Лишенная детства - Вале Морган - Страница 2

Она — мое все. Моя соседка, подруга, моя наперсница. Я бегу к ней, словно призрак, вырвавшийся из озера, не способная говорить, думать, дрожащая и близкая к истерике. Она обнимает меня, утешает, она дарит мне свое сочувствие в оболочке из папиросной бумаги. В этот вечер она спасает меня.

В отличие от меня, Мари слышала об этой истории с похищением, о которой трубят все средства массовой информации. Ей хорошо известны детали, и она посвящает в них меня. Оказывается, пропала женщина, которая совершала привычную пробежку в лесу Мийи-ла-Форе. Красивая блондинка с ласковыми глазами, пышными волосами и милой улыбкой. Я представляю себе это лицо грязным, изуродованным, искаженным страхом, со следами побоев. Я брежу наяву, и перед моими глазами встает мое детское тело, и вместо своего лица я вижу ее лицо — это она и я одновременно, в крови, без признаков жизни…

— Нет доказательств, что эту женщину убили, Морган! — успокаивает меня папа по телефону чуть позже тем же вечером.

Это правда. Никто не знает, что случилось в лесу, что довелось пережить Мари-Кристин Одо в день, когда она имела несчастье попасться на глаза хищнику.

Только я одна знаю.

Я предчувствую, что она мертва и знаю, что ей пришлось испытать. Я представляю себе ее страх и боль, причиняемую насильником, слышу ее крики и хрип удовольствия этого зверя. Я ощущаю, как под пальцами извращенца затухает крик. Я понимаю, что через девять лет, почти день в день, человек, который сломал мне жизнь, Мануэль Да Крус, мой сосед и палач, отправился в лес в поисках новой жертвы, которой не оставит ни единого шанса.

Несколько дней спустя полиция подтверждает все мои опасения: Мари-Кристин Одо изнасиловали, убили и оставили лежать голой на земле в лесу, словно собаку. После ДНК-экспертизы Да Крус признался в этом убийстве. Зверь вернулся и, вне всяких сомнений, снова нанес удар, — на этот раз смертельный, и в том же самом месте. Два года назад он вышел из тюрьмы, и ни социальные службы, ни правоохранительные органы, ни психологи не сочли нужным взять его под наблюдение.

Почему?

Представителям власти я рассказала все. Рассказала об исключительной жестокости того, кто меня изнасиловал, и о его «опыте» обращения с девственницами, и об отработанной тактике, позволившей меня выкрасть и спрятать, — обо всех этих деталях, свидетельствовавших о том, что мой случай — не первый. Я понимала, что я не первая и, разумеется, не последняя жертва Да Круса. Я сказала это, но никто не стал меня слушать. Почему?

Приговоренный к одиннадцати годам тюрьмы за то, что разбил мне жизнь, Мануэль Да Крус шесть лет провел за решеткой, после чего вернулся в то место, где совершил преступление, в дом, расположенный почти напротив дома моих родителей, и власти сочли возможным оставить его без психологического либо медицинского наблюдения.

Почему?

Мари-Кристин никогда не сможет задать этот вопрос. Ее заставили замолчать навсегда.

Но не меня.

Меня зовут Морган Вале, и мне двадцать два года. Я — первая из известных жертв Мануэля Да Круса и, насколько я знаю, единственная оставшаяся в живых. Единственная, кто может рассказать, что на самом деле произошло в лесу. Мари-Кристин Одо сделала все, чтобы ее убийцу поймали: из багажника машины, в котором он ее запер, она сумела позвонить в полицию и преподнести им на блюдечке описание и номер серого «Пежо-106», увозившего ее к смерти. Помощь подоспела слишком поздно, и Мари-Кристин, жертва убийства без свидетелей, никогда не сможет рассказать, что происходило с ней дальше. Она не может говорить, значит, это сделаю я. Чтобы люди вспомнили имя Мари-Кристин Одо, вспомнили о ее мужестве и о ее мучениях. Когда закончится суд, когда средства массовой информации и политики займутся другими делами, кто о ней вспомнит? Кто узнает, что «случай спортсменки», изнасилованной, задушенной и брошенной в яму, — вовсе не исключительный по своей сути, что такая же драма случалась в прошлом и еще повторится? Во Франции каждая шестая женщина признает, что в течение жизни ее пытались изнасиловать или же она стала жертвой этого акта[5]. Каждая двадцатая становилась объектом нападения, получала побои или ее пытались убить[6]. В год, когда разбилась моя жизнь, почти пятьдесят тысяч женщин были, как и я, изнасилованы[7]. Некоторые насильники потом берутся за старое. Что делается, чтобы им помешать?

