Крест и стрела - Мальц Альберт - Страница 71

— Ах, моя дочь еще не довольна! Она хочет, чтобы и ее мать стала шлюхой!

— Не смей называть меня так! — в бешенстве закричала Гедда. — Все порядочные немцы меня уважают.

— Все порядочные немцы посмотрят на твой живот и поднимут тебя на смех, потаскушка.

— Я донесу на тебя в полицию! — кричала девушка. — Я расскажу Анне Манке все, что ты говорила. Ты враг государства!

— Доноси, доноси! — Мать ожесточенно сплюнула.

— Да успокойтесь вы, ради бога! — взмолился Гутман. Он обернулся к Берте с исказившимся от отчаяния лицом. — Вы уж нас извините. Девчонка еще молода, она не понимает…

— Ох, это невыносимо! — крикнула Гедда, плача от злости. — Родители должны были бы относиться ко мне с уважением: я дам ребенка государству, может быть даже будущего солдата. За меня уже заплачено в Дом незамужних матерей, и все меня уважают, кроме родителей!

— И отца твоего ребенка, — ядовито добавила фрау Гутман. — Ты забыла. Он так мало тебя уважает, что пожалел денег на разрешение на брак.

— Врешь! — в бешенстве выкрикнула девушка. — Я и не собиралась выходить за него!

— А, черт бы вас взял! Замолчите! — заорал на них отец. Он весь побагровел и сжал кулаки. — Чтобы я больше не слышал ни одного слова! Понятно? Ты тоже закрой рот, Эльзи. Не желаю ничего больше слышать. Дайте мне хоть немножко покоя, не то я повешусь!

В комнате воцарилось молчание. Фрау Гутман горько плакала. У Берты дрожали губы; она смотрела на Вилли, а Вилли с тем знакомым ей окаменевшим, мертвым лицом, которого она боялась, рассеянно уставился в пол. Руди медленно налил себе стакан шампанского и, выпив его залпом, налил еще.

— Ты пьешь за меня, Руди? — неприязненно спросила Гедда.

Руди уставился на нее, потом тупо сказал:

— А почему не выпить? — и быстро осушил стакан.

— Пошли домой, — хрипло сказал Гутман. — Идем, Эльзи. Девушки, пошли.

Он встал.

— Нет, — начала Берта, — погодите… — Она осеклась, когда Гутман повернул к ней побледневшее лицо. — Ну что ж, спасибо вам… за то, что пришли… — запинаясь, пробормотала она.

Гедда стояла, не сводя глаз с Рудди.

— Ну, скажи-ка, — холодно спросила она, — ты все еще намерен писать мне?

Руди запустил в печку стаканом, который разлетелся на мелкие осколки.

— Нет, черт тебя возьми, не намерен. Убирайся отсюда к черту!

Гедда окинула его взглядом, полным ненависти и презрения.

— Свинья! — бросила она и выбежала из комнаты. Сестра быстро последовала за ней. Гутман, обхватив жену за талию, повел ее к двери. У порога он остановился, оглянулся на Берту и махнул своей большой мозолистой рукой. Это был жест смятения, беспомощности, бессильной злобы.

Дверь за ними закрылась.

Руди сел за стол; лицо его подергивалось, глаза от ревности стали страдальческими.

— Руди, — начала Берта. — В конце концов, Гедда не единственная…

— Я не желаю говорить об этом! — грубо перебил Руди, стукнув кулаком по столу. — Слышишь? Не желаю!

— Конечно, конечно, — торопливо сказала мать. Она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться от горькой жалости к сыну.

Руди лихорадочно стал откупоривать бутылку — последнюю из семи, привезенных им с собою.

— Вилли, — прошептала Берта, — поиграй немножко.

Вилли взглянул на нее отсутствующим взглядом и ничего не ответил.

— Вилли?

Он медленно поднялся и подошел к столу. Налив полный стакан шампанского, он выпил, налил второй стакан и снова выпил.

— Почему нам испортили вечер? — с тоскливой злобой закричала Берта. — Проклятые Гутманы! Чего ради они затеяли тут семейную свару? Руди, вот что я скажу: может, эта Гедда и хорошенькая, но она не стоит твоего ногтя. Думаешь, такой красивый мужчина, как ты, не найдет себе других?

Губы Руди сложились в надменную гримасу.

— Еще бы. — Язык его заплетался. — На что она мне? — добавил он. — Может, она к тому же и больна, эта шлюха.

