Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 167

— Если вы позволите мне поговорить с ней, то я буду очень благодарен вам, — внезапно произнес Эдмон тем тоном, который не терпел никаких возражений. Память настойчиво напоминала ему о том, что за несколько часов до убийства своего брата мадемуазель Воле явилась к нему, герцогу Дюрану, с признанием в любви, которое было довольно грубо отвергнуто, и теперь в голове Эдмона настойчиво билась мысль о том, что возможно именно его поведение толкнуло девушку к преступлению.

— Я бы даже сказал, что для меня это крайне важно и необходимо, коль скоро я выполняю в этом деле роль детектива, — пояснил он, видя направленные на него недоуменные взгляды. — У меня есть свои мотивы желать этого разговора, но их я предпочел бы не озвучивать.

— Я готов позволить что угодно, лишь бы ничего больше не знать об этом! — воскликнул Клод, вздрагивая при упоминании личных мотивов. Теперь всё, о чем окружавшие желали умолчать, казалось ему ужаснейшей тайной, в которую лучше было даже не пытаться проникнуть. Он готов был попытаться простить Моник это убийство, принимая во внимание, что, скорее всего, не она сама толкнула себя в постель Жерома и что смерть — наказание за совращение юной и глупой девушки, притом собственной сестры, пусть и слишком суровое.

— Что вы хотите ей сказать? — прерывающимся голосом спросила Ида, не сводя с Эдмона немигающего взгляда.

— Хочу узнать, что или кто является причиной того, что она стала убийцей, — мрачно усмехнулся Дюран. — А заодно восхититься её актерским талантом, потому как скорбь, удивление и ужас в её исполнении поистине неподдельны.

— Что ты хочешь этим сказать? — Клод напряженно свел к переносице брови.

— Лишь то, что сказал, — Эдмон перевел взгляд на друга. — Вы, пусть не вслух, но пытаетесь оправдать её, совершенно забывая о том, что она ведет себя так, как будто не совершала ничего. Если мы все ошибаемся и она и вправду ни в чем не виновна, а эта перчатка и в самом деле совпадение, каких в жизни случается очень мало, то я буду готов принести извинения.

Несколько мгновений стояла тишина. Клод и Ида синхронно повернули головы в сторону Жюли, Моник и Жозефины, которые все ещё стояли возле могилы, пытаясь вести отвлеченную светскую беседу в ожидании момента, когда им позволят вновь присоединиться к остальным. Ида, видевшая Моник все эти дни, не могла не признать, что в словах Эдмона было куда больше правды, чем она хотела бы. Её младшая сестра и в самом деле вела себя так, как будто всё произошедшее было для неё такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Даже сам Дюран, Ида прекрасно это помнила, не вел себя так спокойно после смерти Андре Лорана. И если это означало, что младшая Воле сознательно скрывает хладнокровно совершенное, и, возможно, даже спланированное, ею убийство, то нужно было, чтобы хоть кто-то попытался узнать у неё правду. Ида знала, что она сама не в силах это сделать. Убитый горем и таким количеством откровений Клод подходил на роль дознавателя ещё меньше.

— Только если вы обещаете не причинять моей сестре никакого вреда, — наконец негромко произнесла она, поворачиваясь к Эдмону.

— Могу вас заверить, что верну в целости и сохранности, виконтесса Воле, — заверил Дюран, и Иде захотелось рассмеяться от этих слов: этот человек не знал, что такое снисхождение.

Комментарий к Глава 49

Юбилейная, 50-я часть)

========== Глава 50 ==========

***

На обед Жозефина не осталась, ссылаясь на то, что ей непременно нужно возвращаться домой, и извиняясь за то, что не может быть рядом, чтобы хоть немного разделить свалившееся на семью горе. Жюли несколько победоносно улыбнулась на эти её слова, но попрощалась всё же спокойно и вежливо, обойдясь без демонстрации своей неприязни к сестре мужа. Моник выразила подобострастное сожаление, а герцог Дюран и вовсе никак не отреагировал, продолжая пристально наблюдать за Клодом. Сам Лезьё простился с мадемуазель де Лондор несколько холодно и отстранено, чем Жозефина была сильно удивлена. Хоть Клод и старался держаться так, как будто ничего не произошло, внезапное откровение о причастности Моник к смерти Жерома и новые подробности о тайной жизни брата, не давали ему покоя. Единственное, о чем он мог сейчас думать, так это о том, что на протяжении достаточно длительного времени в их семье имели место столь странные отношения. Ида, не менее подавленная открывшимися подробностями, простилась с Жозефиной куда теплее обычного, чем сильно удивила свою вечную соперницу. Но оставаться юная маркиза все равно не желала: вряд ли эта семья, не смотря на приличествующую случаю вежливость, хотела терпеть её присутствие и дальше.

