Американская фантастика. Повести и рассказы - Бестер Альфред - Страница 83

— И ваш проект, — сказал Март, — эти материалы о вавилонской мистике, астрологии и прочая чепуха…

— Вся схема была рассчитана на то, чтобы вызвать как можно больше шума, — ответил Бэрк. — Мы не знали, как построить антигравитационную машину, и поэтому мы нарисовали вам образ человека, который построил ее, и сделали этот образ по возможности более хаотичным, чтобы расшатать ваши шумовые фильтры. Я ввел в ваши умы дозу универсального шума по проблеме антигравитации и конечный вывод о том, что она была решена. Каждый из вас заранее настроил свои фильтры на отклонение идеи антигравитации. Дескать, это чепуха! Ее бесполезно искать. Надо работать над чем-нибудь полезным.

Поэтому я предложил Кейзу собрать группу виднейших ученых и поставить их перед фактом, что это не бессмысленная затея, что это можно сделать. Мы расшатали ваши умственные фильтры, и в результате появился ответ. Метод сработал, он будет действенным всегда. Все, что необходимо сделать, это избавиться от лишнего груза предрассудков, от окаменевшего мусора в голове, изменить произвольную настройку ваших умственных фильтров в отношении других вещей, которые вам всегда хотелось сделать, и тогда удастся найти нужный ответ на любую проблему, какую вы только пожелаете исследовать.

Март взглянул на небо.

— Да, вот они, звезды, — сказал он. — Я всегда хотел добраться до звезд. Теперь, когда у нас есть антигравитация…

— Вы можете полететь к звездам — если захотите.

Март покачал головой.

— Вы и Даннинг. Вы заставили нас создать антигравитацию. И это становится совсем простым делом! Конечно, мы смогли бы побывать на планетах, может быть, даже слетать за пределы солнечной системы еще до нашей смерти. Но я думаю, что останусь здесь и буду работать с вами. Одна или две жалкие планеты — чего это стоит в конце концов. Но если мы научимся использовать максимальный уровень шума человеческого ума, мы сможем покорить всю вселенную!

Перевод Б. Колтового и Ю. Логинова

Роберт Силверберг

Как хорошо в вашем обществе…

Он был единственным пассажиром на борту корабля, единственным человеком внутри изящного цилиндра, со скоростью десять тысяч миль в секунду удаляющегося от Мира Бредли. И все же он не был одинок. Его сопровождали жена, отец, дочь, сын и другие: Овидий и Хемингуэй, Платон и Шекспир, Гёте и Аттила и Александр Великий — кубики с матрицами близких и знаменитостей. И старый друг Хуан, человек, который разделял его мечты, ту же утопическую фантазию. Хуан, который был с ним с самого начала и почти до самого конца… Нет, он не почувствует одиночества за три года путешествия к месту своей ссылки.

Шел третий час полета. Возбуждение после неистового бегства постепенно спадало, он успокаивался. На борту корабля принял душ, переоделся, отдохнул. Пот и грязь от дикой гонки через потайной туннель исчезли, не оставив и следа, но в памяти еще долго сохранятся и гнилостный дух подземелья, и неподдающиеся запоры ворот, и топот штурмовиков за спиной. Но ворота открылись, корабль был на месте, и он спасся. Спасся.

Поставлю-ка я матрицы…

Приемный паз в рубке управления был рассчитан на прием одновременно шести кубиков. Он взял первые попавшиеся, вложил их на место, включил активатор. Затем прошел в корабельный сад. Экраны и динамики располагались по всему кораблю. В воздухе стоял влажный приторный запах. На одном из экранов расцвел полный, чисто выбритый, крупноносый человек в тоге.

— Ах, какой очаровательный сад! Я обожаю растения! У вас дар к выращиванию!

— Все растет само по себе. Вы, должно быть…

— Публий Овидий Назон.

— Томас Войтленд. Бывший президент Мира Бредли. Ныне в изгнании, надо полагать. Военный переворот.

— Примите мои соболезнования. Трагично! Трагично!

— Счастье, что мне удалось спастись. Вернуться, наверное, никогда не удастся. За мою голову, скорее всего, уже назначили цену.

— О, я сполна изведал горечь разлуки с родиной… Вы с супругой?

— Я здесь, — отозвалась Лидия. — Том? Том, пожалуйста, познакомь меня с мистером Назоном.