— Ладно, — сказала Берта. — Бог с ними, с этими Гутманами. Давайте веселиться. Нам было так хорошо сначала. Ведь для нас-то ничего не переменилось, правда? Руди, ты поступишь в эсэсовские части, ты останешься в Германии, а мы с тобой, Вилли, поженимся. Ты будешь работать на ферме. И давайте не думать о чужих бедах. На свете беды хватает. Нельзя жить, если все время думать о других.

— Да, конечно, — сказал Вилли, — конечно… — Но тон его не соответствовал словам.

Глаза Вилли были устремлены на Берту, но он, казалось, не видел ее, думая о чем-то своем, а на губах его появилась кривая ироническая улыбка. Эта улыбка вывела Берту из себя. Ей хотелось крикнуть: «Ради бога, да что с тобой, Вилли?» Но вместо этого она возбужденно заговорила:

— Руди, налей мне тоже, я хочу как следует покутить. Через несколько часов ты уедешь, давайте повеселимся. — Она снова взглянула на Вилли и увидела все ту же кривую ироническую улыбку. — Вилли, сыграй! — громко приказала она. — Что-нибудь хорошее.

Вилли рассеянно кивнул. Он сел и положил пальцы на клавиатуру.

— Ох, какое шампанское! — воскликнула Берта. — Руди, ты замечательный сын. Ты тащил на себе столько бутылок всю дорогу из Франции! Играй же, Вилли, играй.

Вилли тихо заиграл генделевскую мелодию «Люди презрели и отвергли его, человека, познавшего великую скорбь». Кривая усмешка не сходила с его губ.

Последний раз похлопав по рюкзаку, Руди встал.

— Ну, мама, теперь попрощаемся.

Берта в отчаянии прижалась к нему.

— Я передумала, я пойду на станцию. Побуду с тобой хоть лишние полчаса.

— Нет, мать, это ни к чему. Ты устанешь до смерти. А в этих башмаках… — он засмеялся, — Вилли придется тащить тебя домой на спине. Нет, ты уж лучше ложись. Хочешь не хочешь, а утром надо доить коров, правда ведь? Этого война не отменила. Ну, до свидания, мама. — Он поцеловал ее и потрепал по плечу. — Береги себя.

— Ты мне пришли свой новый адрес.

— Конечно, как только приеду.

— Так обидно, что нам испортили вечер!

— Почему испортили? — Руди сделал широкий пьяный жест. — Хочешь знать правду? Мне на эту Гедду наплевать. Девушек на свете хватит.

— Вот и хорошо. Правильно ты говоришь.

Вилли поднял рюкзак и взвалил его на плечи.

— Пора, Руди. Как бы не опоздать на поезд. — Он опять улыбнулся той же странной кривой иронической улыбкой, которая не сходила с его губ, когда он играл на аккордеоне.

Берта встревожилась. Что-то нехорошее было в этой улыбке. Это даже не улыбка, а одна видимость. Ей вдруг страстно захотелось, чтобы Вилли был немножко попроще, чтобы он не скрывал так много где-то в тайниках души.

— Слушай, ты забыл научить меня фокусу с платком, — сказал Руди. — Ну, ладно, следующий раз научишь. Все равно я сейчас пьян. — Он повернулся к матери. — Смотри же, — шутливо сказал он, — осторожнее стирай этот свитер. Если он хоть чуть-чуть сядет, пропали все мои хлопоты.

— Можешь не беспокоиться, — засмеялась Берта, ласково хлопнув его по спине.

Руди положил руку ей на плечо, и они вышли. Когда они шли через двор и Вилли немного отстал от них, Берта прошептала Руди на ухо:

— Тебе нравится Вилли?

— Конечно… Он славный. Это хорошо, что ты выходишь замуж.

— Я так рада, Руди. Ты очень понравился Вилли, он мне уже сказал.

Они остановились у калитки.

— Ну, мама…

— Я немножко пройдусь с тобой по дороге.

— Нет, оставайся здесь. Наш участок кончается за калиткой, а ты должна быть на своем месте. До свидания. И не плачь. — Они крепко обнялись. — Смотри же, не плачь, — добавил он. — Пошли, Вилли. Если я опоздаю на поезд…

Они вышли на дорогу.

— Ночь-то какая, — сказал Руди. — И луна и звезды светят в мою честь. И никаких английских самолетов. Где же эти самолеты, о которых ты мне говорила, мама?

— Я послала телеграмму английскому королю, чтобы сегодня самолетов не присылали. — Она не сводила глаз с сына, и губы ее дрожали. — Только помни, Руди, если случится быть в бою, ты особенно не геройствуй. Лучше возвращайся домой целым и невредимым.