Меня зовут Морган Вале, мне двадцать два, и полагаю, что в 2010-м для Франции пришло время принять меры по надлежащему лечению живущих в ее пределах извращенцев и помешать правонарушителям совершить новые преступления.

Услышат ли меня на этот раз?

2

МОЙ ТАКОЙ СПОКОЙНЫЙ ГОРОДОК…

Вся суть живого существа отражается в его глазах. Тяжелые, опухшие веки выдают труса, и я не доверяю тем, у кого глаза мечутся, словно нанюхавшиеся химикатов мухи. Я с давних пор сужу о людях по взгляду и верю, что в нем легко можно прочесть как искреннее расположение, так и хитрость. Я довольна парой гляделок, которой одарила меня природа. Мои большие глаза смотрят на мир честно и открыто, без тени злого умысла, а что до их цвета, то это настоящая загадка. В нашей семье недоумевают, от кого я унаследовала зеленый, с голубыми искорками цвет радужки. Как известно, когда подводят факты, на помощь приходит фантазия, и я сделала вывод, что это подарок далекого предка-путешественника, возможно, того самого ирландца, который поселился во французской глубинке в далеком 1900 году… По правде говоря, в истории моей семьи действительно много пробелов. Я мало что знаю о своих предках. И не намного больше — о детстве моих матери и отца. Она родилась здесь, в Луаре, а он какое-то время жил в Париже, потом поселился неподалеку, в нескольких километрах от того места, где жила она. И вот однажды высокая черноволосая девушка и симпатичный парень встречаются на городском рынке. Они замечают друг друга, он назначает ей свидание, потом они снова встречаются, обнимаются, веселятся и наконец решают жить вместе. Они не женаты, свободны, радостны и без ума друг от друга. Я появляюсь на свет в 1987-м — первый ребенок этих весельчаков и бонвиванов, и, спешу признать, с первых же дней купаюсь в бескрайнем море родительской нежности.

В Малезербе мы живем в чудном доме, разделенном на две половины: в одной мы с родителями, в другой — дядя и тетя. Поэтому всегда находится кто-то, кто рад приласкать «малышку», то есть меня. Я то и дело перехожу с рук обитателей первого этажа на руки живущих на втором, разукрашиваю входную дверь оттисками чернильной печати, пою на лестнице — я всюду у себя дома! — а потом бегу в садик, где мы с мальчиком, который в меня влюблен, целуемся под детской горкой, когда нас выводят на прогулку. На лето мои работающие родители отправляют меня к бабушке и дедушке в их ветхий домик в Авейроне. Он стоит на высоком холме один-одинешенек — настоящий остров, затерявшийся в полях, и наши единственные соседи — угрюмые коровы и лошади на вольном выпасе. Там, в эти золотые недели, когда ничто не напоминает о школе, я наслаждаюсь полнейшей свободой и свежим воздухом, увлекая двоюродную сестру Лоранс в марафон радостных проказ. В понедельник — пробежка по лугу и охота на кузнечиков. Во вторник — бассейн, а потом — баловство и шалости на наш выбор: методично оборвать все посаженные дедушкой цветы, стоит тому на минуту отвернуться; кричать как оглашенные и скакать перед безмятежной коровой; жариться на солнце; сварить суп из листьев и грязи. Столько всего можно сделать в эти долгие жаркие дни! Вернувшись из очередного набега на луга, мы решаем порыться в бабушкином комоде, презрев самые строгие запреты. И находим брошку с блестящими камешками и блузку в цветочек! Я влюбляюсь в них с первого взгляда, но Лоранс они тоже нравятся, и это — настоящая драма! Мы начинаем тузить друг друга из-за этой божественно красивой брошки, и нашей любимой бабушке приходится оторваться от кастрюль, чтобы нас разнять. Она останавливает драку и возвращает предмет спора обратно в ящик, которого тот не должен был покидать, а потом отправляет нас, провинившихся, в нашу комнату: