Культура, Истоки вражды - Елизаров Евгений Дмитриевич - Страница 15

В используемом же орудии было бы ошибочным видеть только застывшие формы некоего предмета. В действительности содержательным ядром любого орудийного процесса - даже там, где используется всего одно средство, - является форма, вернее сказать формула его движения, та логика непосредственного взаимодействия орудия с предметом, благодаря которой последний и может стать предметом непосредственного потребления. Поэтому новым элементом реальности становится именно это движение, а вовсе не внешняя конфигурация и размеры какого-то обездвиженного предмета.

Между тем любое орудие может войти в деятельность только при том условии, если оно повышает ее эффективность, улучшает качественные характеристики ее результата, в противном случае оно просто не нужно. Качественные же характеристики результата определяются тонкой механикой его взаимодействия с предметом. А значит, и новым элементом количественно и качественно изменяющейся реальности должна становиться формула именно этого взаимодействия.

Правда, в действительности эта формула с самого начала предстает как нечто выходящее за пределы возможностей сугубо биологической организации. Поэтому логика взаимодействия орудия и предмета, как говорится, "по определению" оказывается совершенно недоступной психике биологического субъекта и неконтролируемой ею. Здесь необходимо формирование каких-то новых, "надстроечных" над уже имеющимися механизмов. Поэтому-то вхождение орудий и дает стимул к их становлению. Но если психике животного недоступна, больше того - трансцендентна объективная логика материального взаимодействия орудия и предмета, то тем более запредельной для него оказывается общая формула взаимодействия нескольких различных по своему назначению орудий, интегрируемых какой-то единой целью.

Заметим еще одно важное обстоятельство: под взаимодействием здесь понимается вовсе не то, что в процессе непосредственной обработки предмета каким-то одним орудием может быть получено другое, имеющее иное назначение и иные свойства. Другими словами, если мы отбиваем от камня какую-то его часть, благодаря образующемуся сколу мы можем получить примитивное рубило, которое, в свою очередь, может быть использовано впоследствии. Здесь говорится о той (зачастую разделенной весьма значительным пространственно-временным интервалом) упомянутой выше связи между технологическими особенностями производства одного орудия и эффективностью его последующей работы. Словом, речь идет о технической характеристике самого скола, а значит, и о тонких особенностях тех действий, единственно с помощью которых они и могут быть достигнуты. Поэтому действительным предметом познания уже изначально выступает именно эта связь между техническими параметрами скола и тонкой структурой тех предшествующих действий, с помощью которых они достигаются.

Но если даже для современного человека осмысление этой - совсем не очевидной - связи требует некоторого напряжения его абстрагирующей способности, то что говорить о животном?

Впрочем, и здесь поначалу решает именно голая, не отягощенная никаким предметом, пластика тела. Сопряжение нескольких орудий в исходной точке антропогенеза может быть достигнуто только через сопряжение соответствующих каждому из них траекторий движения исполнительных органов субъекта в составе какого-то заместительного действия. Только формированием своеобразной модели единой цепи действий, выполняемых и без орудий, и без предмета.

Действительно, любой орудийный процесс всегда может быть разложен на две составляющие: движение собственно орудия в ходе его физического взаимодействия с предметом и движение того исполнительного органа, который управляет им. Это разные вещи, но эти разные вещи связаны друг с другом довольно жесткой зависимостью. Материал, внешняя форма, весовые характеристики, функциональное назначение орудия, разумеется, определяют собой общую структуру движения исполнительных органов. Но здесь можно говорить о двух видах регулирования: о грубой и тонкой настройке движения исполнительного органа. Грубая определяется физическими характеристиками орудия, тонкая же достигается опытом поколений и поколений. Но в аспекте общего развития достижение цели становится возможным только благодаря обоим факторам.

Там, где используется всего одно - тем более находимое готовым - орудие, функциональная связь между этими началами устанавливается сравнительно легко, и, скажем, вариации весовых характеристик камня, который нужно пустить по какой-то заданной траектории, сравнительно легко корректируются каким-то инстинктивным перераспределением мышечных усилий субъекта. Но там, где задействованы хотя бы два разных орудия, траектория движения последнего из них к цели определяется уже не только (и, может быть, даже не столько) конечным усилием кисти, но и структурой совсем других - задолго предшествовавших ему действий. Вооруженных каким-то другим, исходным, орудием действий, которые и определили собой и внешнюю форму, и весовые характеристики, и многие другие параметры конечного средства.

Впрочем, здесь необходимо говорить не только о прямой, но и о жесткой обратной зависимости: строгая "формула" движения исходного орудия в начальном звене технологически единой цепи действий всецело определяется алгоритмом конечного звена целевого процесса. И в этом нет решительно никакого парадокса. Больше того, строго говоря, именно эта замкнутая в своеобразное кольцо детерминация, в которой начало определяет конец, а уже он - свое собственное начало, и есть та объективная основа, на которой через долгую череду поколений становится возможным возникновение первичных представлений о господствующих в этом мире причинно-следственных зависимостях. И если вхождение все новых и новых орудий в структуру уже сложившихся целевых технологических процессов является непреложным законом развития, то постижение именно этих зависимостей между ними становится категорическим императивом самого выживания эволюционирующего вида.

И все же сочленение орудийных процессов, несмотря на всю трансцендентность его "технологической" логики по отношению к чисто инстинктивным механизмам управления деятельностью животного, может быть реализовано на практике, причем реализовано на основе сугубо биологических форм движения. Другими словами, еще до становления даже зачатков сознания. Но вместе с тем уже самый первый шаг в этом направлении представляет собой решительный выход за пределы инстинктивного, шаг в сторону одушевления нашего далекого предшественника.

Впервые это может быть достигнуто сопряжением собственной пластики исполнительных органов, формированием некоторой пантомимической структуры движения, имитирующего и объединяющего в себе все звенья единого целевого потока. И такое явление, как ритуал, впервые возникает как модель именно этого - сквозного, интегрирующего все звенья, - движения.

В сущности никаких препятствий этому нет, в сквозной "пантомиме" можно соединить все что угодно. Этапным здесь выступает то, что, повторяемая поколениями и поколениями живых существ, структура этой "пантомимы" переходит чуть ли не в генную их память. Закрепившаяся же в ней, она подчиняет субъекту уже не только ту пластику исполнительных органов, которая управляет цепью разнородных орудий, но и ту объективную связь, что существует между ними. Так каждый из нас поначалу многократно воспроизводит лишь слепо заученную формулу распределения мышечных усилий при начертании различного рода "палочек с крючочками" и кружочков", но, постепенно автоматизируя навыки письма, мы со временем обнаруживаем совершенно новый пласт реальности и существующих между ее элементами взаимосвязей: орфографических, грамматических, стилистических, наконец, логических или художественных. Вот так и здесь, в эволюционном восхождении к человеку, перед развивающимся субъектом постепенно открывается какой-то новый мир, ранее не существовавший не только для него самого, но и "вообще". Можно было бы сказать, что субъект, как бы перенимая эстафету творения от своего Создателя, самостоятельно создает какие-то новые надстройки над уже существующим миром - и одновременно познает их назначение и конструкцию.