Диалектический материализм - Энгельс Фридрих - Страница 117

Общий ход развития и случайности

Творить мировую историю было бы, конечно, очень удобно, если бы борьба предпринималась только под условием непогрешимо благоприятных шансов. С другой стороны, история имела бы очень мистический характер, если бы «случайности» не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависят от этих «случайностей», среди которых фигурирует также и такой «случай», как характер людей, стоящих вначале во главе движения. (Маркс и Энгельс, Письма, стр. 290 — 291, Маркс — Кугельману, 17 апреля 1871 г., Партиздат, 1932 г.)

Мы знаем, наконец, что необходимость составляется сплошь из чистейших случайностей, а эти мнимые случайности представляют собою форму, за которой скрывается необходимость, — и т. д. (Энгельс, Людвиг Фейербах, стр. 42, 1932 г.)

Отрицание механистами объективного характера случайности

Если при перекрещивающемся действии двух или нескольких причинных цепочек (рядов) мы знаем только одну, тогда явление, которое получается при этом перекрещивании, представляется нам случайным, хотя на самом деле оно вполне закономерно. Я знаю одну цепочку (один ряд) причин, — те, которые проявляются в моем путешествии по улицам; другой цели (другого ряда) причин, которые двигают моего приятеля, я не знаю. Поэтому я не предвижу скрещивания двух причинных рядов. Поэтому же это скрещивание (встреча) представляется мне «случайным» явлением. Таким образом, строго говоря, никаких случайных, т. е. беспричинных, явлений нет. Явления же могут представляться нам «случайными», поскольку мы недостаточно знаем их причины...

Если по сути дела все происходит закономерно, и случайного, в смысле беспричинного, не бывает вообще, то ясно, что не бывает и исторической случайности. Всякое историческое событие, каким бы случайным оно ни казалось, на самом деле вполне и целиком обусловлено: обычно и здесь под исторической случайностью разумеется такое явление, которое получилось благодаря перекрещиванию нескольких причинных рядов, из которых известен только один.

Иногда, однако, под исторической случайностью разумеют нечто иное. Когда например, говорят, что империалистская война с необходимостью возникла из развития мирового капитализма, но что, скажем, убийство австрийского эрцгерцога было явлением случайным, тут идет речь о чем-то другом. О чем именно? Нетрудно видеть, в чем здесь дело. Когда говорят о необходимости (причинной необходимости, неизбежности) империалистской войны, то эту неизбежность видят в громадной важности наличных причин в развитии общества, — причин, которые войну вызывают. При этом сама война является, в свою очередь, тоже событием громадной важности, т. е. таким событием, которое оказывает решающее влияние на дальнейшую судьбу общества. Таким образом, здесь под словом «историческая случайность» понимается обстоятельство, которое не играет важной роли в цепи общественных событий: если бы его не было, то картина дальнейшего развития изменилась бы настолько мало, что ее никто бы и не заметил. В данном примере: война была бы и без убийства эрцгерцога, ибо вовсе не в этом убийстве была «суть дела», а в обостреннейшей конкуренции империалистских держав, которая с развитием капиталистического общества становилась с каждым днем резче.

Можно ли сказать, что такое «случайное» явление не играет никакой роли в общественной жизни, что оно никак не влияет на судьбы общества, что оно, другими словами, равно нулю? Если мы хотим дать точный ответ, то должны ответить отрицательно. Ибо всякое событие, как бы оно ни было «ничтожно», на самом деле влияет на все последующее развитие.

Вопрос заключается в том, насколько крупные изменения в этом развитии оно производит. Поскольку речь идет об явлениях случайных в вышеуказанном смысле, постольку практически это влияние неважно, незаметно, бесконечно мало. Оно может быть чрезвычайно мало, но оно никогда не является нулем. Это тотчас же становится заметным, если мы возьмем совокупное, совместное действие таких «случайностей». Приведем такой пример. Предположим, что речь идет об образовании цены. Рыночная цена образуется из столкновений массы оценок со стороны покупателей и продавцов. Если мы возьмем один случай, одну оценку, столкновение одного покупателя с одним продавцом, то это явление может быть названо «случайным». Купец Сидоров объегорил старуху Петрову. Это, с точки зрения рыночной цены, т. е. общественного явления, получившегося от множества столкновений между различными оценками, есть случайность. «Не все ли равно, что произошло в отдельном случае у Сидорова? Нам важен конечный результат, общественное явление, то, что носит типичный характер». Так часто говорят, и говорят совершенно справедливо. Ибо отдельный случай играет незаметную роль. Он не важен. Но попробуйте вы сгруппировать, соединить большое количество таких «случаев». И сразу вы увидите, что «случайность» начинает исчезать. Роль и значение многих случаев, их совокупное действие сразу же сказывается на дальнейшем развитии. Ибо и отдельные случаи вовсе не нули. Нуль, сколько ни помножай, все равно больше нуля не будет. Из пустышки ничего не сделаешь, какие бы манипуляции этой пустышкой мы ни производили.

Таким образом, мы видим, что, строго говоря, в историческом развитии общества нет никаких случайных явлений: и то, что Каутский не спал в такую-то ночь, когда ему снились ужасы большевистской революции; и то, что был убит австрийский эрцгерцог незадолго до войны; и то, что Англия вела колониальную политику; и то, что возникла мировая война, — словом, все события, начиная с самых мизерных и незаметных и кончая потрясающими событиями современности, — все эти события одинаково не случайны, одинаково причинно обусловлены, т. е. одинаково причинно-необходимы». (Н. Бухарин, Теория исторического материализма, стр. 41 — 44, Гиз, 1929 г.)

Свобода и необходимость

Нельзя толковать о праве и нравственности, не касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении между необходимостью и свободой. Философия действительности тоже дает ответ на этот вопрос, и даже не один, а целых два.

«На место всех ложных теорий свободы надо поставить эмпирическое свойство того отношения, согласно которому рациональное понимание, с одной стороны, и инстинктивные побуждения — с другой, как бы объединяются в одну среднюю силу. Основные факты этого вида динамики надо заимствовать из наблюдения и применить, в качественном и количественном отношении, к предвидению еще не последовавшего события, поскольку это удается. Благодаря этому не только радикально уничтожаются все дурацкие фантазии о внутренней свободе, которыми питались целые тысячелетия, но они сами заменяются также чем-то положительным, что пригодно для практического устроения жизни». Согласно этому, свобода состоит в том, что рациональное понимание тянет человека вправо, иррациональные побуждения — влево, и при этом параллелограмме сил действительное движение происходит в направлении диагонали. Следовательно, свобода является равнодействующей между пониманием и инстинктом, между разумом и неразумием, и степень ее у каждого отдельного человека можно установить согласно опыту с помощью «уравнения личности», пользуясь астрономическим выражением. Но через несколько страниц мы читаем: «Мы основываем моральную ответственность на понятии свободы, которая, однако, означает для нас только восприимчивость к сознательным мотивам, сообразно природному и приобретенному рассудку. Все подобные мотивы действуют, несмотря на восприятие возможного противоречия в поступках, с неизбежной, естественной закономерностью; но, когда мы приводим в действие моральные рычаги, мы рассчитываем именно на это неустранимое принуждение».