Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 139

— Смогу, — ответил Онхонто.

И голос его был таким уверенным и твёрдым, что не поверить ему было невозможно.

Таик сползла на постели, положила голову ему на колени, обняла его и закрыла глаза; на неё спустились спокойствие, утешение и такое блаженство, какого она не знала даже в счастливом детстве.

Она поцеловала руку своего мужа; тот погладил её по волосам.

— А если я даже этого не смочь, то что я мочь вообще… — добавил он некоторое время спустя другим голосом, бесконечно печальным.

Однако этого Императрица уже не услышала — она спала.

Часть 4. Предательство и прощение

Глава 17

Два дня спустя Хайнэ собирал в своей комнате во дворце вещи, собирал самостоятельно, без помощи прислужников, ползая на четвереньках и складывая одежду в стопку на постели.

— Ты уверен, что хочешь этого? — спросила Иннин, появившись на пороге. — С тебя и с Хатори сняли все обвинения, и Даран даже утверждает, что Госпожа больше на вас не злится, хотя я не очень понимаю, как это возможно. Позавчера она выглядела… — она осеклась, не смея произнести больше. — Знаешь, это было похоже на чудо. Я имею в виду, это более чем своевременное появление господина Маньюсарьи, и то, что он сделал.

— Да, — коротко ответил Хайнэ. — Это и было чудо.

Он отвернулся; говорить обо всём, что случилось за позавчерашний день, не хотелось.

В этот момент он всё-таки почувствовал себя уставшим и, добравшись до постели, прилёг на подушки.

Иннин подошла чуть ближе.

— Послушай, — она нервно усмехнулась. — Я всё хотела спросить: за что этот подлец дал тебе пощёчину?

Она тут же осадила себя: не следовало называть Главного Астролога подлецом, он ведь всё-таки исполнил своё обещание и спас Хатори.

И тут же болезненно отозвалась где-то внутри мысль: «А ведь я не верила, что он на самом деле сделает это…»

Значит, допускала для себя возможность, что Хатори действительно казнят.

Иннин отогнала эту мысль: в числе немногих нужных вещей, которым научила её Даран, было понимание того, что запоздалыми укорами совести ничего не исправишь.

— А, это, — как-то легкомысленно отозвался Хайнэ и махнул рукой. — Я сказал Астанико «спасибо».

— И он пришёл в такую ярость из-за того, что ты его поблагодарил? — недоверчиво уточнила Иннин.

— Ну да, — пожал плечами Хайнэ. — Иногда хорошие дела совершать более стыдно, чем плохие, и как уж не вмазать тому, кто за это ещё и благодарит? Я бы сам тоже вмазал. Наверное. Понимаешь?

Иннин не понимала, но решила оставить это на совести брата.

Если уж он не злился за эту публичную пощёчину…

Сама она была взволнована другим: Хатори. Со дня его несостоявшейся казни они не виделись — она специально оттягивала встречу с ним, потому что не понимала: как ей теперь вести себя с ним?

Одно дело, когда он был в тюремной камере, и ему грозила смерть.

Но теперь…

Иннин сама не понимала, почему так боялась увидеть его снова.

— Онхонто отпустил тебя? — спросила она, стараясь отвлечься от мыслей о Хатори.

— Да, — голос у Хайнэ несколько дрогнул. — Я написал ему письмо, в котором объяснил, что хочу вернуться домой с братом, и он разрешил мне.

И внутри у него тоже что-то дрогнуло: с самого момента казни Онхонто неотрывно находился рядом со своей женой, и Хайнэ не решался побеспокоить их, чтобы побеседовать с Онхонто лично или хотя бы попрощаться с ним.

Он разрешил, он так легко отпустил…

И в этот момент, точно отвечая на мысли Хайнэ, в комнату зашла девушка.

— Вы просили сообщить, когда Господин будет свободен, — поклонилась она. — Сейчас он один в своей комнате, вы можете зайти к нему.

Хайнэ замер и посмотрел куда-то вдаль.

За окном ярко светило солнце, и под его лучами искрился снег.

— Спасибо, — ответил он. — Но я передумал. Передайте Господину, что я прощаюсь с ним и благодарю его за всё. Может быть, чуть позже я напишу ему письмо.

