Убить сову (ЛП) - Мейтленд Карен - Страница 36

Близился вечер, череда жителей деревни и их оправданий почти закончилась, и я остался один. Я полистал страницы книги счетов. Цифры в длинных столбцах не особенно точны. Если кто-то проверит эти записи... нет, они не станут. Епископ не станет беспокоиться о нищем приходе где-то на задворках. Даже в лучшие годы то, что церковь святого Михаила посылала в Норвич, должно быть, составляло самую малость от десятины, собранной с остальных. Сам епископ интересовался только богатыми приходами, которые имели гораздо больше возможностей его обмануть. Он никогда не сможет держать достаточно писцов, чтобы проверять записи каждой мелкой и захудалой деревенской церкви.

Господи, сколько же епископ продержит меня в этой ссылке? Я не годился для работы приходского священника. Ну что я знал о стоимости свиней или о цене каких-нибудь паршивых кур? Я отбыл наказание за грех с Хилари. Разве я ещё не достаточно страдал? И если не удастся сделать так, чтобы епископ снова взял меня в собор, меня забудут и оставят гнить здесь до конца моей несчастной жизни, как случалось с другими.

Я ещё помнил запахи оживлённых улиц Норвича, рынки, пахнущие приправами и рыбой. Я слышал крики торговцев и хозяек, уговаривающих прохожих отведать фруктов в меду и сладкой маринованной селёдки, булочек с корицей и сладостей с ароматом розовой воды. Я чувствовал нежность мускусного масла, которое слуги втирают в распаренные после бани тела. И Хилари. Нежные руки на моих ягодицах. Язык, скользящий по моему бедру до...

— Это всё, что ты собрал, отец? Епископ будет очень разочарован.

Я резко оглянулся. В угасающем сумеречном свете, у двери, прислонившись к стене стоял, скрестив руки, Филипп д'Акастер и с любопытством меня разглядывал.

— У епископа Салмона есть сострадание, — ответил я. — Ты же знаешь, случился неурожай. Люди не могут заплатить десятину с того, что не получили.

Он пожал плечами.

— Кажется, деревенские без проблем заплатили налог Поместью. Мастера Совы отлично им в этом помогают.

Он медленно прошёл по сараю и уселся на край стола, гдядя на меня сверху вниз. Я поспешно захлопнул книгу счетов.

— Мастера Совы могут и тебе помочь собрать десятину, отче. Скажи только слово, и они легко наполнят твой сарай.

— Чтобы собрать десятину, не нужны угрозы и запугивание. Жители деревни в основном добрые и честные люди, заплатят, когда смогут. — Я поднялся со скамьи, крепко сжимая в руках книгу. Нелегко говорить спокойно и уверенно перед ухмылкой Филиппа. — И, насколько я понимаю, Филипп, ты можешь приказать Мастерам Совы, чтобы прекратили угрожать дому женщин. Я знаю, что случилось на Варфоломеевской ярмарке, всей деревне это известно. Я говорил своим прихожанам и скажу тебе: если эти женщины станут противиться святой церкви, я, как избранный Богом священник, просто обязан с этим разобраться. Но до тех пор, пока они не создают проблем и занимаются добрыми делами, мне незачем с ними ссориться.

— Даже если они тащат через всю деревню прокаженного вопреки твоему приказу? — Филипп соскользнул со стола и обошел сарай, ощупывая и заглядывая в полупустые мешки. — И я слышал, сегодня дом женщин принял еще одну гостью прямо у тебя под носом, отшельницу, которую выгнал епископ Салмон. Будем надеяться, это не дойдет до его ушей, отче. Ему может показаться, что твоя власть здорово пошатнулась. — Он вернулся и встал передо мной, широко расставив ноги в своей обычной надменной манере. — Я знаю, ты надеешься на прощение, отче. Хочешь вернуться на свою уютную должность в соборе, и кто может винить тебя за это? В городе удобное жильё, хорошее вино, полно красивых женщин — Мастера Совы могут помочь тебе вернуть всё это. Через несколько месяцев или даже недель ты снова будешь лежать в уютной постели. Конечно, будешь ли ты в постели один — твоё дело. У меня и в мыслях не было подталкивать божьего человека к распутству. — Он щёлкнул пальцем по книге счетов. — Тебе нужно только попросить, отче, и сразу всё закончится. Подумай об этом.

