Теряя себя (СИ) - "Eve Aurton" - Страница 58

— Что ты видела? — голос Рэми разносится будто издалека, глухим раскатом, и я хмурюсь, прижимая дрожащую руку к груди, туда, где по идее должна быть рана — ужасная кровавая дыра, оставленная безжалостной пулей. Но вместо этого с удивлением провожу по гладкой неповрежденной коже, вызывающей искреннее недоумение. Я должна была умереть. Должна была. — Так что?

Облизываю пересохшие губы и перевожу расфокусированный взгляд на Хозяина, стоящего у окна, боком ко мне. Он все в том же костюме, только без пиджака, его белая рубашка почти вся вымазана кровью, и среди хаоса в голове я ощущаю легкий укол вины, ведь это из-за меня его идеальный образ полетел к чертям. Он терпеливо ждет ответа, продолжая смотреть в даль и не двигаясь, а я на миг прикрываю глаза, пытаясь составить цепочку из образов и ответить наконец на вопрос, заданный мне равнодушным тоном.

— Пламя костра, ночь, тишину. Я видела абсолютную свободу и дышала воздухом, которым никогда не дышала, — тихо шепчу я, удивляясь тому, откуда он мог узнать, что мне что-то снилось. — Я видела вас и будто была вами. Я горела в огне.

— Все ясно, можешь не продолжать, — Рэми говорит это с заметной досадой, словно он всем сердцем надеялся на иной расклад, верил в то, что странные образы не коснутся меня, пройдут мимо и не оставят гнетущего чувства в душе, от которого во рту вяжет. — Всего лишь сон, не обращай внимания.

— Я должна была умереть — нахожу в себе силы сказать это вслух и, прижав подбородок к груди, рассматриваю пропитанное кровью платье. Она превратила голубую ткань в темно-красную, заляпала руки, простыни, одеяло. Она осела на коже удушающим металлическим запахом и потрескавшейся липкой пленкой. Она перекрасила пряди волос в грязно-бурый и лишила их блеска.

— Еще успеешь, — сухо бросает Рэми, наконец поворачивая голову ко мне и поражая своим видом. Слишком бледен и будто измотан, измотан настолько, что под глазами легли темные тени и губы лишились привычной краски.Он смотрит на меня пару секунд, а потом, зашторив окно, медленно подходит ближе и, пряча руки в карманы брюк, встает рядом с кроватью, таким образом почти нависая надо мной. — А теперь, ma petite malheureuse fille*, ты вспомнишь все, о чем говорила с Адель, — его голос приобретает угрожающе вкрадчивые нотки, и вся я сжимаюсь, чувствуя скрытую в холодных эмоциях ярость. Она клокочет в его груди, просвечивает в его взгляде, она готова вырваться от одного неосторожного слова.

— Причем здесь Адель?

— Потому что она была здесь буквально вчера, и не для того, чтобы встретиться и пообщаться о твоих переживаниях. И потому что их целью совершенно точно была ты. А значит, ты знаешь что-то важное.

— Почему я?

— В вампира не стреляют обычными пулями.

— Люди не выживают после таких ранений, — теряя последние крупицы благоразумия, шепчу я и тут же жалею, когда на лице Рэми дергается мускул. Он сжимает челюсти, словно своими словами я задела его за живое, указала на ошибку, которую он совершил и сейчас жалеет об этом, ведь причина, по которой я до сих пор жива, скрыта в нем. И я это точно знаю.

— Ты права, ma fille, не выживают, — он склоняется, опираясь руками по обе стороны от моих плеч, и смотрит на мою грудь, где в отвратительно окровавленном платье сверкает дырка от пули. Не успеваю отвести взгляд, как он резко поднимает голову и, теперь уже разглядывая мое лицо, продолжает: — Поэтому я дал тебе своей крови, которая помогла тебе исцелиться. Надеюсь, ты понимаешь всю серьезность ситуации, Джил, потому что обмен кровью с рабами запрещен законом и вампирской этикой, поэтому будь любезна, никому ни слова о том, что в тебя стреляли. Тем более Адель, впрочем, она наверняка думает, что сейчас ты уже мертва, тем интереснее будет наблюдать за ее реакцией, когда она увидит тебя живой и невредимой.

Не смею пошевелиться, боясь навлечь на себя гнев и понимая истинную причину его ярости — он вновь переступил закон, дав свою кровь и сохранив мне жизнь. Он, создавший этот мир и являющийся его опорой, противоречит сам себе, ставит под сомнение свою репутацию, жертвует авторитетом. Вот только ради чего?