— Взять жену не хватило времени, — сказал Войтленд. — Но по крайней мере я захватил ее матрицу.

Лидия выглядела великолепно; золотисто-каштановые волосы, пожалуй, чуть темноваты, но в остальном — идеальная копия. Он записал ее два года назад. Лицо жены было безмятежно. На нем еще не запечатлелись следы недавних волнений.

— Не «мистер Назон», дорогая. Овидий. Поэт Овидий.

— Да-да, конечно, приношу извинения… Почему ты выбрал его?

— Потому что он культурный и обходительный человек. И понимает, что такое изгнание.

— Десять лет у Черного моря, — тихо проговорил Овидий. — Моя супруга осталась в Риме, чтобы управлять делами и ходатайствовать…

— А моя осталась на Мире Бредли, — сказал Войтленд. — Вместе с…

— Что ты там говоришь об изгнании, Том? — перебила Лидия. — Что произошло?

Он начал рассказывать про Мак-Аллистера и хунту. Два года назад, при записи, он не объяснил ей, зачем хочет сделать ее кубик. Он уже тогда видел признаки надвигающегося путча. Она — нет.

Пока Войтленд говорил, засветился экран между Овидием и Лидией, и возникло изборожденное морщинами, загрубевшее лицо Хуана. Двадцать лет назад они вместе писали конституцию Мира Бредли…

— Итак, это случилось, — сразу понял Хуан. — Что ж, мы оба знали, что так и будет. Скольких они убили?

— Неизвестно. Я побежал, как только… — Он осекся. — Переворот был совершен безупречно. Ты все еще там. Наверное, в подполье, организуешь сопротивление. А я… а я…

Огненные иглы пронзили его мозг.

А я убежал.

Ожили и остальные экраны. На четвертом — кто-то в белом одеянии, с добрыми глазами, темноволосый, курчавый. Войтленд узнал в нем Платона. На пятом, без сомнения, Шекспир; создатели кубика слепили его по образу и подобию знаменитого портрета: высокий лоб, длинные волосы, поджатые насмешливые губы. На шестом — какой-то одержимый, демонического вида человек. Аттила? Все разговаривали, представлялись ему и друг другу; их голоса сливались в голове Войтленда в болезненный шум. Не находя покоя, он брел среди растений, касаясь листьев, вдыхая аромат цветов.

Из какофонии звуков донесся голос Лидии:

— Куда ты направляешься, Том?

— К Ригелю-19. Пережду там. Когда разразилась беда, другого выхода не оставалось. Только добраться до корабля и…

— Так далеко… Ты летишь один?

— У меня есть ты, правда? И Марк, и Линке, и Хуан, и отец, и все остальные.

— Кубики, больше ничего.

— Что ж, придется довольствоваться, — сказал Войтленд.

Внезапно благоухание сада стало его душить. Он вышел через дверь в смотровой салон, где в широком иллюминаторе открывалось черное великолепие космоса. Напротив располагались экраны. Хуан и Аттила быстро нашли общий язык; Платон и Овидий препирались; Шекспир задумчиво молчал; Лидия с беспокойством смотрела на мужа. А он смотрел на россыпь звезд.

— Которая из них — наш мир? — спросила Лидия.

— Вот эта, — показал он.

— Такая маленькая… Так далеко…

— Я лечу только несколько часов. Она станет еще меньше.

У него не было времени найти их. Когда раздался сигнал тревоги, члены его семьи находились кто где — Лидия и Линке отдыхали у Южного полярного моря, Марк работал в археологической экспедиции на Западном плато. Интеграторная сеть сообщила о возникновении «ситуации С» — оставить планету в течение девяноста минут или принять смерть. Войска хунты достигли столицы и осадили дворец. Спасательный корабль находился наготове, собирая пыль в подземном ангаре. Связаться с Хуаном не удалось. Связаться не удалось ни с кем. Шестьдесят из драгоценных девяноста минут ушли на бесплодные попытки разыскать друзей. Он взошел на корабль, когда над головой уже свистели пули. И взлетел. Один.

Но с ним были кубики.

Изощренные творения. Личность, заключенная в маленькую пластиковую коробку. За последние несколько лет, по мере того как неизменно росла вероятность «ситуации С», Войтленд сделал записи всех близких ему людей и на всякий случай хранил их на корабле.