Навсегда
(Роман) - Кнорре Федор Федорович - Страница 107

Он говорил снисходительно посмеиваясь, а сам слышал, как неуверенно, как просительно у него все это получается. Даже эта деревенская девчонка, наверное, чувствует! Совсем разучился говорить по-мужски.

— Не очень-то мы и боимся! — заносчиво тряхнув головой, сказала Оняле и, отворив дверь, посторонилась, пропуская его вперед.

Слегка волоча ноги, Пятрас переступил порог своего дома и прошел через темную переднюю.

В столовой за обеденным столом сидели две девочки в одинаковых клетчатых фартучках. Черноглазая, курчавая девочка лет семи пристально смотрела на вошедшего Пятраса, не переставая помешивать кисточкой в перепачканном во все цвета стакане с водой. Другая, совсем маленькая, беленькая, с проворными глазками и смешливыми морщинками около носа, была целиком поглощена разглядыванием лежавшего на столе листа бумаги, где был нарисован наполовину раскрашенный, очень толстый и кривой самолет с гирляндами разноцветных флажков.

Шаркая деревянными подошвами, Пятрас подошел и остановился против фотографии, висевшей на стене. Пониже фотографии были накрест приколоты две зеленые веточки, увитые траурной лентой.

«До чего же задорная, самоуверенная морда! — подумал Пятрас. — Ворот расстегнут, голова откинута. Зло берет смотреть… Если бы ты мог, милый, тогда хоть немножко заглянуть вперед и увидеть, что тебя ждет, это посбило бы с тебя спеси… Где же это я снимался? На пикнике, что ли?.. Герой с пикника! Сорвать бы сейчас эту картинку со стены…»

Он услышал, что обе старшие девочки шепчутся в углу, настороженно поглядывая в его сторону. Надо встряхнуться! Глупо он себя ведет. И, развязно потирая руки, он бодро воскликнул:

— Ну-с, а это что за девицы тут малюют картинки? — и оперся руками о стол, нечаянно закрыв угол рисунка.

Маленькая девочка взяла у старшей кисточку, испачканную в ярко-зеленой краске, и ткнула его в руку:

— Пусти!

Оняле крикнула:

— Люне, не пачкайся!

Значит, это Люне. Он никогда ее не видел. Только знал, что, если родится девочка, Магдяле назовет ее Люне… Наверное, он и вслух произнес ее имя, потому что Оняле кивнула и сказала:

— Да, Люне… — И, показывая на черноглазую курчавую девочку, равнодушно сообщила — А это Надя… Ее сперва старый Казенас нашел, потом мы ее на хуторе прятали, а уж потом она к тете Магдяле перешла.

— Вот оно что? За такие дела по головке бы не погладили. Расскажи-ка, это очень интересно! — Он испытывал громадное облегчение, что ему самому сейчас больше ничего не придется говорить. Пока Оняле рассказывала, он, почти не слушая, кивал головой и думал свое: надо же как-то начать? Чего он боится? Почему наконец не скажет, что он тут хозяин?! Почему не чувствует, что он наконец дома? Надо бы умыться, переодеться в приличное платье, сбрить эту бородку, из-за которой он, наверное, на разбойника похож!..

И все-таки он слышал, что рассказывала Оняле. Значит, Магдяле была заодно с отцом. Они кого-то спасали, рисковали жизнью… И ведь девчонка, наверное, многого еще не знает…

Пока он сидел, не в силах сбросить с себя какое-то дурацкое оцепенение, девочки опять о чем-то потихоньку перешептывались.

— Вы как? — вдруг спокойно спросила Оняле. — Сейчас уйдете и к вечеру опять придете? Или вы хотите сидеть тут, дожидаться?

«Нахальная девчонка! — подумал Пятрас. — Вот что значит мямлить…» — и постарался засмеяться.

— Нет, милая, я не уйду… Да, да, я буду сидеть…

Девочки переглянулись, и Надя сказала:

— Тогда, может быть, дать вам чаю?

— Вот это разговор другой, — одобрил Пятрас и сел в кресло.

Ему принесли чашку и немножко меда на блюдечке. Видно, так уж было заведено в доме. Он выпил чай и, повертев чашку перед глазами, внимательно осмотрел нарисованные на ней знакомые цветочки и ободки. Потом небрежно отставил чашку в сторону и увидел две пары устремленных на него испытующих детских глаз.

— Вы все расспрашиваете только, а сами ничего не говорите, — сказала Оняле. — А говорили, что про молодого Казенаса что-то знаете.

