Звезда мореплавателя
(Магеллан) - Травинский Владилен Михайлович - Страница 25

За нами плыло тридцать баланг — местных лодок с нареченным доном Карлом, его придворными и воинами. Командор не разрешил им принимать участия в бою.

Весла лениво отталкивали воду назад, разбивая пугливые лунные блики. Матросы переговаривались, шутили, не особенно спеша: до Матана рукой подать. С 6аланг неслись заглушенные звуки туземной лютни.

Мы добрались до Матана поздней ночью. Низкий берег едва угадывался. Но там горели костры, доносились отрывки воинственных выкриков. Магеллан поднялся и долго присматривался к мятущимся огням. Может быть, мне показалось в темноте, что он с сомнением оглядел три свои шлюпки с дремавшими матросами, переводя взгляд на десятки береговых костров? Сигналом подозвал балангу с придворными раджи и отправил их на берег.

— Скажите смутьянам, — пояснил он, — что они должны повиноваться воле Испании, признать христианского государя, нареченного доном Карлом, и выдать контрибуцию. Тогда я стану их другом и защитником. В противном случае они узнают, какие раны наносит оружие европейцев.

Не прошло и часа, как послы вернулись.

— Послам сказано, — переводил Энрике, что у восставших тоже имеются копья, а также колья, закаленные на огне. Восставшие наслышаны о благородстве испанцев и просят не нападать сейчас, а дождаться утра, чтобы к ним могло подойти подкрепление.

— Прием известный, — насмешливо отметил командор. — Они думают, что мы, узнав о подкреплениях с утра, немедля бросимся на приступ в темноте и попадем в какие-нибудь подготовленные ловушки. Не выйдет. Мы уважим их просьбу. Спать до рассвета!

…Шлюпки плавно покачивались. Предутренняя прохлада очистила воздух от тропической духоты. Спал Фернандо, покоя голову у меня на плече. Спал Родригес, облокотившись на руль и бормоча проклятия, когда под его тяжестью руль начинал ходить ходуном. Смежил очи и Магеллан. Я смотрел на него и размышлял над путями человеческих судеб. Три года назад в это же время я беседовал с многоречивым и сладкогласным послом папы Франческо Кьерикати. Посол вернулся с ночного бала, был навеселе. Кьерикати расхаживал в толстых носках по комнате, отхлебывал вино из чаши, закусывая каталонским сыром, и рассказывал сальности про архиепископа толедского. Перед расставанием он попросил меня подыскать приличные жемчужные подвески для дамы, каковая — Кьерикати улыбнулся — окажет за это немаловажную услугу церкви.

Не прошло с тех пор и семисот дней, а я сижу в шлюпке, зыбь азиатского моря колышет ее, на берегу голые люди обжигают на кострах колья, чтобы бросать их в меня. На соседней скамье прикорнул, не сняв шлема, человек с острым умом и тревожной тайной. Я представил на миг, что не было бы этого плавания, не встретился бы я с Магелланом — и даже привстал на скамье, оскорбленный предположениями. Все лучшее, что таилось во мне, выявилось в походе. Я заглядывал в глаза смерти, я познал ненависть к врагам и всеобъемлющее чувство товарищества, я узнал, каков он, удел человека и рыцаря, и уверился в своей способности нести груз до конца.

Магеллан пошевелился и открыл глаза.

— Ты не спишь, Антонио?

— Я вспоминаю ваш рассказ, сеньор.

Магеллан задумчиво покачал головой.

— Ты хочешь знать, что было дальше? Наши люди спят, до утра далеко. Я расскажу. Слушай.

…Вернувшись в Индию, я составил отчет для вице-короля, не упомянув ни о Большом Острове, ни о чем другом, важном для меня. В Индии меня ждало письмо Серрано. С радостью я узнал, что он жив и недалеко от Молукк. «Здесь можно создать рай на земле, Фернандо, — писал он. — Я иду дальше. Неясные планы бродят в моей голове. Но прежде посети Португалию, друг…»

Зимой 1514 года я сошел на берег Тежу. Сотни судов толпились в лиссабонской гавани Раштреллу и прямо вдоль морского берега. У самых стен Алфамы, старинного квартала церквей и дворцов, лихорадочно строили верфи, склады, конторы. Великолепное здание Индийской палаты украшало площадь. Базар блистал товарами Европы, Африки и Азии, здесь продавали рабов всех человеческих рас и племен. Я ощутил горячечный пульс Лиссабона. Там, в дебрях Азии, потоками лилась кровь, чтобы питать ненасытное чрево столицы. На остриях мечей, в том числе и моего, держалось процветание Лиссабона. И я пошел во дворец, чтобы получить награду, полагающуюся мне по праву.

