Метафизика войны - Эвола Юлиус - Страница 23

Из Ливия (VIII, 9) мы знаем все детали этого трагического ритуала, а также священную формулу вызова и самопосвящения, которую намеревавшийся пожертвовать собой во имя победы должен был произнести, повторяя её со слов понтифика, одетый в praetesta, с накрытой головой, с рукой на подбородке, а с ногой на копье. После этого он встречал свою смерть в сражении — это был уже не человек, а снизошедшая на него «фатальная» сила. Были благородные римские семьи, в которых этот трагический ритуал был почти что традицией: например, трое из рода Дециев совершили его в 340 г. до н. э. в войне против мятежников–латинов, затем снова в 295 г. в войне с самнитами, и снова в 79 г. в битве при Асколи: как если бы это было «семейное правило», как говорит Ливий.

Как чисто внутренняя позиция это жертвоприношение может напоминать по своей абсолютной ясности и добровольному характеру то, что всё ещё происходит сегодня в японской войне: мы слышали об особых торпедных судах, или о японских самолётах, пикировавших со своими экипажами на цель, и, опять же, это жертвоприношение, почти всегда совершаемое членами древней воинской аристократии, — самураями, имеет ритуальный и мистический аспект. Различие определённо состояло в том, что они не намеревались совершить больше, чем чисто материальное действие — но не истинное вызывание, как в римской теории devotio.

И естественно, современная и, прежде всего, западная атмосфера по тысячам причин, которые стали, так сказать, основополагающими для нашего существования за столетия, сильно затрудняет возможность почувствовать и привести в движение силы, действующие на заднем плане, и придать каждому жесту, каждой жертве, каждой победе преобразующий смысл — как те, что мы обсудили выше. Однако несомненно, что даже сегодня, в этих торжествующих превратностях не нужно чувствовать себя одиноким на поле боя — нужно чувствовать, несмотря ни на что, связь с чем-то большим, чем просто человеческий порядок, и пути, которые нельзя определить только ценностями этой видимой реальности, могут быть источником силы и упорства, чьи эффекты на любом плане, по нашему мнению, нельзя недооценивать.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Принципом древней мудрости является то положение, что сами ситуации не так важны, как отношение к ним, и, следовательно, значение, им придаваемое. Христианство, обобщая с похожей точки зрения, смогло говорить о жизни как об «испытании» и переняло максиму vita est militia super terram.

В спокойные и упорядоченные периоды истории эта мудрость достижима только для немногих избранных, так как слишком много случаев, в которых можно сдаться и пасть, посчитать эфемерное важным, забыть нестабильность и случайность того, что неизбежно обладает такими качествами по своей природе. Именно на этом основании организовано то, что может быть названо в широком смысле буржуазной жизнью: это жизнь, которая не знает ни подъёмов, ни глубин, и развивает интересы, привязанности, желания и страсти, которые, какими бы важными ни были с чисто земной точки зрения, становятся мелкими и относительными с надындивидуальной и духовной точки зрения, которую всегда нужно считать присущей любому человеческому существованию, достойному таким называться.

Трагические и разрушительные периоды истории обеспечивают силой обстоятельств тот факт, что большее количество людей идут к пробуждению, к освобождению. И по сути именно этим может быть измерена глубинная жизненная сила человека, его мужественность и его устойчивость в высшем смысле. И сегодня в Италии на том фронте, который более не знает разделения на солдат и мирное население, и поэтому видел так много трагических последствий, нужно привыкнуть смотреть на вещи с этой высшей перспективы в намного большей степени, чем это обычно возможно или необходимо.

