Штурм Берлина
(Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 86

У стены разбитого здания гвардии подполковник Курист ставил новую задачу командирам батальонов. В это время к противоположному углу здания подъехала машина. Человек среднего роста, в кожаном пальто, с палочкой в руке, неторопливой походкой направился в сторону офицеров.

— Что стоите? Почему не продвигаетесь вперёд? — спросил он, подойдя к офицерам.

Это был наш генерал-полковник товарищ Рыбалко. Никто не удивился появлению его здесь. Ведь и во время форсирования Нейсе, когда противник вёл бешеный огонь с противоположного берега реки, генерал был среди нас, под разрывами вражеских снарядов и бомб.

Только товарищ Рыбалко подошёл к нам, как противник открыл ураганный миномётный и артиллерийский огонь из района станции Шарлоттенбург. Генерал показал палочкой в сторону станции, которая находилась в четырёхстах метрах от нас, и сказал:

— Здесь последний очаг сопротивления немцев, за этой станцией к вам навстречу наступают танки Богданова.

Все мы посмотрели в ту сторону, откуда доносились выстрелы.

Путь к станции преграждали надолбы и смонтированные на улицах толстые каменные стены.

Обращаясь к подполковнику, товарищ Рыбалко сказал:

— Курист, станцию взять.

Наша танковая часть наступала во взаимодействии со стрелковым полком.

Танковый батальон майора Шпарова, поддерживая роту автоматчиков старшего лейтенанта Карпова, с боем вышел на перекрёсток Паульсборнер и Эйзенцанштрассе. Тем временем танкисты батальона под командованием капитана Соболева, взаимодействуя с ротой старшего лейтенанта Антонова, совершали обходный манёвр слева.

Шаг за шагом, разрушая с помощью сапёров все препятствия, выбивая противника из подвалов, скидывая с чердаков и крыш домов, танки бронированной стеной продвигались к району станции, стремясь как можно скорее соединиться со славными танкистами генерал-полковника Богданова. Они шли с Одера, а мы с Нейсе. Они ворвались в Берлин с севера, а мы с юга, — и вот встреча в центре Берлина.

Когда танки подошли к железнодорожной насыпи, с противоположной стороны её показался советский боец. Он шёл во весь рост. Кто-то закричал:

— Там уже наши.

Танки гвардии младших лейтенантов Владимирова и Кузнецова направились под мост на противоположную сторону уже взятой станции. По улице Виншандштрассе навстречу им двигались два советских танка. Это были танки Богданова. Через несколько минут, выскочив из машин, наши танкисты уже обнимали своих братьев по оружию.

Как радостна была эта долгожданная встреча в Берлине утром 2 мая 1945 года!

Гвардии лейтенант АРГЕЛАНДЕР.

Наша танковая часть с тяжёлыми боями продвигалась к конечной цели. За домами виднелись уже деревья Тиргартена.

Три дня тому назад погиб в танке герой гдынских боёв гвардии младший лейтенант Енукьян. Его экипаж в подбитом, дымившемся танке ещё два часа вёл бой, мстя за смерть своего командира. Вчера болванка немецкой самоходки выбила два катка у другого танка и вывела из строя его экипаж. Танк застрял на нейтральной зоне. Весь день к нему пытались подобраться наши техники, но немецкие «фердинанды» не давали подойти. И вдруг ночью танк неожиданно загудел мотором, а лобовой его пулемёт застрочил по огневым точкам противника. Это командир орудия гвардии старший сержант Лымарь продолжал бой на подбитом танке.

На улицах стало тихо.

Колонны пленных немцев на аллее Победы.

Вечером 1 мая наши танки вышли к Аугустусплац. Здесь нас остановил шквальный огонь из церкви, возвышавшейся в центре площади. Мы уже знали, что конец боёв совсем близок — кольцо окружения всё теснее сжималось у горла Берлина — Бранденбургских ворот. Наши рации уже ловили предложения немецкого командования о сдаче. Уже сотнями сдавались немцы, и длинные колонны грязносерых пленных уныло плелись в наш тыл. Но гитлеровцы, засевшие в церкви на Аугустусплац, всё ещё огрызались. Они располагали восемью пушками и двумя самоходками, закопанными у ворот здания. Нам пришлось пойти в обход. Боковыми улицами танки подошли почти вплотную к церкви и стали бить по немцам в упор. Сюда подтянулось и несколько приданных нам тяжёлых танков.

