Всеобщая история искусств. Искусство эпохи Возрождения и Нового времени. Том 2 - Алпатов Михаил Владимирович - Страница 118

Его прекрасное знакомство с деревней сказывается повсюду. Он сам говорил с восхищением о «бесконечном великолепии» деревенской жизни, об ее «истинной человечности» и «великой поэзии». Но в поисках художественных средств для ее выражения он не пренебрегал примером старых мастеров и чувствовал себя наследником живописцев прошлого. Швейцарский реалист Келлёр назвал свою трогательную повесть о двух несчастных влюбленных «Ромео и Юлия в деревне». Милле тоже искал в классической живописи средства для характеристики того, что происходило у него перед глазами. «Я мог бы всю жизнь провести лицом к лицу с творениями Пуссена и никогда бы не пресытился ими», — признавался он. В его произведениях, величаво обобщенных по своему замыслу, эти симпатии нашли себе ясное отражение. Его упрекали за то, что его люди, несущие теленка, похожи на людей, несущих быка Аписа. Действительно, самые обычные сценки приобретают у Милле значительность и торжественность обрядов в классической живописи.

По словам Милле, в своем «Дровосеке» он хотел дать не случайную бытовую сценку, но передать то волнующее впечатление, которое на зрителя производит в лесу фигура нагруженного связкой хвороста человека, направить «мысль на печальный удел человечества, его усталость». Он хотел дать образу дровосека типический характер, какой он имеет в басне Лафонтена. В таких картинах Милле, как «Сборщицы колосьев» (Лувр, 1857), он благодаря мудрому самоограничению и лаконизму дает в трех согбенных фигурах женщин собирательный образ непосильного, но не принижающего человека труда.

В своих картинах вроде «Благовест» (Лувр) с двумя фигурами крестьян, в молитвенной покорности, вырисовывающимися среди далекого простора полей, Милле отражает воззрения патриархального крестьянства. В выполненных в так называемой «цветистой манере» сельских сценах он не мог избавиться от воздействия пасторалей XVIII века. Наоборот, в других произведениях, как «Человек с мотыгой» или «Отдых винодела», он обнажает суровый закон непосильного сельского труда, предвосхищая этим образы Золя из его «Земли».

В своих лучших произведениях Милле избегает крайностей идеализации человека и низведения его с пьедестала. В «Сеятеле» (225) художник наглядно передал мерный шаг идущего по полю крестьянина, ритмическое движение его протянутой руки; он выразил это движение через ясное противопоставление опорной ноги и ноги отставленной, приведенное в соответствие с расположением его рук. Он отбросил подробности и выпукло выявляет построение всей фигуры. В этом, вероятно, сказались уроки старых мастеров. Цельность и ритмичность движения в «Сеятеле» может быть уподоблена классической статуе (ср. I, 78). Но в произведении художника нового времени еще сильнее выражена действенность человека, и этому немало содействует картинность всего замысла, в частности наклонная линия горизонта, как бы толкающая сеятеля вперед. Милле подчеркивает темное пятно шляпы крестьянина, которая выделяется на светлом небе; остальные части выдержаны в более светлых оттенках и полутонах. Фигура приобретает благодаря этому большую выпуклость; силуэт ее легко схватывается глазом. Но, конечно, решающее значение имеет то, что эти живописные достоинства позволили Милле показать в фигуре сеятеля внутреннее достоинство человека, величественную красоту его неутомимой трудовой жизни.

В своих пейзажах Милле близко примыкает к барбизонцам, но мысли о человеке всегда занимают все его внимание. Он не может не подмечать в природе все то, что имеет прямое отношение к человеку, к сельскому хозяину. В картине «Угольщицы» (Москва) крутой откос и голые стволы деревьев воспринимаются в тесной связи с фигурами двух бедных женщин, с трудом волокущих бревно. В картине «Стога» (Москва) художник заставляет нас видеть в стогах плоды человеческого труда.