Викорати, меня не пустили дальше порога! Разодетый, как попугай, дворцовый чиновник сказал мне: «Вы слишком долго пробыли в отлучке, сеньор. Его высочество не помнит и не знает вас. В лучшем случае вы можете рассчитывать только на должность привратника».

Мне, Магеллану, место привратника? Мои раны, мои абордажи, когда все стрелы и копья направлены на того, кто идет первым, штурмы и пожарища, горы убитых, блуждания по страшным джунглям и нехоженым морям — это называется: я был в отлучке. Значит, все мы были, оказывается, просто-напросто в отлучке. А те блюдолизы, что толпились вокруг короля безотлучно, — они-то и получали награды, даруемые из средств, что мы добывали «в отлучке»!..

Я очутился на улице буквально без гроша в кармане. Небольшие индийские сбережения я, еще будучи в Индии, доверил на хранение купцу Педро-Аннешу Абральдежу, отплывавшему тогда в Португалию, — он был у меня в доверии. Но он умер до моего возвращения, а наследники не отдавали денег. Я подал в суд; ты знаешь, Антонио, что рассмотрение подобных дел растягивается на годы. В нашем родовом поместье жили сестра с мужем и детьми, дохода еще хватало им на пропитание и одежду, да и не собирался я отбирать последний хлеб у своих племянников. Что оставалось делать? Единственное ремесло, которое я знал, была война… Собиралась армия против мавров в Марокко, я вступил в нее. Это было несчастливое для меня предприятие. Я охромел в нем, и моя честь происками врагов была поставлена под сомнение. Сеньор Менезеш, командующий армией, служил в Индии, знал меня и дружил со мной. Он погиб в бою, на смену прислали одного из дворцовых любимчиков, привыкших к интригам и лести. На военных советах я, по-обычному, говорил прямо о том, что считал нужным, и любимчик разгневался. Меня окружили шпионами, чинили унижения. Дошло до обличения в измене: Магеллана, через чьи руки прошли сокровища азиатских владык, не прилипнув к пальцам, обвинили в том, что он ни много ни мало как продал маврам двести коз из захваченного каравана. Двести коз, подумать только!

Мне пришлось уйти из армии. Вновь я очутился в пышном Лиссабоне, больной, нищий, без пристанища. За ранение выплачивали морадиа — крошечную королевскую пенсию. Ее хватало на оплату темной, без окна каморы на рыночном постоялом дворе и порцию лепешек с чесноком. Я не мог покупать даже свеч. На что оставалось мне рассчитывать, Антонио? В городе, отвергшем меня, в королевстве, не ведавшем обо мне, без средств, без цели, я, казалось, был обречен на медленное неуклонное угасание. Но это было не так — о нет! Я не чах в тоске — я ждал! Ибо где-то там, за пологом расстояний, на гребнях волн юга еще жил Серрано, мой названый брат, и поэтому мне оставалась надежда. Я жил — следовательно, жил и он: я не верил, что мы можем погибнуть в разновременье. Тянулись пыльные мои лиссабонские дни, темные и голодные ночи, пустые недели, сжимаемые гнетом надежды. Я торопил солнце, и мне казалось, что оно чересчур лениво вставало; я угрожал солнцу — мне чудилось, что оно слишком медленно прячется за горизонт. Не скрою: порою исступление охватывало меня. Большую часть жизни я уже пустил на ветер чужих бед и чужих утех. «Друг, нас двое!» — вспоминал я. Я знал мир, закрыв глаза, мог безошибочно вспомнить гавани Африки и форты Азии, но среди этого кружева стран и плетения толп для меня тогда по-настоящему существовала лишь одна живая душа: Серрано.

Однако я увлекся, Антонио, и впредь буду краток. Скажу лишь, что, когда в холодное утро я услышал властный стук в дверь каморы, еще не проснувшись, понял: стучит посланец с письмом от Серрано…

Когда мы вернемся с победой в Испанию, ты узнаешь секреты Магеллана, ибо победитель уже не нуждается в тайне. Ты поймешь все, когда прочтешь письмо Серрано. Ты увидишь, через какие поистине адские испытания прошел Франсиско, пока добрался до Молукк. Но он добрался, он увидел Молукки; он сумел стать важным и нужным человеком на Островах пряностей, он приобрел уважение владык Молукк. Султан Тернате выдал замуж за Франсиско свою дочь и ничего не делал, не посоветовавшись с ним. Серрано стал как бы представителем Португалии в Стране пряностей, представителем весьма независимым, с желанием которого приходилось скрепя сердце считаться вице-королям. Но самое главное не в этом. Самое главное — Франсиско звал меня к себе, звал, тоже намекая, что добраться до него можно с запада.