Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 109

За окном занимался рассвет.

Хайнэ подполз к окну и увидел, как Императрица и её супруг в роскошных одеждах поднимаются на гребень стены, окружающий дворец, и приближаются друг к другу с  разных сторон, чтобы показаться людям.

Бледно-голубые предрассветные сумерки медленно таяли под лучами неяркого утреннего солнца, слабо золотившего одежды Онхонто.

Хайнэ смотрел на него издалека, и полувидение-полумечта внезапно предстало перед его глазами: он перестал видеть Императрицу и видел только Его, стоящего на гребне высокой стены и простирающего руки к тысячам тысяч.

И тысячи тысяч склонялись перед Ним в едином жесте любви и почитания.

А Он поднимал к небу взгляд и просил за них; Он творил свою молитву не в Храме, а под открытым небом, и солнце читало любовь в Его глазах, и отвечало любовью, щедро изливая ласковые, благодетельные лучи на людей и земли.

Хайнэ закрыл глаза и содрогнулся; сейчас, в момент глубочайшего религиозного экстаза, он в то же время как никогда более ясно сознавал, что все его мечты тщетны и напрасны.

Даже Онхонто, которого он считал почти что живым воплощением Милосердного, остался равнодушен к его словам и предпочёл быть верен богине, почитаемой тем народом, на землю которого он ступил.

Быть может, он был прав? Ведь он, в своих простоте и совершенстве, наверное, куда лучше понимает истину, скрытую от всех остальных…

Видение померкло; Хайнэ прижался лицом к стеклу, чувствуя горечь, усталость и тяжесть на сердце.

Императрица и Онхонто спускались со стены.

«Всё-таки я не могу отступиться от того, во что верю, — думал Хайнэ. — Даже если никто этого не разделит… и даже если пойти дальше, предположить, что встреча Энсаро с Ним была иллюзией. Он ведь не отступился, брошенный всеми, включая собственного брата. До тех пор, пока есть хотя бы я, слова Манью про то, что его имя будет всеми забыто и похоронено в веках, останутся неправдой».

Печальный, он отошёл от окна и принялся самостоятельно одеваться.

Никто и не вспоминал о нём: судя по всему, во дворце царил совершеннейший переполох, и слуги зашли в комнату лишь однажды — чтобы спешно поменять всё её убранство.

Утром Хайнэ навестил господин Главный Астролог.

— Ах, Хайнэ, Хайнэ, — сказал он с сокрушённым видом. — Вы уже знаете о том, что происходит?

— Конечно, — ответил Хайнэ, полагая, что тот имеет в виду смерть прежней Императрицы. — Разве можно не знать. Не думаю, что во дворце, да и во всём городе, был хоть один человек, который не проснулся бы от этих звуков.

Астанико посмотрел на него каким-то странным взглядом и предложил ему выйти в сад.

— Поменьше разговаривайте в стенах дворца, — посоветовал он, когда они отошли от павильона на достаточное расстояние. — А лучше сделайте вид, что приступ болезни сделал вас и немым тоже. Ибо у каждой стены есть уши, и не приведи вас богиня говорить о тех вещах, о которых говорить не следует.

Хайнэ похолодел.

— Но разве так было не всегда? — пробормотал он.

Астанико нехорошо усмехнулся.

— Кровавая госпожа дорвалась до власти, — едва слышно ответил он. — Десять лет она мечтала утопить страну в крови, и теперь кровь потечёт рекой, не минуя ни Нижний Город, ни средний, ни сам дворец. Я не случайно спросил о том, знаете ли вы, что происходит. Во дворце закрыты все входы и выходы, ни один человек не имеет права покинуть его ни по какой причине. Ещё не надев коронационный наряд, госпожа отдала приказы о казнях. Она решила не терять ни минуты и не давать неверным ни малейшего шанса укрыться от возмездия. Поэтому пока народ выбегал на улицы посмотреть на новую Императрицу и её супруга на гребне дворцовой стены, стражники прочёсывали их дома и хватали всех, кто показался им хоть сколько-нибудь подозрительным, без разбора. Следствия и дознания начнутся сегодня же, но большая часть арестованных — из тех, кто не обладает ни деньгами, ни знатным именем, и ничем не может защитить себя — будет казнена просто так, без доказательства вины. Госпожа желает попотчевать своего прекрасного супруга кровавой трапезой. Да-да, именно так этот день и назовут в истории… День Кровавой Трапезы. И кстати, я  говорю в совершенно прямом смысле, — добавил Астанико, пристально поглядев на Хайнэ. — Госпожа созвала обитателей дворца на завтрак, и завтрак этот будет проходить одновременно с казнями. Гости обязаны будут пить вино, есть сладкое и веселиться, в то время как в двух шагах от их стола осуждённых будут жечь живьём и отрубать им головы.  Вот что задумала госпожа, и вы и я — мы оба должны явиться.

Смысл этих страшных слов дошёл до Хайнэ не сразу.

А потом он вспомнил огненную казнь на площади Нижнего Города, и ему показалось, что кровь перестала течь в его жилах.

— Нет, — проговорил он побелевшими губами. — Нет, пожалуйста, только не это. Скажите, что я болен… что я умер. Прошу вас, что угодно, но только не смотреть на это снова.

— Этот приказ касается всех без исключения, — пожал плечами Астанико. — Думаете, мне приятно на это любоваться? Я уж молчу про прекрасного супруга Госпожи. Только что она устраивала для него лучшие представления и окружала красотой, а теперь требует, чтобы он сидел подле неё и смотрел, как она десятками убивает невинных. Вряд ли он легко воспримет эту перемену.

Хайнэ молчал.

Собственный ужас боролся в нём с ужасом за Онхонто, который не мог, не должен был становиться свидетелем подобных чудовищных картин. Это казалось ему чудовищным поруганием — не только актом невероятной жестокости, которым являлась подобная «трапеза» сама по себе, но и надругательством над всем самым прекрасным и добрым в мире, что олицетворял для него Онхонто.

— Что же делать?! — бессильно, беззвучно выговорил он.

— Смириться, Хайнэ, — пожал плечами Астанико, лёгким жестом поглаживая бородку. — Пока что мы ничего не можем сделать. Пока что, — многозначительно и очень тихо добавил он. — Вы ведь знаете мои воззрения. Но иногда и вред может послужить во благо. Веками народ терпел цепи рабства, но, возможно, именно то, что будет твориться сейчас, и станет последней каплей, которая переполнит чашу смирения.

На мгновение Хайнэ перестал думать о предстоявших ему ужасах и посмотрел на своего собеседника новым взглядом.

Тот глядел куда-то вдаль, и глаза его горели странным, мечтательным огнём.

— Я могу быть плохим человеком, но, верите или нет, я действительно желаю для нашего народа счастливого будущего, — проговорил он. — Я желаю для него свободы.

Хайнэ вдруг понял, что он говорит правду.

«Зря я сомневался в нём, — подумал он. — Может, он и не верит в Милосердного, но он желает того же, чего желал Энсаро. Значит, он мой единомышленник».

— Я очень уважаю вас за ваши воззрения, — искренне сказал он. — Более того, восхищаюсь вами за это. Я бы хотел испытывать такие же чувства, но… Недавно я побывал в больнице для бедных, и это стало для меня настоящим испытанием, — признался Хайнэ, собравшись с силами. — Поэтому мне трудно пока что говорить о любви к народу. Я… я просто слишком тяжело переношу уродство, наверное, в этом всё дело.  Я до безумия боюсь уродства.

Он низко опустил голову, опасаясь обвинения в том, что он, от ног до головы уродливое существо, не имеет права говорить об уродстве, но Астанико лишь легко улыбнулся.

 — Благодарю вас, — просто сказал он. — Мне приятны ваши слова. Что же касается испытаний, то поверьте мне, после того, как вы увидите пугающие вас картины сотни раз, они перестанут казаться вам такими пугающими. Ваша психика закалится, и вы перестанете быть излишне чувствительным. Так что, возможно, сегодняшняя кровавая трапеза даже принесёт вам пользу. Я же говорю, иногда и вред может послужить во благо. Идёмте, Хайнэ. Всё равно у вас нет другого выхода.

— Да, — глухо ответил тот, сраженный этими аргументами и пытаясь отыскать утешение в мыслях об Онхонто и о том, что он не может оставить его одного.

Господин Астанико подхватил его под руку и потащил, почти бессознательного, к месту проведения «кровавой трапезы».