На следующий день или даже в следующий час в результате бомбардировки можно потерять дом или всё самое любимое, всё, к чему больше всего привязался. Человеческое существование становится относительным — и это трагическое и жестокое чувство, но оно также может быть причиной катарсиса и средством вывести на свет единственную вещь, которую никогда нельзя подорвать и которая никогда не может быть уничтожена. Нам нужно помнить, что предрассудок, приписывающий всю ценность чисто индивидуальной и земной человеческой жизни, сильно распространился и укоренился по сложному комплексу причин — предрассудок, который в других цивилизациях был и остаётся почти неизвестным. Тот факт, что номинально Запад исповедовал христианство, имел только минимальное влияние в этом отношении: вся доктрина сверхъестественного существования духа и его спасения за пределами этого мира не подорвала этот предрассудок сколько-нибудь значительно; она не сделало знание о том, что жизнь не начинается с рождения и не может закончиться со смертью, способным действовать на практике в повседневной, чувственной и биологической жизни значительного количества существ. Скорее люди привязались к той небольшой части целого, которая является короткой частью существования индивида, и приложили все усилия по игнорированию того факта, что реальность, определённая индивидуальной жизнью, за которую они держатся, не твёрже, чем у пучка травы, за который хватаются, чтобы не быть унесёнными диким течением.

Именно творческая ценность и создаёт это осознание не как что-то интеллектуальное или «религиозное», но скорее как живой факт и освобождающее чувство, которое сегодня (по крайней мере, для лучших из нас) может иметь всё трагическое и разрушительное. Мы не рекомендуем отсутствие чувствительности или какой-либо неправильно понятый стоицизм. Вовсе нет: это вопрос приобретения и развития чувства независимости от себя, от людей и вещей, которое должно вселить спокойную, несравнимую уверенность и даже, как мы сказали ранее, неодолимость. Это похоже на упрощение себя, приведение себя в состояние ожидания, с твёрдым, полным осознанием, с осознанием чего-то такого, что существует за пределами всякого существования. Из этого состояния будет также найдена способность всегда восстать заново, как бы ex nihilo[36] с новым и свежим умом, забыв то, что было, и что было потеряно, сосредоточившись на том, что может быть положительно и творчески сделано.

Радикальное уничтожение «буржуа», существующего в каждом человеке, возможно в эти разрушительные времена более, чем в любые другие. В эти времена человек может снова обрести себя, может реально стоять перед собой и привыкнуть смотреть на всё согласно взгляду с другого берега, чтобы вернуться к важности, к сущностной значимости того, что должно быть таковым в любом нормальном существовании: отношение между жизнью и «более–чем–жизнью», между человеческим и вечным, между краткосрочным и неуничтожимым.

И найти пути выше простого утверждения этих ценностей, чтобы положительно жить ими, найти полное силы выражение в по возможности наибольшем количестве человек в эти часы испытаний, — это, без сомнения, одна из главных задач, с которыми сталкивается политическая и духовная элита нашей нации.

РАСА И ВОЙНА: АРИЙСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ СРАЖЕНИЯ

В нашей предыдущей статье, рассказывающей о способности войны и героического опыта вызвать пробуждение глубинных сил, связанных с основами расы, мы видели, что в самом общем случае появляются два различных и на самом деле прямо противоположных типа. Первый тип, тип мелочного мещанина — покладистого конформиста, псевдоинтеллектуала или пустого идеалиста — может пройти через распад, включающий высвобождение стихийных сил и инстинктов, в котором индивидуальность регрессирует до субличностной стадии, до «расы природы», истощающей себя в беспорядке предохраняющих, утверждающих инстинктов. Во втором же типе, напротив, наиболее «стихийные» и нечеловеческие аспекты героического опыта становятся средством преображения, восхождения и достижения цельности личности в трансцендентном плане существования. Это составляет вызывание того, что мы назвали «расой духа», то есть духовного элемента «свыше», который в высших расах оказывает формирующее влияние на чисто биологическую часть и является корнем их «традиции» и пророческого величия. В то же время с точки зрения индивида это такой опыт, который древность (в особенности арийская древность) считала не менее богатым сверхъестественными плодами, чем аскетизм, святость и даже посвящение (инициация).