Навсегда
(Роман) - Кнорре Федор Федорович - Страница 90

— Ох, Наташка ты, Наташка! — горестно и нежно сказал Степан и ласково погладил ее худенькую руку.

— Наташка хитрая, как муха, не думай, — самодовольно сказала Наташа, — а теперь иди, ужин сюда возьми, ладно?

Глава пятнадцатая

— Я не коммунист! — сказал начальник уездной полиции. — Нет. Я не хочу вас обманывать.

— Это мы знаем, — спокойно подтвердил Матас.

Они не первый час уже сидели за столом на кухне одинокого хутора, где было назначено это свидание.

Автомат Матаса стоял в углу, а вокруг хутора были расставлены партизанские посты… Начальник полиции тоже явился при оружии и в полной форме, только фуражку снял и положил около себя на табурет.

— Политика — это не мое дело. Дело всякой полиции — поддерживать законный порядок, верно?

— Что-то в этом роде, — уклончиво ответил Матас.

— Ты не можешь сказать, чтобы мы нечестно выполняли то, о чем договорились. Никак не можешь! Мы вам помогали, когда могли.

— Помогали, — согласился Матас. — Мы этого не забудем.

— Вот именно: самое главное, чтоб вы потом не забыли.

— У нас память хорошая! Действуй так же дальше — заслужишь полное уважение. А оно тебе еще пригодится.

Начальник полиции закурил сигарету и протянул портсигар Матасу. Тот, качнув головой, вытащил из бокового кармана свою, помятую, и закурил.

— Я не коммунист, нет, — выпуская дым, задумчиво повторил начальник полиции. — Не скажу, что я вот сейчас так бы и кинулся в огонь за советскую власть, нет… Но две вещи я знаю: первое, что в конце концов победа будет за вами, а не за фашистами.

— Ну, об этом теперь уж и сами фашисты догадываются, — вскользь вставил Матас.

— Правильно, только ты на это не сворачивай, — предостерегающе поднял палец начальник полиции. — Первый раз, когда мы с тобой вот на этом месте встречались, хорошие или плохие были у нас дела?

— Дела были трудные.

— Вот. Так что первое без второго еще ничего не значит.

— Тогда давай сюда свое второе.

— А второе — это что когда ваша возьмет, и русские разобьют Гитлера, и вы опять начнете тут устраивать все по-своему, я знаю, что Литва останется Литвой. Наши дети пойдут в литовские школы и начнут учиться по литовским букварям, и Зарасай опять будет называться Зарасай, а не Зюдерзее, и если кто-нибудь на том месте, где сейчас висят объявления «только для немцев», повесит табличку «только для русских», вы его посадите в сумасшедший дом… ну, и так далее. Только и всего. Но для меня это кое-что значит. Может, даже больше, чем все остальное.

— И первое и второе у тебя неплохи, — весело улыбнулся Матас. — Нам бы еще двух-трех таких полицейских начальников, и веселей бы жить было. Документы я, значит, забираю.

— Только поаккуратнее с ними. Ведь в случае чего они меня повесят.

— Меня тоже, — смеясь, сказал Матас и, потушив сигарету, встал из-за стола. — Значит, все ясно, договорились. Главное, чтоб у нас связь побыстрей оборачивалась, не запаздывала.

— Да, — сказал начальник полиции, тоже вставая и протягивая руку к фуражке. — Еще одно. Есть сведения, что на одном хуторе мужики прячут какую-то девушку. Раненую или больную, точно не знаю. Думаю, не ваша ли. Тогда забирайте ее оттуда поскорее, пока гестапо не пронюхало. Своих-то я пока придержу.

Матас почувствовал, что ему стало очень жарко.

— Наша? Ну, едва ли… — сказал он равнодушно. — Однако спасибо, на всякий случай как-нибудь проверим. На каком это хуторе?

Начальник полиции вытащил из сумки карту, разгладил ее на столе и стал искать глазами нужную отметку.

— Вот, — сказал он и показал пальцем на карандашный крестик, поставленный около маленького пятнышка рощи с квадратиком, обозначавшим отдельный хутор. — Вот это сто сорок первый километр по главному шоссе. Тут начинается проселок. Километров двенадцать от поворота и немножко в сторону, вот тут, где озерца эти маленькие.

