Рондо смерти - Дугин Владимир - Страница 16

В этот момент мне показалось, что кто-то скребется за входной дверью. Я прислушался. Через несколько секунд звук повторился. Было такое впечатление, будто чем-то осторожно пытаются поддеть язычок замка или царапают ногтем по обивке двери…

Я быстро выдвинул верхний ящик письменного стола и достал свой 5,45-миллиметровый ПСМ. Проверив, снаряжен ли магазин, я осторожно, стараясь не щелкнуть, вставил его в рукоятку пистолета и передернул затвор, досылая патрон в ствол. Потом погасил настольную лампу и, мягко ступая, чтобы не скрипнуть половицей, вышел в прихожую. Стараясь не становиться против дверного проема, прижимаясь к стенке, я приблизился к двери и уже протянул руку к замку, как вдруг заколебался. А стоит ли открывать дверь? Раз тот, кто стоит за нею, старается не шуметь, значит, он хочет сделать что-то, оставшись незамеченным. Но что именно? Может стоит подождать, пока он снова займется своей работой, а потом выбраться в окно, пройти по карнизу до соседнего балкона, с него перебраться на пожарную лестницу, спуститься вниз, а потом подойти снаружи, застав его врасплох? Но мне как-то не хотелось разгуливать по карнизу четвертого этажа в стеганом шелковом халате и с пистолетом в руке. Какого черта! Я лучше резко распахну дверь, это на какую-то секунду ошеломит его, и преимущество будет на моей стороне, во всяком случае, преимущество внезапности, а там посмотрим. Меня, однако, несколько удивляла кровожадность моих противников, их настойчивое стремление во что бы то ни стало добраться до моей шкуры. Я уже не являлся конкурентом в розысках кольца, а мстительность, не сулившая ничего, кроме осложнений с властями, была не в обычае этих прагматиков и рационалистов.

Быстро повернув ручку, я рванул дверь на себя и отскочил назад, держа пистолет наготове…

Тот, кто находился за дверью, был действительно застигнут врасплох. Он изогнул спину дугой, припал к полу, а из его до отказа разинутого рта вырвалось почти беззвучное: "Х-х-а!", свидетельствующее о крайнем испуге и ярости. Уши прижались к голове, широко открытые глаза горели зеленоватыми огоньками. Это был котенок самой заурядной масти: серый в полоску, с белым пятнышком на груди.

Я так напугал его, что несмотря на все мои «кис-кис-кис» и другие настойчивые попытки завести дружбу, он наотрез отказался пересечь порог и войти в прихожую. Пришлось сходить на кухню, налить молока в пластмассовое корытце из-под сметаны, куда я еще накрошил булку, и вынести угощение в коридор. Судя по тому, с какой жадностью, дрожа и захлебываясь, он начал лакать холодное молоко, котенок умирал с голоду. Впрочем, кошки очень хитрые существа. Я не раз замечал, как желая подлизаться к хозяину и быть принятыми в дом на правах домашних, бродячие кошки жрали сухие хлебные корки, брошенные им, хотя при других обстоятельствах никакой голод не заставил бы их пойти на это.

"Если не убежит до утра, отнесу его Женьке в лабораторию, его пацан давно хотел котенка", — решил я. Осторожно прикрыв дверь, я достал из шкафа постельное белье — пора было спать. Какая уж к черту творческая работа с такими нервами!

13

Кольцо души-девицы

Я в море уронил;

