затихший было за период Директории тыл и, продержавшись ровно столько, сколько потребовалось времени для переноса боевого фронта с Урала к Иртышу, пало под ударами новой силы, которой само же в значительной степени подготовило путь к победе.

В обстановке августа и сентября 1918 года сговор Самары, Урала, Сибири и др. был жизненно необходим, и, несмотря на всякие препоны и противодействия, сговор этот состоялся, породив Директорию.

Может быть, в составе Директории не было людей исключительной энергии, не было героев? Возможно. Но героизм в политике – понятие крайне растяжимое, и оценка его чрезвычайно резко меняется в связи с изменением обстановки. Люди, составлявшие Директорию, пытались обойтись без расстрелов и казней, не хотели особенно злоупотреблять и тюрьмой122, что было расценено как слабость и привело к взрыву изнутри.

Возможно, это было ошибкой, но люди эти поступали так, как могли и умели. Худшими оказались те, которые в легкомысленном самообольщении полагали, что все сделают лучше их.

Основная причина, конечно, в другом. Надвинувшийся новый порядок выдвинул и новые методы борьбы, опирающиеся на тесное общение с массами, на их живое участие в этой борьбе. Этого общения у Директории не было, и она не успела его создать.

Директория выдвигала как основу своей деятельности объединение составляющих ее сил, базируясь исключительно на взаимном доверии и сознании грозных условий обстановки.

Это оказалось недостаточным среди того идейного разброда и отсутствия элементарной дисциплины, которыми были охвачены омские группировки, участвовавшие в выборе Директории.

Изо дня в день велась и явная и скрытая разрушающая работа, обезврежение которой поглощало почти все время членов не успевшей еще окрепнуть Директории. Это была внутренняя, наиболее предательская и недальновидная работа. И тем не менее за столь короткий срок своего существования Директория организовала фронт, подчинила чехов, добилась добровольного самороспуска Сибирской областной думы, самоупразднения областных правительств, расширяла свое влияние за пределы ее территории. И если Директория может еще сказать, что ей мешали сделать большее, то что же может привести в оправдание своего провала сменившая ее власть?123

Директория – небольшое звено в общем ходе событий, и раз она существовала, значит, она была необходима и целесообразна. Ее место в истории, как бы скромно оно ни было, принадлежит только ей.

Длинная томительная дорога до Владивостока и дни, проведенные в этом городе до отъезда моего в Японию, не лишены некоторого общественного интереса.

Они имеют тесную связь с только что закончившимся периодом Директории и в то же время являются и концом моей деятельности в Сибири.

Восстановляю и их по записям дневника.

Дорога. Владивосток. Отъезд в Японию

Иркутск. 1 декабря

Омск, Красноярск, ряд других мелких станций постепенно остаются позади. Не покидает, не отстает, не теряется в снежной тайге лишь острая тоска и горечь. Пассивный выход из борьбы оправдывается рассудком, но с ним плохо мирится чувство.

Пережитое стоит перед глазами. Как мучителен самоанализ!

Пока все шло без приключений. На станции Иркутск в вагон явился комендант и заявил, что имеет распоряжение арестовать ехавшего в моем поезде инженера П. и что меня желает видеть генерал Никитин.