Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 40

40

— Едут! — завопил он. — Едут!

И свалился с коня без чувств. Его немедленно унесли отпаивать ледяным пивом, коня же увел главный конюх — бедному животному требовались отдых и уход.

Все с напряжением смотрели в огромный проем ворот, и воздух дрожал от зноя. Ранняя осень в Старой Литании — самое жаркое время года, время спелости и жатвы, время праздника Святого Исцеления.

Вдалеке заклубилась пыль. По рядам дам прошел стеклянный звон — они спешно доставали свои Святые Мензурки, чтобы высокий гость осенил их своим благословением. На нижней ступени замковой лестницы стоял Фигаро, строго справа от ковровой дорожки. Его лицо было непроницаемо.

Вот уже вся дорога покрылась пыльным занавесом, вот уже слышны грохот копыт и дребезг колес, вот уже первый всадник в черном плаще и на вороном коне влетел в ворота замка, спешился, отдал узду младшему конюшему и зашагал по алой ковровой дорожке, на ходу снимая шлем и расстегивая дорожный плащ.

— Герцог Альбино, — прошелестело по рядам, начались поклоны-реверансы, но экселенс не обращал на них внимания. Он бросил на руки подбежавшему слуге плащ и шлем и подошел к Фигаро.

— Надеюсь, все готово для достойного приема высокого гостя, — негромко сказал герцог Альбино, но все его услышали.

— Да, ваша светлость, — еще тише ответил Фигаро, но его тоже услышали все.

Герцог стал в центре алой дорожки. Вдруг налетел ветер, и его длинные белоснежные волосы затрепетали как знамя. Ветер взметнул вуали дам, сунулся под жестяные кринолины, словом попытался нарушить торжественность момента, но кринолины победили, и ветер помер посреди их жестяных оков.

В воротах показалась процессия, которую я не забуду, даже если мой мозг усохнет и станет размером с лесной орех. Впереди, сплошь закованные в сверкающие латы, строевым шагом шли священные гвардейцы Его Высокоблагочестия. Над их шлемами развевались плюмажи из желтых и черных перьев — цветов священной гвардии города Рома. Примерно посреди дороги они резко остановились и рассредоточились по всей длине ковровой дорожки с обеих сторон. В прорезях шлемов не было видно их глаз — только блестящая чернота, но, наверное, не у одной меня создалось ощущение, что эта чернота очень внимательно следит за всем, что происходит вокруг. Спины гвардейцев покрывали плащи — полупрозрачные, блестящие, как слюда, с сетью прожилок. Они напоминали…

— Крылья, — прошептала Оливия. — Это крылья.

Я вцепилась в ее рукав, чтоб она заткнулась, и без ее комментариев все выглядело жутче некуда.

Все вдруг услышали пение. Слов в нем невозможно было разобрать, словно хор цикад вел слаженную однотонную мелодию. Шла процессия святых послушников — существ, полностью закутанных в белые многослойные одежды. Это они пели. И, как показало время, насчет их видовой принадлежности я не ошиблась.

И наконец на алую ковровую дорожку ступили шесть рослых носильщиков, увешанных золотой бахромой. Но при внимательном рассмотрении выяснилось, что под сверкающими нитями находились огромные, до жути огромные богомолы.

— Люци, мне плохо, — услышала я шепот Оливии. — Меня тошнит. Это же…

— Молчи, ради всего святого! Держись!

— Но ты это видишь?!

— Да. Постарайся глубже дышать. Это уймет тошноту.

Носильщики остановились и опустили паланкин на землю. Только теперь я поняла, что высота паланкина в два человеческих роста. На его золоченой крыше щелкнули, отстегиваясь, крепления, и он распался на две половинки, как проросший боб. Только то, что было внутри, к бобовым не имело никакого отношения.

Носильщики и послушники пали ниц. Это словно послужило сигналом к обморокам и коленопреклонениям в толпе гостей. Только герцог Альбино, Фигаро, да еще мы с Оливией твердо стояли на ногах, несмотря на то, что по ковровой дорожке к дверям замка приближался гигант в перламутрово переливающейся мантии и сверкающей тиаре с плотной вуалью.

Герцог Альбино преклонил перед ним колено:

— Добро пожаловать в Кастелло ди ла Перла, ваше Высокоблагочестие.