Обед начался в абсолютном молчании. Говорить о покойном и вспоминать о его исключительных способностях и чертах никому не хотелось, тем более что никаких особенных общеизвестных черт у него и не было. Клод, закономерно переживавший случившееся тяжелее всех, был мрачнее самого ненастного дня и не притронулся за столом ни к чему, кроме воды. Он не желал никакой огласки ни в самом начале, ни тем более сейчас, когда дело приняло такой оборот, что касалось исключительно их семьи. Единственным, кому он мог доверить эти тайны, был Эдмон, который не сводил пристального взгляда с младшей Воле, иногда переглядываясь с не менее мрачной и задумчивой Идой. Жюли, чувствовавшая всеобщее напряжение, тоже предпочитала молчать. Природное любопытство все же брало над ней верх, хоть она и пыталась убедить себя в том, что если Клод и Ида не сообщают ей какие-то мучающие их подробности, то исключительно, потому что щадят её нервы. Конечно, тот факт, что в их семейные тайны посвящен Эдмон, нисколько не радовал маркизу Лондор и даже заставлял её ненавидеть Дюрана ещё сильнее, испытывая малоприятные муки ревности. Но Клод и Ида, каждый по своим причинам, доверяли ему. Поэтому Жюли оставалось лишь наблюдать и надеяться, что её сестра и кузен действительно знают, что нужно делать и кому стоит доверять, а кому нет.

Относительным спокойствием на этом мрачном собрании отличалась Моник, даже не подозревавшая о том, что Эдмон решил довести свое, так называемое, расследование до конца и даже добился возможности поговорить с ней. Всеобщего напряжения, которое, казалось, ощущалось даже в воздухе, она не замечала, приписывая мрачные взгляды, которые собравшиеся то и дело бросали друг на друга, печальности случая.

Клод, впрочем, выдерживал отведенную ему роль с поразительным спокойствием, которого ни Ида, ни Эдмон от него не ожидали. За все время, прошедшее с момента их разговора на кладбище, во время которого Эдмон предъявил перчатку Моник, Клод не выказал в отношении кузины никакой неприязни. Даже разговаривал с ней он совершенно спокойно, хоть и был крайне мрачен. Подобной выдержкой Клод, остро переживавший всё, что нарушало его эмоциональное спокойствие, никогда не обладал, и оттого Ида наблюдала за ним даже с некоторым страхом. Смерть Жерома, это было очевидно, сломала Клода, а правда о его отношениях с сестрой нанесла последний удар, который стал смертельным, и то, во что должен был теперь превратиться её брат, пугало виконтессу Воле. Тот Клод, которого знала вся Марна, никогда не смог бы спокойно разговаривать с убийцей, пусть даже предполагаемым, собственного брата. Ида готова была поспорить на что угодно, что если бы случай позволял, то Клод, пожалуй, даже улыбнулся бы Моник. С каждой минутой, прошедшей со дня смерти Жерома, он все больше и больше каменел.

Время тянулось невыносимо медленно, и каждый из присутствующих понимал, что не в силах сделать с этим что-либо, поэтому когда, наконец, настало время вставать из-за стола, все вздохнули с облегчением. Более остальных предстоящему одиночеству радовался Клод, чувствуя, что ещё одно мгновение он просто не выдержит. Несмотря на тишину, которая царила за обеденным столом, он так и не смог привести в порядок мысли и теперь ему, скорее всего, предстояла ещё одна бессонная ночь, полная размышлений, которых в последнее время было слишком уж много. О том, что в связи с последними обстоятельствам думает Ида, Клод не знал, но о том, что бы заговорить с виконтессой Воле о внезапно открывшихся обстоятельствах не могло быть и речи. Зная свои мысли и помня реакцию Иды на кладбище, он справедливо полагал, что должно пройти время, прежде чем все они смирятся с тем, что происходило в их семье. И еще больше времени должно было пройти, чтобы они смогли говорить об этом чуть более спокойно. Хотя лучше всего было оставить тайны тайнами и не заговаривать о них вовсе. Будет довольно и того, что никто из них никогда этого не забудет.