Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 164

— Азатеная.

— Если это звание что-то означает, да.

— Она предлагает экстаз разрушения, милорд.

— Как могло бы любое существо огня.

— И вожделение, — добавил Айвис. — Вы говорите о мягкости, но мне приходится жить с проклятием ее ласк.

Впереди деревья стали реже, обозначая поляну. Карканье и щелканье воронов неслось со всех голых сучьев, черные силуэты плясали на потемневшем насте, прыгали по неподвижным телам. В холодном воздухе повис запах рвоты и дерьма.

Молча приблизившись, они оказались на краю поляны, увидели десятки тел, почти все раздеты донага, плоть стала черной, раны и ссадины не закрылись и несут по краям ободки инея.

— Кожа обманывает, — заметил Айвис. — Это были Лиосан.

— Бегущие Лиосан, сир, — добавил Газзан. — Их били в спины, на бегу. Топоры, копья и стрелы. Их разбили, сир, обратили в отступление.

— Отрицатели, — буркнул кто-то из отряда, — отрастили зубы.

— Или монахи вернулись наконец к пастве, — сказал Айвис. — Но стрелы… Ничего благородного.

Вздох Аномандера превратился в призрачный плюмаж, рассеявшийся над поляной. — Знать так предана Легиону, даже если солдаты резали поселян в лесах?

— Преступление требует…

— Преступление, сир? Так мы разделяем кровь на руках? Одна сторона права, на другой — сплошные негодяи? Скорее хватайте мечи, чтобы не забыть различие! Уничтожим врага, не отводя глаз! Но я скажу тебе: острый взор истории не дает отводить глаза, не сулит слов прощения, не любит семантических уловок. Запомни увиденное, капитан, и оставь суждения на промерзшей почве. Жизнь имеет право защищать себя, будь то зубами, ногтями или стрелами.

— Значит, ответим на зверство зверством, милорд. Как быстро мы опустились до уровня дикарей!

Аномандер пренебрежительно махнул рукой: — Лучше видеть истину незамутненным взором, капитан, видеть собственное падение. — Глаза его пылали огнем, но лицо не исказилось гневом. — Мы с тобой видели войну в лицо. Мы убивали и погибали, и дикость была нам любовницей, шла шаг в шаг с нашим неутомимым наступлением. Станешь отрицать?

— Повод был верным…

— Твоя рука хоть раз останавливалась?

— Почему бы, милорд?!

— Да, почему бы? — Он повернулся спиной к поляне и трупам. — Почему бы, когда правосудие служит дикарям? Когда повод оправдывает преступление? Оправдывает? Скорее освящает. Мне уже кажется, возвышение священства было связано лишь с необходимостью благословлять убийства. Жрецы, короли, воеводы, знать. И, разумеется, железный кулак офицерства. — Он оглянулся. — Что ж, благословим поле брани. Жрецов нет, так что поработаем за богов. Благослови все, Айвис, ради мира, в котором более нет преступления в убийстве.

Потрясенный Айвис отступил. — Милорд, вы внушаете отчаяние.

— Я внушаю? Бездна подлая, Айвис. Я лишь высекаю надпись словами, коих мы не хотим слышать. Если гонец приносит дурные вести, он ли виноват?

Он прошел мимо Айвиса назад, к лагерю у дороги. Айвис велел взводу следовать. Сам стоял и молча смотрел на солдат, потом, бросив последний взор на поляну и галдящих ее хранителей, пошел последним.

«Мы уже не различаем. Так он говорит. Поле боя за спиной говорит то же самое. И если в сердце горелого леса богиня медленно провисает на кольях… этого преступления не заметит сама история».

* * *

Было бы заблуждением думать, что дикий лес полон богатств, позволяющих набивать живот досыта. Даже в отсутствие волков и котов олени и лоси могут вымирать от голода. Шаренас Анкаду успела понять смысл сезонных охот отрицателей. Нужно добыть пищу, выкопать погреба, прокоптить и засолить мясо, сложить запасы. В этом привязанном к времени года мире одиночная семья напрягает все силы, любые связи становятся хрупкими и напряженными.

