Сталинградцы
(Рассказы жителей о героической обороне) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 61

Когда собрались мы провожать товарища Павлова, снова подошли к его дому. Попрощался он с жильцами да с детишками, а перед тем как сесть в машину, написал он на фасаде здания: «Дом у Черкасовой принял пригодным для жилья».

Возвращённое детство

Е. Волошко

Не успели замолкнуть в Сталинграде последние выстрелы, как бойцы и командиры стали собирать в освобождённых от немцев районах детей, ютившихся в щелях, подвалах, туннелях, блиндажах.

В Дубовке, на Волге, для них был организован специальный детский дом.

Одежду этих детей пришлось уничтожить, так как она была сплошь покрыта насекомыми. Запаса одежды в детском доме еще не было. Стирать бельё приходилось, когда дети спали, чтобы снова надеть его, когда они встанут. Не было у нас тогда ещё и никакого оборудования.

Дети пошли в школы.

Это были трудные дни. Ведь некоторые дети попали к нам настолько истощёнными, что не в состоянии были двигаться. Они ещё не оправились от страха; их продолжали преследовать перенесённые ими ужасы войны. Когда ночью над Дубовкой пролетал самолёт, дети поднимали отчаянный крик, бросались к няням, цеплялись за их одежду и долго не могли успокоиться. Так воспринимали они не только гул самолётов, но каждый резкий неожиданный звук на улице или в доме. Особенно тяжело переносили дети первые весенние грозы. Их пугали удары грома. Они кричали: «Бомбят! Бомбят!»

Лене Бесфамильной было всего четыре года, когда она попала в наш детский дом. Она не играла с детьми, исподлобья хмуро смотрела на всех.

Однажды, рассматривая журнал, Лена вдруг дико вскрикнула. Она увидела на картинке немца. «Это он убил мою маму!» — закричала она.

На глазах пятилетней Гали Ивановой фашисты убили её мать, братишек и сестрёнок. Она осталась одна и выжила только потому, что ее кормила какая-то незнакомая женщина. Первое время по приходе в детдом Галя страдала тяжёлой бессонницей, боялась малейшего шороха, ни на шаг не отпускала от себя воспитателя или ночную няню.

Некоторые дети в течение нескольких месяцев не проронили ни одного слова. Нам, воспитателям, было тяжело смотреть на них. Посмотришь — и невольно отвернёшься. Некоторые воспитательницы едва сдерживали слёзы.

Вова Милов как-то подошёл к воспитательнице и сказал ей: «Тетя, убейте меня, я не хочу жить!». «Зачем ты так говоришь?» — возмутилась воспитательница. «А что ж, у меня нет мамы» — ответил ей Володя.

Раньше других стали круглолицыми и весёлыми дети, которых в дни осады приютили у себя красноармейцы.

Вот Вадик Богатырёв. Когда его привезли к нам, этот мальчик показался мне таким крохотным, что я не удержалась и невольно воскликнула: «Ой, какой маленький, что ж мы с ним будем делать!». Вадик понял, что это относится к нему, посмотрел на всех и гордо заявил: «Я маленький, да удаленький». Странно было слышать это от такого малыша. Сестрёнка его Аля рассказала нам, что папа их на войне, а маму убило, когда они бежали на переправу. Красноармейцы нашли его под трупом матери. «Я думала, что он убит, — рассказывала Аля, — с Вадика текла кровь, но он оказался жив и даже не был ранен. Это была кровь нашей мамы».

Первое время все дети рисовали только на одну тему. Нарисуют кружочки, а потом объясняют, что это советский самолёт сбросил бомбу на немецкий танк и танк загорелся. Нарисуют кружочки и палочки, обведут их красным карандашом и говорят: «Это убитые лежат — без рук, без ног, в крови». Только позже, через несколько месяцев, дети стали рисовать и птиц, и грибки, и цветы.

Мы были свидетелями незабываемых встреч.

Как-то ночью на пристани в ожидании парохода я услышала, что кто-то спрашивает о нашем детском доме. Оказалось, что это приехал отец Люды Вакс. Парохода не было, и я вызвалась довести его до детского дома.

Дети спали. Я подошла к кроватке Люды. Она проснулась.

