Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 79

Подождав необходимое время, она поднялась на ноги и без сопровождения слуг отправилась в комнату Хайнэ.

Заперев изнутри двери, она сделала несколько шагов по комнате, и взгляд её вдруг упал на нож, лежавший на тарелке с фруктами.

Острая мысль пронзила её: схватить этот нож, воткнуть проклятому Санье в горло! Купаться в его божественной крови, да — собрать её в чашу, вылить в ванну, в мраморный бассейн, и купаться в нём!

На мгновение принцессе стало страшно: она явственно почувствовала, как тень безумия, которая нависла над её матерью, простёрла свою чёрную длань и над ней самой.

Но потом она заставила себя успокоиться: что за глупость. Разумеется, она хочет избавиться от всех Санья, но не так, как это делает живодёр с животными, предназначенными на убой, а так, как делает Императрица — казнив за государственную измену.

Сдержав дрожь, она приблизилась к постели Хайнэ и откинула полог.

В последний раз Таик видела его почти восемь лет назад — тот эпизод на улице, когда он схватился за одежду Онхонто, не имел значения, поскольку толком разглядеть его, лежавшего на помосте, было невозможно, да она и не хотела смотреть на него тогда.

Внешность мальчика, которого когда-то приводили, чтобы показать ей, она не помнила, но что-то подсказывало ей, что Хайнэ мало изменился. Сейчас ему должно было быть девятнадцать лет, однако выглядел он, в лучшем случае, на шестнадцать — и в его случае это было отнюдь не комплиментом.

Принцесса даже несколько растерялась, увидев совсем детское выражение лица, и крохотную руку, которую Хайнэ во сне подложил себе под щёку. Небольшая ладонь и узкие пальцы считались признаками изящества, однако это был тот случай, когда принцип красоты, доведённый до абсурда, обращается своей полной противоположностью — уродством.

Спал Хайнэ в тёплом халате, отороченном мехом, — остальные люди носили такую одежду лишь в самое холодное время в году, в третьем месяце Земли, либо же закутывали в неё слабеньких новорожденных и совсем дряхлых стариков.

Таик откинула в сторону одеяло, развязала на Хайнэ пояс и распахнула полы его одежды.

Зрелище, которое предстало её глазам, заставило принцессу вздрогнуть: рёбра, сильно выпирающие над впалым животом; неестественно вывернутые внутрь суставы; круглые, как у шарнирной куклы-марионетки, колени и локти, выделявшиеся на фоне рук и ног до того тощих, что казалось, будто их несчастного обладателя заморили голодом почти до смерти.

Выглядело это так, будто с Хайнэ поиграл какой-то гигантский ребёнок — смял в кулаке, потом расправил, изогнул руки и ноги в разные стороны и согнул обратно, немало  не заботясь о том, чтобы получилось так, как было.

Испытывать к такому существу можно было лишь жалость, смешанную с отвращением.

«Как он мог взять к себе этого несчастного калеку?! — изумлённо думала принцесса, позабыв о ярости. — Как может смотреть на него? Я хотела, чтобы он видел подле себя лишь красоту…»

Оставив Хайнэ, она вышла из комнаты, прошла по коридору и, не обращая внимания на слуг, испуганных её появлением, распахнула двери в покои Онхонто.

«Лишний повод Даран смеяться надо мной и говорить, что я не в состоянии сдержать собственное слово, — мелькнуло у неё в голове. — Но теперь уже всё равно».

Она подошла к другой кровати, откинула другой полог.

Контраст с предыдущей картиной был разителен, однако сердце принцессы замерло одинаково, как от уродства, так и от красоты. Разве что в этот раз добавилось и другое чувство, болезненное, как от звуков певучего голоса Онхонто, и изумлённое, напомнившее о том моменте, когда она увидела посреди цветочного сада божество, обряженное в грубую крестьянскую одежду.

Онхонто чутко спал и, сразу же проснувшись от звука её шагов, приподнялся на кровати.

— Почему вы взяли к себе этого беспомощного калеку? — спросила принцесса, старясь, чтобы голос не дрожал. — Зачем?! Из жалости?

Он ответил не сразу.