В ответ послышалось низкое, глухое жужжание. Из складок мантии выпросталось что-то наподобие сухой корявой ветки и коснулось головы герцога.

Монотонно пели святые послушники. От священных гвардейцев пахло разоренным ульем. Его Высокоблагочестие ступил под своды замка.

Я поняла, что Оливия давно уже находится в глубоком обмороке и только мои руки не дают ей упасть.

Один из носильщиков священного паланкина оторвал другому голову. Я надеюсь, что кроме меня этого никто не заметил: гвардейцы быстро оцепили паланкин, а у гостей хватило ума поскорее ретироваться под своды замка и благочестиво попрятаться по своим комнатам.

Глава двенадцатая

Свобода, равенство и тыква

Созерцание красот природы возвращает душевное равновесие.

Любуйтесь полями свеклы и турнепса, и будет вам счастье.

Из проповедей Его Высокоблагочестия, т. 370

Ваше Высокоблагочестие, позвольте вам представить мою единственную дочь Оливию. А это ее компаньонка Люция Веронезе.

— Оч-ш-шень, оч-ш-шень приятно.

Оливия и я склонились перед теодитором. Ишь ты, все-таки звуки, похожие на человеческую речь, он может издавать.

— Ваше Высокоблагочестие, угодно ли вам проследовать в ваши покои для отдыха или вы сначала выступите перед публикой с проповедью?

— Нет. Отдохнуть. Сначала — отдохнуть. Крыш-ша?

— Да, ваше Высокоблагочестие. Там же сервирован обед для вас. Мой мажордом проводит вас по лестнице…

— Зач-ш-шем лестница? Я не люблю замкнутых помеш-щений. Я уж-ж-ж на свеж-ж-жий воздух…

В оцеплении из святых послушников, святой теодитор вышел из замка. За ним последовала некоторая толпа благочестиво настроенного населения (и мы) и стала свидетелем чуда. Его Высокоблагочестие распахнул свою перламутровую мантию как крылья (почему как, это и были крылья) и с жужжанием взлетел на крышу замка. За ним, треща прозрачными крылами, взлетели священная гвардия и послушники. Обживать чердак, надо полагать.

— Они вознеслись, — благоговейно прошептала одна из дам. — Воистину они не такие, как мы, грешники!

То, что они не такие, — и ежу понятно, и греховность или праведность здесь ни при чем, хотелось сказать мне, но тут подошел Фигаро:

— Его светлость ожидает вас в своих покоях через полчаса. Он также отметил, что торжественный прием окончен и вы можете переодеться в более удобную одежду. Лосины исключены.

— Понятно, — сказала Оливия. — С чего это папаша так заторопился меня увидеть?

Вопрос, как вы понимаете, был риторический.

Мы с огромным наслаждением переоделись. Оливия все-таки нацепила лосины, но зато туника у нее была до самых пят, да еще со шлейфом, так что в целом она производила впечатление очень благочестивой паломницы к какой-нибудь святыне. Да что уж там — главная святыня жужжала на крыше замка!

Я надела простое платье цвета спелой сливы, отороченное кружевами темно-красного цвета. Протерла влажным полотенцем лысину и решила, что выгляжу скромно и со вкусом.

Когда мы вошли в покои герцога, он стоял у окна и смотрел на расстилавшиеся вдали вересковые пустоши.

— Ваша светлость, — сказала я. — Прибыла герцогиня Оливия…

Он повернулся к нам. Лицо словно высечено из мрамора, ни одной эмоции.

— Садитесь, — он указал на кресла, а сам пристроился на углу своего огромного письменного стола.

Повисло неловкое молчание. Герцог рассматривал нас, я, опустив глаза, разглаживала складки платья, а Оливия принципиально смотрела отцу прямо в глаза.

— Оливия, ты выглядишь посвежевшей, у тебя здоровый цвет лица, — начал герцог. — Видимо, это заслуга твоей компаньонки.

— Никоим образом, ваша светлость, — поспешила отмазаться я. — Просто герцогиня ведет активный образ жизни. Например, мы очень бурно готовились к встрече с Его Высокоблагочестием, да что мы, все обитатели замка внесли посильный вклад в подготовку к этому торжеству.