— Людочка, знаешь кто к тебе приехал?.. Твой папа.

Люда от радости обвила меня руками, прижалась, а потом стала поспешно одеваться. Она спросила меня:

— Как же я ему скажу, что маму убили; он ведь расстроится.

— Он, должно быть, уже знает об этом, — успокоила я ее.

Люда вошла в зал. В зале было темно. Отец поймал её и прижал к себе.

— Людочка, скажи мне что-нибудь, — глотая слёзы, тихо сказал он.

— Папа, маму убило, — сквозь слёзы также тихо ответила девочка.

В зал принесли свет. Утирая слёзы, девочка взглянула на отца и сказала:

— Папа, ты уходил от нас молодым, а теперь, посмотри, ты совсем седой. Помнишь, у тебя сумка была за поясом?

— Да, Людочка, помню. Тогда я был моложе.

Жили у нас в детском доме две девочки, сёстры-близнецы, Лена и Галя. Голубоглазые, хорошие девочки. Они были удивительно похожи друг на друга. Мать их считали погибшей, а отец был на фронте. Галя всегда спрашивала нас, где её мама. Однажды она исчезла. Её искали всюду, но не могли найти. Заявили об этом в милицию, звонили по телефону по всем пристаням, наконец, узнали, что Галя прибежала на пристань в то время, когда у пристани стоял большой пароход «Пионерский лагерь». Её обступили пионеры; спрашивали, о чём она плачет. Галя ответила, что она разыскивает маму. Пароход ушёл, и Галя уехала с пионерами, вверх по Волге.

Леночка плакала по своей сестрёнке и всё ждала, когда Галю снова привезут в Дубовку.

Прошёл месяц. Однажды во двор детского дома вошла женщина с большим чемоданом. Она остановилась и стала внимательно вглядываться в лица пробегавших детей. К ней подошла воспитательница. Женщина поставила чемодан на землю, вытерла пот с лица и спросила:

— Скажите, пожалуйста, у вас находятся две девочки Косьяненко — Галя и Лена?

Лена выбежала из толпы детей и с криком бросилась к матери. Мать и дочь, обнявшись, горько рыдали.

— Где же Галя? — спросила мать.

— Она поехала тебя искать, — ответила девочка.

Мать этих девочек рассказала нам свою историю. Во время бомбёжки она была тяжело ранена. Ее подобрали бойцы, а двух ее девочек завалило, и только недавно, после долгих поисков, она узнала о том, что они живы.

Трёхлетний Шурик Арьков ничего не знал о своих родителях. Когда его спрашивали: «Шура, где твоя мама?» — он отвечал: «Вот она» — и указывал на свою воспитательницу. И вот однажды утром в детский дом пришёл мужчина-инвалид и заявил, что здесь находится его сын, Арьков Шура, но в лицо он его не знает, потому что сын родился, когда он был на фронте. Ему показали сына. Он взял его на руки, стал целовать. Мальчик смотрел на него как на чужого, а потом крепко прижался к нему.

В нашем доме было много детей, матери которых погибли в Сталинграде, а отцы сражались на фронте. Приезд каждого отца-фронтовика был большим событием в нашей жизни.

— Скоро и к нам приедут папы, — говорили дети, когда кто-нибудь из вернувшихся с фронта военных увозил от нас сына или дочку.

Конечно, в дни войны все советские дети особенно тянулись к военным. Но мне кажется, что у маленьких сталинградцев, которые пережили всю оборону в окопах и блиндажах, это тяготение было особенно сильно.

В Дубовке стояла воинская часть. Эта часть помогала нам перевозить дрова, сено, овощи. Бойцы ежедневно подвозили нам воду. Военные приходили к нам, становились в круг с детьми и играли вместе с ними.

Эти дети спасены.

Особенно полюбили наши дети капитана Пучкова. Они называли его дядей Митей. Когда дядя Митя встречал детей на улице, он останавливал свой мотоцикл и каждому позволял посигналить. Однажды дети задумали пригласить дядю Митю на свой праздник. Они пошли в штаб и заявили об этом. Но в штабе не знали, какого дядю Митю они хотят пригласить, а дети не знали фамилию своего любимца. Но всё же дядю Митю, которого требовали дети, разыскали, и он появился на празднике.