Пепел и пыль (СИ) - "nastiel" - Страница 125

— Да, ты явно не в списке её любимчиков.

— Вообще-то, наоборот, — встревает Нина. — Татьяна довольно странно выражает свою привязанность. Если ты получаешь от неё оплеухи, подзатыльники…

— Сломанные пальцы, вывернутые запястья, — дополняет Бен.

— Значит, она особо сильно о тебе беспокоится. Это вроде маминых объятий и поцелуев, только наоборот.

— А если она относится нейтрально или даже хорошо?

— Значит, ей на тебя параллельно. И это хуже всего — понимать, что человек, который в определённых аспектах теперь заменяет тебе семью, считает тебя последним из своих детей.

Надо взять на заметку.

Всё, что Бен вытащил, дабы поиграться, мы заносим обратно, и вместо этого идём к подвешенным мешкам — имитации груш для битья.

— Вспомним, как сражаться без оружия, — произносит Нина. Затем кивает на Бена и добавляет: — А кому-то придётся учиться с нуля.

— Вам обеим огромное удовольствие доставляет напоминать мне об этом каждые пятнадцать секунд? — сетует Бен.

— Может быть, — отвечает Нина, сладко улыбаясь.

Бен корчит недовольную рожу, но как только я начинаю молотить мешок, вытаскивая из воспоминаний Аполлинарии кое-какие удары, он перестаёт паясничать и всё внимание уделяет моим приёмам. У меня дежавю, с той только разницей, что сейчас я — ведущий игрок, а Бен — слабенький, ни на что не годный новичок.

— Будь любезна, — спустя некоторое время, задыхаясь от непривычных для тела хранителя нагрузок, говорит Бен. — Сотри эту тупую улыбку со своего лица.

— Понятия не имею, о чём ты говоришь, — произношу я.

Бен замахивается кулаком в мою сторону, но для меня его движения слишком медленные. Я уклоняюсь, Бен теряет равновесие и шлёпается щекой о поверхность мешка.

— Ты безнадёжен, — Нина качает головой.

Она пытается поставить Бену стойку, руки, показывает, как бить правильно и как бить не стоит. Я вижу, как раскраснелось его лицо, как он плотно сжимает челюсть, старательно, но без успеха повторяя за Ниной и мной, и мне становится его немного жалко.

— Ты бей, а не толкай, — говорю я. — Делай это постоянно, с короткими перерывами, так будет больше шансов поразить соперника раньше, чем он захочет дать тебе сдачи. И подними руки выше, чтобы не настучали по рёбрам.

Сначала Бен кивает, а потом замирает, как вкопанный, за что мешок, после его удара чуть отклонившийся вперёд, возвращается назад очередным лёгким ударом ему по лицу.

— Знакомые слова, — говорит Бен.

Гордо выпячивает челюсть, и я не хочу отвечать ему сарказмом или иронией. Он заслужил похвалу — не за знания, которые имеет Алексей, а за умения и навыки, которым парень по имени Андрей, немного заносчивый и самолюбивый, но всё же добрый и понимающий, владеет в совершенстве.

Поэтому я произношу:

— Одного из моих учителей. И, знаешь, он чертовски хорош в своём деле.

***

За ужином Вася, обещавший интересный рассказ о том, зачем его, миротворца в отставке, Совет решил отправить в земли Волшебного народца к королеве Летнего двора, молчит, как рыба.

Не могу его винить; сегодня смерть Бронберта на многих произвела поражающий эффект.

— Ему становилось лучше, — спустя минут десять полной тишины начинает Вася. — Я был так сильно уверен, что он идёт на поправку, что не задумался даже попросить тебя сегодня дать ему лекарство, когда вернёшься домой.

— Он умер раньше обеда…. Может, утром.

Вася качает головой. Вперил взгляд в тарелку, с которой не ушло ни одного куска мяса или овоща с самого начала нашей трапезы.

— Ты всё ещё думаешь, что рассказать Совету о тайной лаборатории, где вы обнаружили Бронберта, плохая идея? — спрашивает Вася.

— Хуже, чем плохая.

— А что, если кто-то ещё погибнет из-за этой тайны?

— Васюш…

— Я верю тебе, Ап, — Вася бросает вилку в тарелку и отодвигает посуду от себя, но слишком резко: часть еды вываливается через низкие края на стол. — Но всему есть предел. Бронберт умер, потому что мы не обратились за помощью, как должны были это сделать.

Не могу припомнить, злился ли когда-либо Вася на Аполлинарию. Да и сейчас, скорее, он был не зол, а разочарован, но это печалит не меньше.

— Прошу тебя, не рассказывай никому…

Вася не даёт договорить. Встаёт, со скрипом отодвигая стул, срывает заткнутую за ворот салфетку и бросает её на тарелку.

— Не волнуйся, не скажу. Ни о том, что скрывал в своём доме то ли преступника, то ли жертву, ни о том, что он погиб здесь же. Лукерья! — дверь столовой распахивается, появляется служанка с длинной белоснежной косой, скрученной и заколотой на затылке. — Я сыт, спасибо. Будь любезна, прибери со стола.

Лукерья коротко кивает в ответ, а я слежу за тем, как Вася пулей вылетает из столовой в сторону, противоположную расположению его комнате.

Сегодня он там спать не сможет.

Я остаюсь, доедаю свой ужин под звон посуды, которую Лукерья собирает со стола, а затем покидаю столовую вслед за своим двоюродным братом. И нахожу сюрприз в комнате Аполлинарии.

— Ты знаешь, что портальные двери меняют свой внешний вид в зависимости от настроения создающего? — спрашивает Христоф, стоит мне только шагнуть внутрь.

Поспешно закрываю за собой дверь. Тёти с дядей, конечно, сейчас нет даже в городе, а Вася слишком расстроен, чтобы играть в шпиона, но и у стен могут быть уши.

— Знаю, — отвечаю я.

— Однажды моя дверь была инкрустирована алмазами. Красное дерево. Ручка из платины. Истинная роскошь!

Я гляжу на портал, расположившийся в стене у туалетного столика. Проще дверь может быть только в сарае: потёртое дерево с прорехами и трещинами, ржавые металлические болты и ручка.

— Ну, и что ты чувствуешь сейчас?

— Спокойствие. И умиротворение.

— Хочешь сказать, твоё спокойствие похоже на… вход в сарай с коровами?

Христоф хмыкает. Встаёт с кровати, на край которой до этого умастился, и протягивает руку в мою сторону, явно предлагая за неё схватиться.

— Пойдём?

Я не тороплюсь отвечать на жест.

— Мы надолго? — спрашиваю осторожно.

Христоф щурится.

— А ты куда-то торопишься? Ужин позади, а впереди — целая ночь. Не волнуйся, — Христоф подходит ближе. — Я точно верну тебя к контрольной примерке платья.

Я знаю, что он уже не даст мне изменить решение. Всё, что происходит сейчас — имитация выбора: он спрашивает, но при этом начинает настаивать, когда я высказываю сомнение.

— Тогда пойдём, — я протягиваю Рису свою ладонь, и он некрепко её сжимает: так, что мне не покажется, будто он тащит меня насильно, но так, что я при всём желании уже не смогу вернуть её ненавязчиво и незаметно.

Через портал мы проходим вместе, по цепочке, я — замыкающая. Как я и предполагала, он переносит нас в подземную лабораторию, где нам с Беном уже посчастливилось побывать — если, конечно, можно назвать счастьем зрелище, которое мы лицезрели.

Но сейчас здесь всё по-другому.

Клеток меньше, а те, что остались, заняты вполне здоровыми живыми существами. Я не могу назвать их людьми или причислить к другим формам жизни: все они сейчас представляют из себя настоящую смесь. Если раньше химеры, которые нам встречались, внешне сильно походили на людей и признаки своего настоящего происхождения проявляли лишь с помощью процесса трансформации, то теперь все они уже были частично каждым из известных нам видов.

Это прекрасно и ужасно одновременно.

— Ну вот, — Христоф разводит руки. — Место, ставшее мне домом за последний почти что десяток лет. Что скажешь?

— Мрачновато, — говорю я, а сама пробегаю взглядом по всему, за что можно зацепиться.

Нужно всё запомнить, чтобы потом рассказать Бену и Нине.

— Вопросом света я уже занимаюсь, — Рис кивает на расставленные на столе свечи. — Поскорее бы уже электричество стало всем доступно, и тогда не придётся всё время обжигаться во время рабочего процесса.

Теперь трубки ведут ни к одному большому чану, оставленному на столе: у каждой из химер индивидуальная «поилка», подвешенная на потолке клетки. Любопытство берёт вверх, я подхожу ближе. Химеры не сводят с меня взгляда, но складывается ощущение, словно они смотрят сквозь; уж слишком сильное на лицах безразличие.