— Я уже понял, — сказал Матас, сам удивляясь своему спокойному голосу. — Все ясно. Мы поедем отсюда первые, ладно?

— Хорошо, я полчасика подожду.

Они попрощались, и Матас вышел во двор, где была привязана его лошадь. Вот сейчас он вскочит верхом на коня и напрямик, через поля, лесом в обход озера, домчится до хутора. И девушка окажется Аляной, — не кем другим! — и он посадит ее перед собой в седло и привезет на базу, пускай она даже ранена. Скоро прилетит самолет с Большой земли, и он сам усадит ее, и скоро она окажется в тихом, защищенном госпитале. Наверное, ее уложат в теплую ванну. Будут лечить, и кругом нее на тысячу верст будет своя, родная Большая земля, и между нею и гестапо будут все полки и корпуса наших наступающих фронтов.

У Матаса даже слезы подступили к горлу от этих обгоняющих действительность, счастливых мыслей.

К моменту, когда он пересек двор и дошел до лошади, он успел домечтать всю эту великолепную историю до самого конца и полностью насладиться ею.

Потом он подозвал к себе двух разведчиков и, рассказав, где находится хутор, объяснил, что действовать им придется быстро и осторожно и самим, на месте, решать, как быть с человеком, которого они найдут, если они вообще кого-нибудь найдут.

Сам он, конечно, мог только минутку помечтать о том, чтобы ехать куда-нибудь. В кармане у него лежали документы, полученные от начальника полиции, и их нужно было везти как можно скорее прямо на базу.

Теперь он больше не давал воли воображению, стараясь заранее примириться с мыслью, — наиболее разумной и вероятной, — что девушка на хуторе окажется кем угодно, только не Аляной.

Глава шестнадцатая

И все-таки это оказалась Аляна…

Даже те, кто ее почти не помнил или совсем не знал, с радостью слушали рассказ, как разведчики отыскали на далеком хуторе девушку Аляну, — ну, помните, такая беленькая, небольшого росточка, двух фашистов из пистолета застрелила? Ну, муж у нее из лагеря бежал с товарищами, еще четыре автомата с собой принесли. Ну, вот-вот, эта самая. Да честное слово, отыскалась, ее крестьянские ребятишки в лесу подобрали без памяти, потом мужики у себя прятали да лечили всякими травками. До того долечили, что она, кажется, без руки осталась, но хорошо хоть нашлась, ее уже привезли!..

Девушки сейчас же повели Аляну в баньку мыться. Когда ее раздели, Наташа даже заревела, такой жалкой показалась ей Аляна. Спутанные грязные волосы, тонкие мальчишеские ноги, впалый живот и грубый рубец раны на неподвижно висящей руке.

Вслед за Наташей не удержались и другие девушки. Бережно обливая теплой водой высохшее, такое исхудалое и все же девически нежное тело, оттирая мочалкой спину, девушки всхлипывали и размазывали мокрыми руками слезы.

Аляна сперва сопротивлялась, пыталась все делать сама, но скоро разомлела от тепла и, как маленькая, то послушно ложилась на лавку, то нагибала голову и зажмуривала глаза, когда ей намыливали волосы.

Из бани они вышли немного успокоенные и повели Аляну к доктору. Опытный корабельный врач долго ощупывал и сгибал ее руку, расспрашивал, как все было, определил, что она перенесла, между прочим, и плеврит, и в конце концов объявил, что ампутация, пожалуй, не потребуется.

Конечно, девушки, пока мыли Аляну, во всех подробностях успели рассказать ей про Степана — и как он тут был, и какой у него друг Валигура, и как они ушли на операцию, самую обычную, ни капельки не опасную, через день-два должны вернуться…

Аляна лежала утомленная, умытая, расчесанная, на той самой койке, которую столько времени сберегала для нее Наташа. Девушки сидели вокруг нее, с нескрываемым удовольствием предвкушая, что будет, когда появится Матас, которого уже пошли звать.

Он неторопливо спустился в землянку. Аляна, молча улыбаясь, ждала, пока он подойдет.

«Ну ладно, радость, ну невероятная радость, — говорил себе, подходя, Матас, — но ведь нельзя же до такой степени терять голову! Мне же танцевать хочется, впору песню запеть и горланить всю ночь напролет… Хоть держи-то себя прилично, болван, перед людьми не позорься…»