«Да, — подумал он, — надо было все говорить сразу, а не тянуть и не вилять. И почему у него не хватило на это пороху?»

— Про такого человека, как тети Магдяле муж, всем интересно послушать, — вежливо сказала курчавая девочка.

«Про такого человека!.. — подумал Казенас. — Эти щенята, наверное, воображают, что хороший человек сидит-сидит, да вдруг и решит: „Дай-ка я пойду и совершу подлость!..“ Черта с два! Он лучше знает, как это происходит. Нужна лишь одна-единственная минута неуверенности, колебания… одна минута слабости, которая гнездилась в тебе давным-давно, как тайная болезнь… И вот человек шагнул не на ту тропинку, что ведет к охраняемым вагонам, которые надо взорвать хотя бы ценой своей жизни, а… к хутору, где можно опомниться от пережитого страха и спрятаться. А потом уже поздно возвращаться, поздно оглядываться. Тропинка сама приведет тебя туда, куда ее проложили… В Бюро по добровольному найму рабочей силы в восточных провинциях, потом в десятники на военном заводе, потом в старшие надзиратели…»

— Он просто нас обманывает, сам ничего про него не знает, — сказала Оняле, обращаясь к Наде, и презрительно повторила — Ничего он не знает.

— Помалкивай! — решительно оборвал ее Пятрас. — Очень вы все здесь умные. Разве вы никогда не слыхали, что какой-нибудь человек не возвращается, не возвращается — и вдруг вернется?

Оняле, настороженная, вся взъерошенная, стоя к нему боком, вызывающе сказала:

— Бывает. Только молодой Казенас уже не вернется. Он был героем и погиб. Девятого числа. Все знают. Они погибли вдвоем с товарищем.

— А если он взял да и дожил до десятого числа?

— До десятого? — возмутилась Оняле. — Здорово же вы врать умеете! А после? Где же он был после? Прятался?

— А хоть бы и прятался? Или был где-нибудь…

— Ага! — со злорадным восторгом воскликнула Оняле. — Вот теперь-то и видно, какой вы человек! Знаем мы таких! Не из лагеря, и не партизан, и не военный!..

— Ну, ты! — прорвался вдруг Пятрас такой откровенной злобой, что Оняле отшатнулась от него и даже зажмурила на мгновение потемневшие от гнева и страха глаза.

— На дурочек, думаете, напали! Пришел и нарочно хочет все как-нибудь его опозорить своими разговорами. Никогда вы его не видели, и никогда Пятрас с такими не был. Уходите лучше, пока тетя Магдяле не пришла!

Пятрас встал с кресла. Оняле показалось, что он опять хочет подойти к портрету на стене, и она загородила ему дорогу.

— Уходи отсюда! Думаешь, тут некому за него заступиться? Уходи сейчас же!..

— Да, уходите! — вдруг испуганно проговорила черноглазая Надя. — У нас за стеной майор живет! Двое! Два майора! Стенка тонкая, они, наверное, уже слышали, что тут, и сейчас придут.

Он не поверил, конечно, ни в каких майоров. Просто какая-то мысль все разматывалась, разматывалась у него в голове во время разговора, и вот теперь, наконец, ему все стало ясно.

— Сумасшедшая ты девчонка, — с отвращением сказал он Оняле и отвернулся. Больше она его не интересовала. Даже маленькая Люне, сидевшая с искривленным от страха ртом, была ему безразлична.

Он снова украдкой бросил взгляд на свой портрет. Надо уходить. Сейчас он уйдет. А этот? Останется здесь? Как же это случилось? Этот вот улыбается над траурным крепом. Он окружен любовью, верой, благодарностью — всем, что делает человека живым… А ему, действительно живому, выходит, нет здесь места? Он уцелел, спасся и все-таки не существует. Конечно, он мог бы остаться насильно. Но это совершенно бесполезно и ничему не поможет. Сам он от этого не оживет, не станет желанным, не найдет здесь ни дома, ни любви, ни жизни…

Оняле с облегчением перевела дух, увидев, что человек подхватил сброшенный заплечный мешок и, шаркая подошвами, пошел к выходу…

Глава тридцать первая

Он прошел несколько десятков шагов по улице, и вдруг его охватил страх, что сию минуту, вот-вот из-за угла появится Магдяле. Он быстро повернул в переулок, свернул еще раз и так, переулками, вышел на огороды, а потом за город. Здесь не было видно людей, и он успокоился.