Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 147

В какой-то момент это безумие всё же отступило, и в голове промелькнула первая осознанная мысль: не прощу — за что?

Но Хайнэ тут же нашёл ответ.

«Они мне лгали, — подумал он, вцепившись рукой в столешницу. — Лгали оба! Он утверждал, что постель его не интересует, и она — тоже. Оба в глаза говорили мне одно и то же, и оба солгали!»

«Ты же знаешь, мне это не интересно, я вообще предпочёл бы оставаться девственником до конца жизни».

«Я тоже никому никогда не смогу дать ни удовольствия, ни детей. Мы так похожи, Хайнэ, у нас с тобой одинаковый путь».

— Ложь, — прошипел Хайнэ с яростью. — Ложь, ложь, ложь! Не прощу!

Ему захотелось истерически смеяться.

Жалкий урод, калека, а он-то и впрямь поверил сестре, посчитал, что они единственные такие в мире.

Невинность, чистота…

«Почему я не убил себя тогда, — подумал Хайнэ, впиваясь ногтями себе в ладони и царапая предплечья. — Почему мне помешали?! Ничего, в следующий раз я это сделаю и сделаю так, Хатори, что мой труп до конца жизни будет стоять у тебя перед глазами. Ах, как жаль, что ты не боишься моего уродства, я бы изуродовал себя ещё сильнее, понял?! Или, может, это тоже было ложью, как оказалось ложью всё остальное?»

— Я отомщу вам! — почти закричал Хайнэ в темноту. — Отомщу обоим!

И чуть не заплакал, вдруг осознав, насколько жалок в своём бессильном порыве.

Как он сможет отомстить, кому?

Да им обоим плевать на него… Говорили, что любят, оба, а на деле нашли любовь в объятиях друг друга. И он им не нужен, не нужен по-настоящему ни одному из них. Пообщавшись с ним, чтобы избавиться от укоров совести перед беспомощным калекой, которому на роду написано сочинять жалкие стихи о любви и никогда не узнать её самому, они с чувством гордости и исполненного долга предадутся наслаждению в постели.

Вот что он такое для них обоих.

Поняв это, Хайнэ сполз на пол и зарыдал.

Но в этот момент двери позади него приоткрылись, и слёзы на его щеках моментально высохли.

— Не спишь? — спросил Хатори, заходя в комнату.

— Проснулся от того, что ты двери раскрыл, — ответил Хайнэ, сам поразившись тому, как спокойно прозвучал его голос. — Только светильник не зажигай, у меня глаза болят.

— Ты слишком много читал, — проговорил брат, подходя ближе, и, помолчав, добавил: — Знаешь, Хайнэ…

Голос у него как-то странно дрогнул, и Хайнэ охватил бессознательный испуг, но Хатори больше ничего не сказал.

— А ты где был? — вдруг спросил Хайнэ, устав ждать.

«Дам ему шанс, — промелькнуло у него в голове. — Один-единственный. Если он хотя бы скажет мне правду…»

Но Хатори этим шансом не воспользовался.

— Так, прогуляться в саду выходил, — сказал он.

«А он ещё всегда утверждал, что не любит и не умеет врать», — промелькнуло в голове у Хайнэ, и лицо его вновь исказила злая усмешка, а руки сами собой сжались в кулаки.

— Так что там я знаю? Или не знаю? — спокойно и зло спросил он.

Но Хатори этой злости в его голосе, как ни странно, не заметил.

— Я просто подумал… — Он попятился и уселся на свой матрас, почти что рухнув на него, как пьяный. — Дай мне свои стихотворения почитать, а? Они красивые. Мне сейчас это очень нужно.

Комната поплыла у Хайнэ перед глазами — так силён был наплыв разрывавших его эмоций.

Дорого бы он отдал, чтобы услышать эти слова раньше — полжизни бы отдал, но теперь уже было поздно.

Не выдержав, он обернулся и увидел лицо брата — какое-то задумчивое, отрешённое и, несомненно, печальное.

Какая-то часть души Хайнэ, прекрасно понимавшая, что у Хатори не бывает такого лица просто так, чуть не разорвалась от жалости, но другая часть, по-прежнему ненавидевшая всех и вся, взяла верх.

«Вот теперь-то я и отомщу, — спокойно и насмешливо сказала эта часть, приготовляясь одновременно к убийству и к самоубийству. — Теперь, когда он уязвим и слаб. Другого такого момента не будет».