— Так что? Давай, девочка, вспоминай, — в его голосе начинает сквозить нетерпение, его взгляд темнеет от едва сдерживаемой злости, и Рэми оплетает меня в плотный кокон своей близости, все-таки вынуждая взять себя в руки и вспомнить наш разговор с Адель до мельчайших подробностей.

— Мы говорили о моей потерянности и эмоциях.

— Дальше, — для пущего эффекта Хозяин стукает ладонью по подушке, отчего я испуганно вздрагиваю и начинаю нервно дышать. Вжимаю голову в плечи, надеясь спрятаться от его гнева, и даже начинаю жалеть, что вообще пришла в себя. Быть может, было бы лучше умереть, чем участвовать во всем этом. В конце концов, я всего лишь наложница, пустое место, я не хочу быть частью их игр.

— Она сказала, что вы выгораживаете меня перед Советом, и была удивлена, что в простили мне такую выходку.

— Надо же, какая осведомленность. Дальше, Джил, что такого ты ей сказала, раз она решила тебя убить?

— Я не знаю, она сказала, что вы всеми силами ищете истину и стараетесь не рассматривать людей как опасность, и тогда я ответила, что вы идете в правильном направлении, — при этих словах Рэми чуть хмурится, склоняясь еще ниже и безотрывно смотря в мои глаза. Мне кажется, их тьма гипнотизирует, я не могу отвести взгляд, ощущая как тело наливается тяжестью и биение сердца успокаивается. Страх уходит, оставляя после себя подозрительное спокойствие, приятную пустоту, абсолютное доверие. Мысли становятся легче, и теперь я не боюсь близости Господина, вновь играющего с моими эмоциями. — Потому что в тот день на Арене я видела вампира, наблюдающего за восстанием с верхней трибуны, — не успеваю договорить и резко замолкаю, когда Господин напрягается и сжимает кулаки. Его лицо приобретает демонические черты, ноздри трепещут от глубоких вдохов, что он делает, пытаясь совладать с яростью, почти победившей его.

— Кого ты видела?

— Я н-не знаю, я не узнала его, потому что он был в черной накидке с глубоким капюшоном.

— Тогда с чего ты взяла, что это вампир? Ты хотя бы понимаешь всю серьезность своих обвинений?

— Люди не имеют такой стати, мой Господин, им не присуща плавность движений и королевская осанка. Они загнаны страхом и напуганы вашей силой. Тот, кто был на Арене, определенно вампир. Я более чем уверена.

— Ты не говорила мне об этом, но сочла нужным поделиться с Адель. И вот последствия твоей доверчивости, ma fille. Это будет тебе уроком, — с ядовитым сарказмом шепчет Рэми, наконец выпрямляясь и кидая на меня чуть ли не презрительный взгляд, от которого бросает в дрожь. Впрочем, его можно понять, ведь его наложница скрыла, как оказалось, важные факты. Вернее, предпочла разболтать их другим, чем поведать своему Господину.

— Простите, — только и выдыхаю я, прикусывая нижнюю губу и с трудом сдерживая слезы. Понимание того, что меня втянули в политические игры, вызывает что-то наподобие жалости, и я проклинаю свою болтливость, Адель, воспользовавшуюся моей наивностью, этот жестокий мир, забравший у меня возможность увидеться с мамой, а в том, что мы с ней больше не увидимся, я даже не сомневаюсь, ведь Хозяин предпочтет разобраться с заговором, чем вернуть мне надежду. В груди нарастает едкая боль, и я горько всхлипываю, когда Рэми, не сказав ни слова, разворачивается и направляется к выходу. Становится так тошно, что я уже не могу удержать накатывающую истерику, вынуждающую меня унизительно мямлить: — Господин, — пытаюсь подняться и мутным от слез взглядом провожаю его удаляющуюся спину. — Господин! — уже громче кричу я, все же вынуждая его обернуться. Он смотрит на меня с ледяным безразличием, пока я встаю на налитые свинцом ноги и медленно подхожу к нему. Меня трясет от напряжения, пальцы, которыми я цепляюсь за его рукав, немеют, и мольбы срываются обрывочными, унизительно жалкими фразами: — Прошу вас… вы обещали… всего лишь одна встреча… я больше никогда не попрошу… моя мама… я умоляю вас… вы успеете наказать виновных, — плачу как маленький ребенок, будто мои слезы могут тронуть его каменное сердце, и постепенно оседаю на колени, теряя последние силы, но все же продолжая удерживать его за руку. Представляю, насколько ужасно сейчас выгляжу: с заплаканным лицом, в кровавом безумии, но это не имеет значения, никакого, потому что мне нужно увидеться с мамой.