В три часа ночи немцы попытались оказать помощь своим окружённым группам. Загудели самолёты, и над улицами закачались зонтики парашютов. Парашютисты с автоматами и длинные, как гробы, ящики с боеприпасами опускались на груды камня, на развалины домов. Многие сразу же попали в руки наших бойцов. Вот один парашютист опустился на крышу высокого дома. Юркая фигурка зашевелилась, замелькал луч сигнального фонарика. Командир взвода танков Брудян дал по диверсанту короткую очередь из автомата, и возня на крыше прекратилась. Автомат и фонарь слабо звякнули о мостовую, а гитлеровец повис над улицей, беспомощно болтаясь на стропах парашюта.

Было уже под утро. Гул наших пушек покрывал все остальные звуки. Но в промежутках между орудийными залпами всё ещё трещали немецкие пулемёты и сдваивались очереди разрывных пуль. И вот вдруг рации передали приказ: «Гарнизон Берлина сдался — прекратить стрельбу». Смолкли наши орудия, и поднялись вверх стволы танковых пушек. Но тишина не настала — всё так же свистели немецкие пули и фырчали вдоль улицы немецкие болванки. Гарнизон церкви продолжал сопротивляться.

Что же, драться, так драться, — не нам складывать оружие в этом бою. «Огонь всеми танками!» — прозвучал приказ, и сухой звонкий треск наших противотанковых пушек и глухой гул танковых орудий слились в неистовый одновременный залп. «Тридцатьчетвёрки» били по амбразурам и окнам зданий, тяжёлые танки крушили углы и простенки.

Непрерывный обстрел продолжался около часа. Тогда, наконец, из еле различимого в дыму и пыли подвального окна церкви выползла надетая на штык белая тряпка и слабо заколыхалась у самого тротуара. Был отдан приказ: «Прекратить огонь!» Наступила тишина. Стоявший рядом со мной солдат нерешительно сделал шаг вперёд на уже безопасную улицу. Потом остановился, снял пилотку и, вытирая вспотевший лоб, растерянно и счастливо улыбнулся.

А из подвала, угрюмо отворачиваясь или заискивающе улыбаясь, выползали гитлеровские солдаты и офицеры и, бросая оружие во всё увеличивающуюся кучу, медленно поднимали руки. И высокий, худой немецкий майор, жадно жуя чёрствый ломоть хлеба, уже давал через переводчика свои показания.

Майор МАЛЫХ.

В ночь на 2 мая наша рота продвигалась по разбитым улицам Берлина. В эту ночь немцы отступали по всем улицам, и некоторые части их пытались уйти из города. Мы имели задачу помешать фашистам улизнуть из Берлина. Командир роты гвардии старший лейтенант Багаев приказал нам по одному пройти в какой-то дом на Фридрихштрассе. Вот мы добрались до места и установили свой пулемёт на столе возле окошка. Немецкий снайпер заметил нас и давай бить по окну. Я стал наблюдать, откуда он бьёт. Но он перестал бить.

Было очень тихо. Только я подумал, что после этой тишины немцы должны пойти в контратаку, как увидел у соседнего дома немца с фаустпатроном в руках. Он целился в наше окно. Гвардии красноармеец Павлюченко снял этого фаустника. Тут вдруг немцы подняли стрельбу с разных сторон. На улице появились два немецких транспортёра, за ними грузовая машина с боеприпасами. Я дал им подойти метров на тридцать к нашему дому и тогда стал бросать в окно гранаты. Грузовая машина загорелась. После этого на улице появлялось ещё очень много немецких машин, но мы их не пропускали. Как только машина показывалась из-за угла, мы стреляли из пулемёта по шоферу, и машина останавливалась. А потом мы добивали всех, кто был в машине.

Немцы увидели, что тут легко не пройдёшь, и выдвинули против нас пушку. Но это им не помогло, потому что их расчёт мы к пушке не подпустили. А командир роты выстрелом из фаустпатрона разбил самую пушку. Машины уже больше не могли двигаться по этой улице, — столько мы их тут навалили. Но между завалами притаилось ещё много живых немцев, и они продолжали стрелять в нас. Мы отвечали. Вдруг гвардии красноармеец Тюшкевич, заряжавший ленты, закричал: «Патронов нет!» Я принёс ему сумку с патронами, и он зарядил ленту. В сумке у меня было еще пять гранат, сколько-то было и у других бойцов. Мы их разобрали и стали кидать в немцев. У меня осталась одна граната, я её бросил в офицера, который всё время кричал: «Фоер! фоер!» («Огонь! огонь!»). Тут, было, пришлось нам туго, мы израсходовали все гранаты и патроны, а немцы полезли в контратаку. Но в это время явился гвардии старшина Фирсов и принёс целый мешок гранат и патронов. Все бросились к мешку, каждый хотел набрать побольше.