— Да ладно тебе, Хатори, — проговорил Хайнэ, тяжело дыша. — Что ты можешь понимать в моих стихотворениях? Что ты можешь понимать в любви? Ты обладаешь инстинктом привязываться и жертвовать собой за хозяина, как верный пёс. За это пса, конечно, любят, но кому придёт в голову читать собаке стихи? Не смеши меня.

Он сказал это и содрогнулся всем телом — как будто сам себе нанёс удар.

В комнате повисло молчание; время для Хайнэ остановилось.

Хатори смотрел ему в лицо, и взгляд его тёмно-алых глаз был невидящим и тяжёлым.

— Понятия не имею, за что ты на меня злишься, Хайнэ, — наконец, ровно проговорил он. — Но это ты зря сказал.

«Это точно, Хатори, зря, — подумал Хайнэ как-то отстранённо. — Знаешь, я сам не понимаю, почему Милосердный не убил меня в тот момент, когда я это произнёс? Я бы на его месте — убил…»

Вместо прежней злобы по всему телу разливалась какая-то лёгкость, как перед обмороком, но он оставался в полном сознании.

— Хватит, — сказал Хатори, поднимаясь на ноги. — Идите к демонам. Оба.

И Хайнэ вдруг увидел такое выражение на его лице, какое видел лишь однажды  — во время казни на площади Нижнего Города, когда брат единственный раз в жизни поднял на него руку.

Равнодушное, невозмутимое лицо, ледяной пронзительный взгляд.

Хайнэ преодолел разлившуюся в теле слабость.

— Сам к ним иди! — заорал он. — Убирайся туда, откуда пришёл!

Хатори вдруг замер на месте.

— Ты сам понимаешь, что сейчас делаешь, Хайнэ? — осведомился он. — Я не вернусь к тебе. Никогда.

Хайнэ понимал.

— Вот и прекрасно! — закричал он ещё громче. — Пошёл вон! Я не хочу тебя видеть, до конца жизни не хочу! Уберись, избавь меня от проклятого чувства вины, которое только и заставило меня вернуться к тебе из дворца, оставив там единственного человека, который имеет для меня значение!

— Возвращайся к своему единственному человеку, — бросил Хатори, развернувшись. — Да и вообще, делай что хочешь. Мне на тебя плевать. С сегодняшнего дня и навсегда.

«Это конец», — промелькнуло у Хайнэ.

Почти неосознанно он бросился к своему столику и, схватив с него мраморную подставку для бумаги, со всей силы запустил её в Хатори, целясь в висок.

«Убить, сначала его, потом себя…» — пронеслось в голове.

Но Хатори был ловок и уклонился. В пару стремительных шагов он преодолел расстояние, разделявшее его с Хайнэ, и, схватив его за руку, с нечеловеческой силой сдавил её.

Запястье хрустнуло.

«Убей…» — взмолился Хайнэ взглядом.

Хатори поглядел на него с полминуты, а потом презрительно искривил губы и отшвырнул его от себя на постель.

В этот момент дверь распахнулась — на пороге появились испуганные криками и шумом Ниси и слуги.

— Я ухожу из этого дома, — бросил в их сторону Хатори. — Простите, госпожа.

— Как это уходишь?! — вскричала та, но Хайнэ перебил её.

— Пусть уходит, мама! Пусть убирается! Если ты сейчас остановишь его, то, клянусь, я убью себя! Убью, слышишь?!

Мать в ужасе приоткрыла рот.

Хатори поклонился и, не посмотрев в сторону Хайнэ больше ни разу, стремительно вышел из комнаты.

— Хайнэ… — начала было мать, но тот затрясся.

— Уйди, мама! — закричал он, обхватив голову руками и раскачиваясь, как помешанный. — Уйди, оставь меня одного, или я не знаю, что сейчас будет!..

Его желание исполнили, видимо, решив, что спорить с сумасшедшим — хуже.

Хайнэ бросился на пол и взвыл.

Но это был ещё не конец.

Когда через какое-то время у него кончились силы кричать и рыдать, и он застыл, уставившись в одну точку, двери распахнулись, и на пороге появилась Иннин с белым лицом.

— Хайнэ, ты… — начала она,  но он её перебил так же, как и мать.

— А это всё, что тебе было нужно, — проговорил он отрывисто. — Постель. Так же, как и всем. Ты такая же, как все. Прикрывалась желанием стать жрицей, клятвами, высокими целями, но на деле всё это пустые отговорки для себя самой. Правда ведь, да?