Боль внутри стала такой нестерпимой, что захотелось рвать зубами подушку — или, даже лучше, собственную руку.

Хайнэ боялся, что Иннин увидит всё это в его глазах, и старательно отводил взгляд.

— Почему ты не хочешь зайти к Онхонто? — спросила та.

— Так… — неопределённо ответил Хайнэ. — Не могу тебе этого объяснить.

«Я понимаю, — подумала Иннин. — Я тоже не могу тебе объяснить, почему боюсь увидеть Хатори».

Но всё же ей предстояло это сделать — не прятаться же от него теперь всю жизнь.

Приняв это решение, Иннин оставила брата дальше заниматься сборами и спустилась в сад.

Хатори был там. Раньше всего об этом свидетельствовали волосы, полыхнувшие под солнцем, подобно не столько пламени — это сравнение показалось Иннин затасканным, и она улыбнулась, тут же спрятав неизвестно от кого улыбку — сколько осенней яркой листве, той самой, которая теперь была надёжно упрятана под снегом до будущей весны.

Иннин на мгновение остановилась, а потом продолжила путь, запахнув плотнее подбитую мехом накидку и протаптывая в снеге, который совсем скоро должен был быть счищен с дорожки, первые и последние следы.

Третий месяц Земли, а, по-другому, Месяц Высоких Сугробов, был ещё далеко, однако снега за последнюю ночь навалило предостаточно — наконец-то началась настоящая зима.

Иннин любила именно эту пору,  с её заснеженными ночами, морозным ясным утром, холодным далёким солнцем, ледяным сверканием сугробов, хрустом снега под ногами, прозрачным льдом, превращающим гладь озёр в зеркало — любила больше, чем раннюю весну, тот сезон, когда они с Хайнэ родились, и который предпочитал брат.

Она приблизилась к Хатори, думая об этом.

Тот заметил её и улыбнулся, но ничего не сказал и не стал упрекать её в том, что она не поговорила с ним раньше.

Сердце Иннин сжалось и куда-то рухнуло, а потом вернулось на место, принеся чувство облегчения. С души её свалилась какая-то сильная тяжесть: да, да, она любит его, действительно любит.

Новое, незнакомое и сладостное чувство заполнило её.

Просто смотреть на него, любоваться его красотой уже было счастьем. Хатори был одет в свою обычную одежду, тёмную и невзрачную, но — странное дело — Иннин показалось, что она больше подходит ему, нежели роскошные шелка, в которые его обрядили во время одного из слушаний. Может быть, это и в самом деле было так, а, может быть, так подсказывал Иннин её новый взгляд, который нашёл бы Хатори прекрасным даже в самых грязных лохмотьях.

Она смутилась этих мыслей и постаралась придать себе независимый вид.

Но Хатори, казалось, и не замечал этой довольно мелочной борьбы самолюбия с любовью в её душе.

Или Даран всё-таки сумела научить её хорошо скрывать свои чувства?

— Что ты здесь делаешь? — Иннин решилась заговорить первой.

— Жду Хайнэ, — ответил Хатори.

— Ты рад, что он захотел вернуться с тобой домой?

— Конечно. — И тут он всё-таки спросил то, чего она боялась: — Ты поедешь с нами?

 — Нет… — Иннин замялась. — Не прямо сейчас, то есть. Я приеду к тебе позже. Вы ведь не прямо завтра поедете в Арне?

— Вообще-то, я бы не прочь и завтра, — Хатори снова улыбнулся. — Но ради тебя подожду.

— Я не могу так сразу, в один день всё бросить, — с каким-то вызовом сказала Иннин, как будто защищаясь от нападений, хотя Хатори и не думал нападать на неё, и в его голосе не было даже тени упрёка в духе «ты обещала!»

— Я же сказал, что подожду, — повторил он. И уточнил: — Сколько будет нужно.

— Спасибо, — пробормотала Иннин, отвернувшись.

Её тянуло к нему, хотелось обнять его, хотя бы просто погладить его руку, но она уже знала, что не сделает этого.

Проклятая гордость!

Откуда она снова, разве Хатори наносит ей раны, как с наслаждением наносил тот мерзавец?

Может быть, это всё оттого, что любить и признаваться себе в том — это оскорбление для самолюбия двенадцатилетней девочки, поклявшейся однажды в том, что любовь ей не нужна?