Я подарю тебе землю (ЛП) - Йоренс Чуфо - Страница 122

На этой скамье и сидел погруженный в раздумья Бенвенист, рассеянно глядя, как в бледных лучах восходящего солнца, проникающих в камеру сквозь маленькое окошко, танцуют мириады крошечных пылинок. За эти дни меняла, казалось, совсем высох и стал ещё меньше ростом. Заметив за решетчатой дверью какое-то движение, Барух поднял голову, и его водянистые глаза засветились облегчением и благодарностью. Он медленно поднялся на ноги и направился к двери, как всегда, внимательный и дружелюбный.

Стражник поднял решётку, и мужчины бросились друг к другу в объятия.

— Мне велено оставить вас наедине. Когда соберётесь уходить, постучите по решётке, и я вас выпущу.

С этими словами тюремщик направился в дальний конец коридора.

Оставшись наедине, Марти и Эудальд сели на стулья, а Барух остался на своём ложе.

Каноник первый нарушил тягостное молчание, невольно повисшее между тремя друзьями.

— Барух, друг мой, какое несчастье! -

— И какая чудовищная несправедливость! — подхватил Марти.

— Пути Яхве неисповедимы и непостижимы для смертных, — ответил Барух. — Каждому из нас при рождении уготована своя судьба, которую мы должны принять всем сердцем.

— Но любая смерть, приходящая не по воле Господа, а от рук человеческих, является нарушением Его воли и уже поэтому преступна.

— Простите меня, Эудальд, но когда смерть посещает нас в преклонные годы, она благословенна. Моя же послужит тому, чтобы смягчить гнев сильных мира сего и отвести от моей общины худшие несчастья.

— Полагаю, вы даже знаете, как именно.

— Протокол составлен со всей тщательностью, — ответил Барух. — Судья лично явился ко мне в эту камеру вместе с двумя свидетелями, чтобы ознакомить меня с ним. Они были внимательны и любезны; меня должны повесить таким образом, чтобы никто из нашей общины не увидел, и я этому рад. Казнь назначена на субботу, а никто не имеет права осквернить субботний день даже по такой причине, как чья-то смерть, которая, кстати, каждый день кого-нибудь настигает.

При виде такого умиротворенного смирения своего друга, Марти прямо-таки взорвался.

— Просто не понимаю, как вы можете быть так спокойны, когда вершится ужасная несправедливость!

— А что мы можем сделать? Все уже предрешено, никто не может ничего изменить. Все мы когда-нибудь умрем. Что ж, моя смерть наступит несколько раньше, только и всего.

— Вот уже сколько веков покорность судьбе и губит ваш народ! — воскликнул Марти. — Каждый год за пасхальным седером [36], вы поздравляете друг друга словами: «Следующий год — в Иерусалиме «, однако при безграничном смирении, с которым вы принимаете любую несправедливость, вы никогда не сможете туда вернуться.

— Марти, — вмешался Эудальд. — Мы пришли сюда для того, чтобы утешить нашего друга, а не для того, чтобы расстраивать его ещё больше.

— Простите, Барух, — сказал Марти. — Бессилие и гнев заставили меня произнести эти слова. Мы ведь действительно пришли, чтобы поддержать вас, и собирались сказать совсем другое.

— Оставьте в стороне гнев, и лучше выслушайте мою последнюю волю: у нас не так много времени, — попросил Барух.

Эудальд и Марти пообещали в точности исполнить все указания Бенвениста.

— Я покидаю этот мир, но те, кого я люблю больше всего на свете, остаются в нем. Мое имущество будет конфисковано, а семье предстоит покинуть город в течение месяца. У них больше не будет ни Барселоны, ни нашего дома, который они так любили, ни даже крыши над головой. Больше всего меня тревожит судьба Ривки и Руфи; две дочери уже вышли замуж и теперь принадлежат к семьям мужей. Теперь, Марти, что касается вас. Зная свою младшенькую, я не сомневаюсь, что она откажется уезжать вместе с матерью, чтобы не разлучаться с вами...

— Барух, я сделаю всё, что в моих силах...