Стоны пустого желудка не утешить рассуждениями о знатности рода и чести. Покорившись примитивным нуждам, стоит забыть о гордости. Она горько вспоминала болтовню родственников, ностальгию по более простым дням, когда чистота означала глубокую пахоту или погоню за богатой дичью. Они твердили, будто кровь помнит прошлые жизни, и каждая была образцом добродетелей. Но время не обманешь. Благородное лицо с обагренными губами, стертые руки, грязь и заусеницы под ногтями, рваные меха и потрепанная куртка, отупелый стеклянный взгляд (как часто такое выражение принимают за спесь!) — все это не память прошлого, но день нынешний. Она сравнялась с жителями лесов, с изгоями в холмах и пещерах.

Нести им смерть — вот что было неизмеримым преступлением.

«Милый Кагемендра, я поняла, что такое безутешность. Белизна кожи не скроет того, что мы творили здесь.

И посмотри, что они устроили, наши несчастные сородичи — лесовики. Если знать облачилась в скорбные одежды — знайте, времени для траура уже нет».

Она проходила мимо трупов. Узнавала некоторые лица, хотя смерть исказила привычные черты. Почти все стрелы вырезали из ран, наконечники забрали, лишь древки валялись рядом. За неровной линией убитых солдат начались другие, застигнутые в бегстве. Пути отчаянного спасения было легко предсказать.

Рота Халлида Беханна, приведенная сюда самой Шаренас.

«Вот урок, любимый, но я не решаюсь его обсуждать. Лучше отвести глаза. Я стала еще одной вороной на пире стервятников. Блеск железного клюва, еще немного плоти, чтобы усмирить голод. А бусинки черных глаз оценивают с веток новую соперницу».

Она услышала шум и повернулась.

Они подкрались незаметно и были в двух десятках шагов. Шаренас подбросила нож в руке, глядя на чужаков. Потом прищурилась. «Ба, он вовсе не чужак». — Грип Галас, — начала она, и голос оказался хриплым. — Супружеская измена, вот как? Женщина с тобой вполне ничего, но против Хиш Туллы? Возраст притупил твое зрение, да и разум.

— Шаренас Анкаду?

— Сомневаешься, кто стоит пред тобой? Не я ли наносила визит в ваше зимнее гнездышко? Не я ли ежилась под мехами в непрогретой келье, которую вы звали гостиной?

Женщина резко скривилась. — Если зажечь камин, комната быстро прогрелась бы.

Шаренас прищурилась. — Ах да. Это ты. — Указала острием ножа на тела вокруг. — Ищете старых друзей?

— Если и так, — отозвался Грип, — то ради совсем иной цели, чем вы.

— Лес недружелюбен.

— Полагаю, уже довольно давно, Шаренас Анкаду.

— Я дезертир. Убийца товарищей, офицеров и многих солдат. Они гнались за мной.

— Тут была битва, не засада, — подала голос женщина.

— Вдовцы, коим нечего было терять. Но привкус крови на языках вызвал нарастающую жажду.

— У них или у вас?

Шаренас покосилась на женщину. — Пелк. Прежде из свиты Урусандера. Тебе всегда было нечего сказать.

— Посылать солдат на бой и смерть — тут много слов не нужно, капитан. Сами знаете.

— Ты была наставницей. Мастером оружия.

— Я делала то, что нужно для армии. — Пелк подошла ближе, глаза озирали примерзшие к земле, скорченные трупы. — Делала всех вас сиротами и показывала титьки последней оставшейся матери. По имени Война.

Слова заставили Шаренас задрожать — впервые за много недель она поняла, как продрогла. — Я еще не решила вашу участь, так что не подходи. И осторожнее, я ныне волшебница.

— Обоссаться можно, — сказала Пелк. — Выглядите голодной. И грязной, и вонючей.

— Они охотились за вами? Что за рота? — спросил Грип Галас.

— Халлида Беханна. Если он не умер, жаль. — Шаренас помолчала. — Я готова была перерезать всех прямо в проклятых палатках, но пошла за Эстелой и ее бесполезным мужем. И за Серап Иссгин. Потом время вышло.

— И кто дал вам такое задание, капитан?

Шаренас всмотрелась в спокойное лицо Пелк, озадаченная вопросом. — Урусандер.

— Отдал приказ?

— Показал свою никчемность.

— А эти?

— Отрицатели, Пелк. Неужели не очевидно? — Она ухмыльнулась Грипу Галасу. — Драгоценные легионеры, столь хорошо выученные и отточенные мастером оружия Пелк. Их загоняли, как диких зверей.