С моим кольцом я счастье

Земное погубил…

Весь следующий день я провел в архиве. Тесно стоящие стеллажи из стальных уголков с полками, забитыми растрепанными и аккуратными, толстыми и тонкими, белыми, серыми, синими, красными, словом, всех мыслимых цветов и оттенков папками, неудобные столы, железные шкафы и массивные сейфы… Казалось, в этом хаосе бумаг невозможно отыскать нужную, однако, по моей просьбе мне довольно быстро нашли и выдали все, что я заказал накануне. Бумага пяти-шестидесятилетней давности стала рыхлой и желтой, крошилась в руках, расползалась по сгибам. Написанные плохими чернилами выцветшие строчки приходилось читать чуть ли не наугад, приглядываясь к оставленным стальным пером царапинам, карандашные надписи и пометки почти стерлись. Тем не менее, кое-что удалось выяснить. Хотя это и имело теперь уже, так сказать, «академический» интерес, я понял, каким образом «Суассон» оказался в школьном дворе. Дело в том, что после освобождения Города от оккупировавших его польских частей в здании школы размещалась местная ЧК. Арестованных было так много, что их не успевали допрашивать, и в ожидании своей очереди люди находились в заключении неделями. Помещений не хватало, и обнесенный высокой металлической оградой школьный двор превратился в некое подобие маленького концентрационного лагеря. Именно здесь содержались несколько членов семьи графа Брайницкого, подозревавшиеся в симпатиях к «белопанам». Судя по скупым строкам протокола задержания, Брайницких арестовали в тот момент, когда у них уже все было готово к бегству. Можно предположить, что «Суассон» находился у кого-то из членов семьи и не был обнаружен при первом личном обыске, когда искали, главным образом, оружие и бумаги. Оказавшись в ЧК и ожидая ежеминутно допроса и нового обыска, этот человек улучил удобный момент, скорее всего ночью, и закопал коробочку с драгоценным камнем в приметном для него месте, не желая, чтобы бриллиант попал в руки "пшеклёнтных хамов", как бы ни повернулась судьба. То, что коробочка пролежала в земле долгие десятилетия, красноречиво свидетельствовало о том, какая участь постигла заключенных. Я не нашел в архиве ни протокола суда, ни документов о приговоре Брайницким, но вероятнее всего, они закончили свой жизненный путь в одном из многочисленных окрестных оврагов, служивших местом приведения приговоров в исполнение и одновременно массовым кладбищем казненных. При желании, вероятно, можно было бы отыскать в нашем или других архивах какие-то концы этого дела, но зачем? Так и случилось, что бриллиант, представляющий целое состояние, оказался забытым в заурядном городском дворе и мог бы остаться там навсегда, если бы не охватившее в свое время всю страну похвальное стремление "украсить Родину садами", защитить от суховеев лесополосами, а каналами — от болот, словом, преобразовать природу по призыву вождя, на который в числе прочих откликнулся и директор школы.

Протокол беседы с Константином Викторовичем Федоренко после возни со старыми документами приятно радовал глаз четким шрифтом современной пишущей машинки, лоском отличной финской бумаги. Скупые фразы позволяли легко представить, что предшествовало решению гражданина Федоренко К.В. обратиться за помощью к властям.

…Это был большой конверт из плотной коричневой бумаги, в каких, обычно, отправляют в редакции рукописи статей или рефераты. На лицевой его стороне было написано черным фломастером только одно слово: КОНСТАНТИНУ. Он нашел его, разбирая бумаги покойного отца, и сразу понял, что представляют собой строчки цифр и условных обозначений, заполнявшие несколько стандартных страниц. Еще в его школьные годы, когда в семье появилась редкая по тем временам игрушка — американский микрокалькулятор, Виктор Богданович, пытаясь приобщить детей к модному тогда направлению вычислительной технике, учил его и сестру составлять простые программы и играл с ними в занимательную игру: шифрование и дешифрование записок, которые они «посылали» друг другу. Правда, Лидия оказалась слишком ленивой и очень уж не любила возиться с цифрами, вечно ошибалась, из-за чего вместо записки у нее получалась какая-то бессмысленная белиберда, а Константину нравилось, когда после долгих и, казалось, совсем отвлеченных манипуляций на листке бумаги буква за буквой, строчка за строчкой появлялось "таинственное послание". Сейчас перед ним была знакомая программа и зашифрованный текст. Необходимо было только выяснить, при помощи какой функции осуществлялась операция преобразования и узнать число-параметр. На полях программы Константин увидал сделанную знакомым почерком пометку: Б. и С., 378, N_447, 6,6778899. Непосвященному она была бы совершенно непонятна, но Константин узнал принятые в рукописях Виктора Богдановича сокращения: "Бронштейн и Семендяев, страница триста семьдесят восемь, формула номер четыреста сорок семь". Последнее число в виде десятичной дроби обозначало, очевидно, параметр функции, использованной в указанной формуле. Популярный "Справочник по математике" выдержал десятка два изданий, но Виктор Богданович, конечно, ссылался на тот, в потрепанной коричневой обложке, который всегда лежал у него на письменном столе вместе с "Орфографическим словарем" проф. Д.Н.Ушакова, изданным ОГИЗом в 1937 году. Профессор был самолюбив и опасался сделать грубую ошибку в статье или докладе, поэтому, не полагаясь на грамотных машинисток, обычно выполняющих в таких случаях роль корректора, частенько заглядывал во время работы в «Словарь». Это было тем более необходимо, что язык Виктора Богдановича являлся типичной для Города смесью русского и украинского, причем ошибался он и на том, и на другом языке.