— Позвольте мне закончить, — Марти, — мягко остановил его Барух. — У меня было достаточно времени для размышлений. Кстати, я часто вспоминал наши споры, Эудальд, которые мы с вами вели в те благословенные летние вечера, — на этих словах старик тяжело вздохнул. — Марти, я знаю, что Руфь любит вас с детства. Мы с ней никогда это не обсуждали, но отец умеет читать сердце дочери, как открытую книгу. Поначалу я думал, что это всего лишь детское увлечение, но сейчас она уже взрослая, а любит вас по-прежнему. Вы оказались настолько добры, что согласились принять ее под свой кров и тем самым спасли меня от бесчестья, которое неминуемо пало бы на мой дом, сделав замужество Башевы весьма проблематичным, если не вовсе невозможным. Однако теперь я считаю, что не должен был принимать ваше предложение. Я бы и тогда ни за что не согласился, если бы не ваша клятва; тем не менее, я всегда понимал, что со временем ситуация ещё больше осложнится. Однако сейчас обстоятельства таковы, что выбора нет; вы должны заставить Руфь последовать за матерью, не слушая никаких увёрток и отговорок. Тогда я смогу покинуть этот мир со спокойной душой. Вы — единственный, кого она послушает.

Эудальд и Марти озабоченно переглянулись, что не укрылось от внимания менялы.

— Что ещё случилось? — обеспокоенно спросил он. — Что вы от меня скрываете?

Голос Марти прозвучал печально и безнадёжно.

— Вы просите меня о невозможном.

— Почему?

— Я как раз собирался вам об этом сказать. Дело в том, что ни ваш сват, ни муж Эстер не желают видеть Руфь в Бесалу. Они считают, что это было бы крайне нежелательно для всех, в том числе и для вашей супруги.

Барух Бенвенист вытер вспотевшую лысину подолом измятой рубахи и надолго погрузился в молчание.

— Не отчаивайтесь, — попытался утешить его Марти. — Я не оставлю вас в последний час наедине с таким горем.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил каноник, пока меняла вновь вытирал платком вспотевшую лысину.

— Под моей опекой Руфь будет даже в большей безопасности, чем в вашем доме в самые счастливые времена, — заверил Марти.

— Но я не могу пойти на такой риск.

— Я весьма сожалею, мой добрый друг, но не в вашей власти повлиять на мое решение.

— Вы подвергаете себя большой опасности, Марти, — поддержал друга Льобет.

— Я не раз подвергал себя гораздо большей опасности ради людей, которых едва знал, — напомнил Марти.

При этих словах ему невольно вспомнился Хасан аль-Малик, барахтающийся в воде возле порта Фамагуста.

Но каноник не сдавался.

— Имейте в виду, что тем самым вы нарушите не какой-то там еврейский обычай, а подписанный графом приказ, и станете государственным преступником. Кто угодно может увидеть ее в вашем доме и донести, и тогда вас уже ничто не спасет.

— В моем доме ей ничего не грозит. Я отведу весь верхний этаж для нее одной. Кроме того, на площадке башни есть небольшой садик, где она сможет гулять. Там же, в саду, мы оборудуем для нее маленькую баню. Омар, настоящий знаток в деле водоснабжения, проведет туда воду, и она ни в чем не будет нуждаться. Таким образом, ей не будет необходимости выходить на улицу, и никто чужой не посмеет вторгнуться в ее обитель, а там, глядишь, все переменится. Разве не вы мне говорили, что Провидение, а вовсе не люди, правит миром? Думаю, ваш Яхве или наш Иисус позаботятся об этом.

— Больше ничего не остается, — ответил Барух. — Я покидаю этот мир, Марти, и покидаю его со спокойной душой. Да поможет вам ваш Бог!

— У вас ещё есть время, — напомнил Эудальд. — Скажите, с кем из ваших близких вы хотели бы увидеться; мы могли бы попытаться провести сюда этого человека.

— Моя супруга, Эудальд, умрет от горя, увидев меня здесь. Обе старшие дочери замужем. Прошу, если сможете, приведите ко мне Руфь.

— Не беспокойтесь: если это в моих силах, я это сделаю, — пообещал Эудальд.

Расстроенный и удручённый Марти произнёс полным нежности голосом:

— Барух, вы доверили мне самое драгоценное сокровище. Я не обману вашего доверия, это было бы просто бесчестно с моей стороны.

Покидая это зловещее место, Марти в который раз ощутил запах опасности, как будто среди окружающих скрывался злодей. Его ненависть к Монкузи взывала о справедливости; он ещё не знал, как ему это удастся, но был уверен, что рано или поздно сможет утолить свою жажду мести.