В картине «Ноябрьский вечер» (224) осеннее поле, как «несжатая полоска» Некрасова, наводит «грустные думы». Низкие тучи, хмурое небо, раннее наступление вечера, улетающие птицы рождают впечатление одиночества, его еще более усиливает маленькая фигурка человека вдали. Брошенная борона среди поля служит сюжетным ключом картины: она намекает на то, какой огромный труд вложен человеком в это поле. Самый подбор образов вызывает поэтическое настроение. Этому содействует и ее композиция: поле круто вздымается к небу и оставляет от него узкую полоску, огромная борона на первом плане подавляет своими размерами маленькую фигурку человека на горизонте. Лишь в освещенном горизонте есть что-то манящее.

39. Курбе. Похороны в Орнане. 1850 г. Лувр.

Даже в самых несложных по сюжету рисунках Милле умеет создать поэтическое настроение, связанное с его основной темой. Деревянные башмаки, сабо у Милле (стр. 345) рядом с двумя колосьями выразительны, как вещи в картинах голландцев, у Шардена или у Домье (ср. стр. 331). Мы угадываем в них бедность, тяжелый труд, — весь жизненный уклад заботливых хозяев. В отличие от графического стиля Домье Милле в своих рисунках подчиняет свой почерк характеру изображаемых предметов; линии ложатся ровно, образуют сплошные пятна и полутона, содействуя ясной лепке формы.

Барбизонцы и Милле были наиболее крупными представителями· реализма во французском искусстве середины XIX века. Но признанным главой нового-направления был Гюстав Курбе (1819–1877). Как и многие другие мастера XIX века, он происходил из зажиточного крестьянства, молодым человеком попал в Париж и скоро обратил на себя внимание своим огромным дарованием живописца. Это был плотно сложенный мужчина пикнического характера, воплощение силы земли, человек несгибаемой воли и душевного здоровья, горячо привязанный, к жизни, глубоко уверенный в себе. В живописи он шел своим путем, опираясь на опыт реалистов XVII века, голландцев и испанцев. Его друзья — философ-социалист Прудон, критик Шанфлери, поэт Бодлер — помогали ему осознать свое призвание. Он стремился поставить свое искусство на службу передовым политическим идеям эпохи, сделать его демократичным, антицерковным, революционным. В своей книге «Об основах искусства и его общественном назначении» (1865) Прудон дает истолкование ряда картин Курбе в духе социалистических идей эпохи. Во время Парижской коммуны (1871) художник примкнул к коммунарам, деятельно участвовал в организации их художественной жизни и впоследствии подвергался преследованиям со стороны победившей реакции.

Многие передовые художественные идеи эпохи захватывали Курбе, но приобретали в его устах крайне заостренный характер. Он чувствовал фальшь признанных салонных мастеров, но, восставая против их авторитета, готов был ниспровергнуть и великих мастеров Тициана, Леонардо и Рафаэля. Воодушевленный успехами современной техники, он мечтал о замене художественных музеев вокзалами. Он обладал огромным дарованием живописца, остротой и силой восприятия, которые окрыляли его перед моделью на этюдах, но у него было мало художественного воображения и это мешало ему при создании обобщающих художественных образов.

Милле. Сабо. Рисунок. Собр. Жирардо.

Начиная со своих первых шагов, Курбе не оставлял мысли о создании большой, монументальной картины. Трудности были особенно велики потому, что он намеревался изображать лишь современную жизнь, писать только то, что видел своими глазами. Его поразили фигуры двух рабочих, разбивающих и таскающих камни у края дороги, и, пригласив их в мастерскую, он написал с них картину «Каменотесы» (Дрезден, 1849). Самый труд у Курбе не так опоэтизирован, как у Домье и Милле. Зато в выполненных в человеческий рост фигурах молодого и старого рабочего в простой одежде и деревянных башмаках, в их упорном трудовом усилии много человеческого благородства и монументального величия. Последовательный сторонник реализма, Курбе стремится не выставлять напоказ своего сочувствия этим людям труда. И все же картина эта своей эпической силой произвела сильное впечатление на современников и была воспринята как протест художника-демократа против социальной несправедливости. В другой картине «После обеда в Орнане» (Лилль, 1849) Курбе представил группу родных и земляков, слушающих скрипача, в сущности, жанровую сценку; но и здесь в сидящих фигурах столько величавой задумчивости, они обрисованы так сильно, что эта жанровая сцена приобретает значение социального обобщения.