Черный Ангел - Коннолли Джон - Страница 20

— Все хорошо, Фрэнк? — поинтересовался я.

— Это я у тебя собирался спросить.

У меня не было ни повода, ни необходимости отмахиваться от него. Да, Фрэнк не стал крупным адвокатом только из-за недостатка упорства. Я закончил собирать тарелки с поставленных на козлы помостов, завязал мусорный мешок и, взяв другой, принялся за пустые бутылки.

Бутылки весело позванивали, падая на дно мешка.

— Стараюсь изо всех сил, Фрэнк. — Мне не хотелось затевать с ним ссору, но она висела в воздухе, от нас уже ничего не зависело.

— По мне, так при всем моем уважении, не слишком-то ты стараешься. У тебя теперь есть долг, и ты несешь ответственность.

Я невольно улыбнулся. Опять эти два слова: «долг и ответственность». В них весь Фрэнк Вулф. Он, вероятно, надпишет их на своей могильной плите.

— Я знаю.

— И ты обязан жить согласно своему долгу и нести полную ответственность.

Он размахивал бутылкой пива передо мной, пытаясь таким образом подчеркнуть значение своих слов. До некоторой степени это ослабило эффект от его слов, делая Фрэнка похожим скорее на разбуянившегося пьянчужку, нежели на обеспокоенного отца.

— Послушай, все эти твои делишки заставляют Рейчел волноваться. Она постоянно волнуется и подвергается риску.

Нельзя рисковать теми, кого ты любишь. Мужчина так не поступает.

Фрэнк старался изо всех сил приводить разумные доводы, но он уже начинал играть у меня на нервах, возможно, как раз потому, что был прав.

— Ты только подумай, есть ведь и другие способы применить твой опыт. Я же не предлагаю тебе отказаться от всего. У меня есть связи. Я много работаю со страховыми компаниями, а они всегда ищут хороших следователей. И работа эта хорошо кормит: лучше, чем то, чем ты зарабатываешь теперь, это уж наверняка. Я могу обратиться к нужным людям.

Сам того не замечая, я со злостью швырял бутылки в мешок. Необходимо было сдержаться, я глубоко вздохнул и попытался опустить очередную бутылку как можно тише.

— Я ценю ваше предложение, Фрэнк, но не хочу работать страховым комиссаром.

Фрэнк исчерпал разумные доводы и повысил голос:

— Ну и почему это, черт возьми, тебе не подходит? Не можешь же ты, черт возьми, продолжать в том же духе! Разве ты не можешь понять, куда это все приведет? Ты хочешь, чтобы опять случилось то, что случилось...

Он резко оборвал себя, но было уже слишком поздно. Теперь «это» вышло наружу. «Это», черное и кровавое, будь оно проклято, пролегло между нами. Внезапно я почувствовал невероятную усталость. Энергия в моем теле иссякла, как источник в пустыне, и я поставил мешок с бутылками на землю.

Фрэнк покачал головой и открыл рот, но не произнес ни слова. Он не был человеком, способным извиняться. Хотя извиняться ему было не за что — все, сказанное им, было правдой.

Самое жуткое во всей этой истории заключалось в том, что Фрэнк никак не мог осознать, как легко могли бы мы понять друг друга, если бы захотели. Мы оба похоронили ребенка, и каждый из нас больше всего на свете боялся повторения случившегося. Я мог бы рассказать ему о Дженнифер, о том, как крохотный белый гробик исчезал под первыми комьями земли, о том, как аккуратно складывалась ее одежда и ботиночки, чтобы передать их другим, живым детишкам, о чувстве страшной утраты, которое нахлынуло вслед за всем этим, о зияющих пустотах в моем существе, которые уже ничем и никогда не заполнить, о том, как я не мог пройти вдоль по улице без того, чтобы любой проходивший мимо ребенок не напомнил бы мне о ней. И Фрэнк понял бы меня, потому что в каждом молодом человеке, выполняющем свой долг, он видел погибшего сына. Возможно, тогда часть напряженности между нами могла бы исчезнуть навсегда.

Но я не заговорил — старое чувство обиды и негодования выдвинулось вперед. Виновный человек, как и грешник, столкнувшись с неистовой праведностью и благочестием других, станет ожесточенно доказывать свою невиновность или найдет способ переложить свою вину на своих же обвинителей.

— Присоединяйтесь к своему семейству, Фрэнк, — сказал я ему. — Здесь нам уже нечего делать.

Я собрал мусор и оставил своего тестя в вечерней темноте.

Рейчел хлопотала на кухне, готовя кофе для родителей и одновременно пытаясь хоть немного разобраться в беспорядке на столе.

Я присоединился к ней. После возвращения из церкви мы в первый раз остались наедине друг с другом. Мать Рейчел пришла предложить нам помощь, но Рейчел сказала ей, что мы и сами справимся. Джоан посмотрела на меня взглядом, в котором в равной степени смешались сочувствие и упрек.

Рейчел лезвием ножа счищала остатки еды с тарелки в мусорный контейнер. Не глядя на меня, она спросила:

— Ну и что, собственно, происходит?

— Я мог бы спросить тебя то же самое.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты сегодня была слишком сурова и холодна с Эйнджелом и Луисом. Ты едва словом с ними обмолвилась, пока они были здесь. По правде говоря, ты и со мной почти не разговаривала.

— Может, если бы ты не проторчал весь остаток дня, запершись в своем кабинете, мы могли бы улучить минутку для разговора.

Это был справедливый упрек, хотя мы провели в кабинете меньше часа.

— Тут ты права. Но нам пришлось кое-что обсудить.

Рейчел хлопнула тарелкой по краю раковины, и осколки посыпались на пол.

— Что ты хочешь этим сказать?! Как это обсудить? Это же крестины твоей дочери!

Голоса в гостевой комнате затихли, затем зазвучали вновь, но уже приглушенно и напряженно.

Я потянулся к ней.

— Рейчел...

Она подняла руки и попятилась.

— Не надо. Не смей.

Я застыл не в силах двинуться. Я не хотел воевать с Рейчел. Все и так оказалось слишком хрупким. Один неверный шаг, самая малая оплошность, и мы были бы засыпаны осколками и черепками наших отношений.

— Что хотела та женщина? — спросила Рейчел, не поднимая головы. Растрепавшиеся пряди волос спадали на лицо, прикрывая глаза и щеки. Со сбившимися волосами, прикрывающими лицо, она слишком напоминала мне ту, другую.

— Это была тетя Луиса. Ее дочь пропала в Нью-Йорке. Думаю, Луис — ее последняя надежда.

— Он попросил тебя о помощи?

— Нет, это я вызвался помочь.