Он подмигнул мне и вышел из сарая.

Настоятельница Марта     

Женщины, зевая, разбрелись из часовни по своим кроватям, и я задула свечи. Наконец, когда вся часовня, кроме неугасимой лампады над алтарём, погрузилась в темноту, я закрыла дверь и, уставшая, направилась в свою комнату. Эти драгоценные часы между вечерними и утренними молитвами значили для меня больше, чем просто сон — возможность побыть одной, без болтовни и суеты, целый день наполняющих наш двор. Меня постоянно дёргали за рукав с сотней проблем, и мне весь день хотелось хоть на час о них забыть.

Обычно мне было хорошо среди коленопреклонённых женщин, собравшихся вокруг в слабом мерцании свечей, но этой ночью даже их тихое дыхание отвлекало меня от молитв. С другой стороны двора сквозь ставни комнаты Андреа пробивался тоненький луч света. Она уже десять лет как закрылась от мира, проводя каждое мгновение в единении с Господом. Ей даже не нужно было беспокоиться о том, кто будет ее кормить, и уж тем более — кто накормит самих кормящих.

Моя сестра Элеанор была такой же. Ребенком она понятия не имела, как появляется еда на столе или чистые скатерти в шкафу. Она просто протягивала руку, ожидая, что они там, и так и оказывалось. Я вела отцовский дом, и хорошо вела: счета в порядке, хороший стол для гостей, чистые простыни, и слуги не доставляли ему проблем. При этом он и десяти слов за день мне не говорил, но весь светился, когда муж сестры привозил ее к нам, что случалось не так уж часто. Визиты Элеанор стали еще реже, когда парализованный отец слег. Она говорила, что от вони ее тошнит и молоко в груди киснет. Это опасно для беременных и кормящих, говорила она, а она постоянно находилась в одном из этих состояний.

Я так старалась обеспечить бегинаж всем необходимым и принять всех, от кого отказались люди. Но на каждом повороте встречались препятствия, и порой, да простит меня Господь, мне казалось, что их чинит не дьявол, а сам Бог. Неужели Господь так ревнив, что наказывает нас за то, что мы уделяем больным и несчастным время, которое могли бы провести в молитвах? Трудно в это поверить. Или всё-таки я неправа? Этой ночью я даже не могла найти слов для молитвы.

Я внезапно проснулась, наклонилась вперёд, пытаясь встать. Ноги окоченели и не гнулись. И всё ещё темно. Должно быть, я заснула, стоя на коленях у кровати.

Привратница Марта подхватила меня под локоть и помогла, я с трудом поднялась на ноги.

— Что... в чём дело? — спросила я.

— За дверью ждёт серый монах, тот, что приходил с Андреа, — прошептала она. — Я сказала, чтобы уходил и пришёл после утрени, но он настаивает, хочет говорить с тобой сейчас, Настоятельница Марта. Он не сдвинется с места.

— Я думала, он вернулся домой вместе с матерью Андреа. Что ему могло понадобиться среди ночи?

Привратница Марта, как обычно, пожала плечами. Но она зевала, и мне стало ясно, что на сей раз её это совсем не интересовало — лишь бы монах отошёл от ворот, чтобы она могла вернуться в тёплую постель.

Я завернулась в плащ и вслед за светом от фонаря Привратницы Марты направилась к воротам. Забрав фонарь, я выскользнула наружу, приказав ей запереть за мной калитку. Если за воротами ждала беда, я не хотела впускать её внутрь.

Ночное небо затянули облака. Я держала фонарь прямо перед собой, но видела лишь деревья и тени. Когда одна из теней заговорила, я обернулась с колотящимся сердцем. Лампа высветила только длинный нос под низко надвинутым капюшоном.

— Настоятельница Марта, прости, что беспокою в такой час, но для всех лучше, чтобы никто меня здесь не увидел. Наc никто не услышит?

Я поняла, он подумал о Привратнице Марте. Я прошла немного вперёд по дороге, и посетитель удостоверился, что мы одни, потом нетерпеливо обернулась.

— Чего ты от нас хочешь? — Я еле таскала ноги от усталости и была не в настроении любезничать. — Привез к нам ещё одну больную страдающую душу?