— Хайнэ? — наконец, произнёс он слегка растерянно. — Он быть такой… больной, несчастный.

Он замолчал, судя по всему, сомневаясь, правильные ли слова выбрал.

Таик подумала, что это первый раз, когда они общаются без переводчицы, и он понимает её, отвечает ей. На её языке.

Она попятилась к дверям.

Глаза невыносимо жгло.

— У вас прекрасное, доброе сердце, — вдруг вырвалось у неё против воли, почти неосознанно. Принцесса отвернулась и замолчала, но всё же добавила перед тем, как распахнуть двери: — Я никак не могу понять, люблю вас или ненавижу.

Глава 11

В следующие четыре дня Хайнэ, переутомившись, не мог даже подняться с постели, но в чём-то это было даже к лучшему: Онхонто приходил к нему каждый день и, сидя рядом на кровати, справлялся о его самочувствии своим невообразимо прекрасным голосом, коверкая слова и забывая окончания, и слушать это можно было бесконечно.

За это время Хайнэ отправил Хатори два письма. Первое, огромное и полное восторженных излияний по поводу Прекрасного, он написал почти сразу же, однако ответ был коротким и состоял лишь из одной строчки: «Рад, что ты там не скучаешь».

Хатори, конечно, никогда особенно не любил писать писем, однако на этот раз превзошёл сам себя.

«Ах, так!» — обиженно подумал Хайнэ и с каким-то яростным удовлетворением принялся строчить новое послание, в котором ещё более ярко, подробно и восхищённо описывал прекрасные качества Онхонто, а в конце добавил, что всегда мечтал иметь подобного друга и брата.

«Надеюсь, что ты ещё повстречаешься с Нитой, и она подтвердит, что все мои слова — правда, — мысленно добавил Хайнэ и, запечатав письмо, отдал его слугам с просьбой отправить.— Ха!»

О своей болезни он в письме не обмолвился, как и о том, что под её предлогом не принимал ванну уже четыре дня. Это стало для Хайнэ, привыкшего к утреннему, дневному и вечернему купанию, настоящей трагедией, однако представить, что его будут видеть, раздевать и касаться чужие люди, было невыносимо, и он оттягивал этот момент, сколько получалось.

Наконец, продолжать в таком же духе стало невозможно.

К тому же, Хатори так и не ответил на второе послание — очевидно, обиделся. Хайнэ этого и добивался, однако втайне всё равно ждал ответа, и, не получив его, сам обиделся ещё больше.

«Значит, надо как-то приучить себя обходиться без него», — решил он и в тот же день попросил приготовить для него ванну.

Однако явно не рассчитал своих моральных сил — вечер стал для него пыткой человека, который ждёт, когда его поведут на казнь.

Хайнэ вспомнил, как это происходило с Хатори: болезнь изуродовала его не за один день. Сначала были отвратительные пятна — как он радовался, когда они исчезли, не зная, что судьба приготовила ему ещё худшее уродство! В те недолгие несколько дней, когда казалось, будто болезнь совсем от него отступила, Хатори потащил его исследовать окрестности, и они вместе лазили по горам, а потом купались там, откуда брала начало та самая река, что грохотом проносила свои стремительные воды под балконом Зала Стихий в главном доме. Однако всё это быстро закончилось: в самый разгар похода, первого и последнего в жизни Хайнэ, у него вдруг снова начали болеть ноги, и весь обратный путь — и все последовавшие за этим годы — Хатори пришлось тащить его на руках.

А потом болезнь стала деформировать его тело, однако происходило это постепенно, и не было такого, чтобы в один день Хатори снял с него одежду и обнаружил под ней нечто, кардинально отличающееся от того, что он видел в предыдущий раз.

Вот так и получилось, что он был единственным, кому Хайнэ позволял видеть себя без одежды…

Оставшись в одной только длинной исподней рубашке из тонкого белого шёлка, Хайнэ прикрыл глаза, чтобы не видеть лиц слуг.

 «Если кому-то когда-нибудь захочется подвергнуть меня самой страшной пытке, то ему нужно будет раздеть меня на глазах у целой толпы», — промелькнуло у него в голове, когда с него сняли последний предмет одежды.